ованиям предпочел убийства.
Во всяком случае, немецкие ученые довольно быстро, быстрее других, поняли тупиковость трансплантации желез. Но лихорадкой омоложения они все же заразились и занялись собственными экспериментами. Не все они принесли плоды. Так, один профессор Института Кайзера Вильгельма в Мюльхайме чересчур поспешно объявил, что омолодиться мужчине может помочь употребление в пищу угля. Вскоре, однако, перед немецкими исследователями слабо, но в некоторой степени ясно забрезжили новые горизонты. Осенью 1933 года газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала новое интригующее свидетельство предпринимаемых нацистами усилий по возвращению юности химическим путем.
Немецкая лаборатория отвергает обвинение в разработке и изготовлении отравляющих газов
Берлин, 24 октября. Дабы опровергнуть утверждения некоторых газет и периодических изданий Великобритании и других стран, что берлинская компания «Шеринг-Кальбаум» является «одним из немецких секретных хранилищ отравляющих газов, эта компания, относящаяся к числу крупнейших химических и фармацевтических концернов, распахнула двери своей лаборатории, а также завода, чтобы иностранные корреспонденты получили возможность проинспектировать деятельность компании.
Насколько может судить неспециалист, никакого производства отравляющих средств там нет. Однако ясно видно, что концерн тратит миллионы марок на эксперименты по выделению из человеческого организма мужского гормона (тестостерона), призванного заменить собой средства омоложения, предлагаемые Штейнахом и Вороноффым, восстанавливая мужскую потенцию и мужскую храбрость; с этой целью там проводятся опыты на полицейских.
Опыты, произведенные на животных, и клинические испытания, как говорят, уже показали хорошие результаты – подлинного омоложения пока не происходит, но оздоровление и восстановление самочувствия наблюдаются.
В Дель-Рио Джон Бринкли встряхнулся, покончив с хандрой не потому, что его воодушевили нацисты – это произойдет позднее, – а скорее потому, что страсть к наживе и зуд изобретательства никогда не оставляли его надолго.
Он получал лимонад из лимонов урожая 32-го года. Идею использования звуковых записей на агитационном грузовике он трансформировал теперь, приспособив ее для целей музыкального бизнеса. Живая музыка на «XER» теперь перемежалась с записями живой музыки на шестнадцатидюймовых пластинках. Поначалу Бринкли делал записи по утрам, давая возможность артистам выспаться, но большие возможности, таящиеся в записях как музыки, так и живого слова, были слишком очевидны, чтобы ограничивать их. Очень скоро записи стали использоваться и в радиорекламе. Для доктора это оказалось весьма кстати, потому что примерно в это же время конгрессом был принят закон, непосредственно целивший в него. Он все еще делал некоторые разговорные передачи в Милфорде, отсылая их потом по телефону на свой мексиканский транслятор.
Новый закон, согласно его отдельному пункту, запрещал Бринкли это делать. В ответ он стал записывать свой голос и отсылать записи за границу. Мышка на шаг опережала кота.
Для склонных к мошенничеству записи явились настоящим райским подарком, и Бринкли мгновенно воспользовался этим преимуществом. Из нанятых им исполнителей самой популярной и любимой слушателями была сопрано Роза Домингес, она же Мексиканский Соловей. К несчастью, другая певица, Лидия Мендоза, по прозвищу Жаворонок Приграничья, пользовавшаяся еще большим успехом, сотрудничала с соперничающей радиостанцией. Но однажды она вдруг переметнулась к Бринкли. Она запела на «XER», она болтала с ведущим…
«Они все время делали вид, что я нахожусь у них в студии, – писала потом Жаворонок, – что я пою вживую, спрашивали меня: «Ну а что еще споете нам теперь, Лидия?», и всякое такое… Кто-то, видимо, говорил за меня, будто я там, рядом с ними». Мендоза наняла адвоката, и тот пригрозил привлечь к суду Бринкли, если тот не прекратит это. Бринкли прекратил, но фотографии с автографом певицы продолжал продавать по доллару за штуку.
К концу лета он решил консолидировать предприятие. Не имея права вести в Канзасе докторскую деятельность и дважды провалившись там на выборах губернатора, он закрыл свою канзасскую клинику, открыв новую в Дель-Рио, разместившуюся на трех этажах отеля «Розуэлл». Седьмого октября 1933 года они с Минни покинули Милфорд. В последний раз погрузившись в головной фургон длинного каравана, везшего тридцать человек – сотрудников радио и клиники и их семьи. С ними же перевозилась вся мебель, все оборудование, каждая люстра, каждый гвоздь и кронштейн, которые Бринкли удалось выдрать, прежде чем в стену ударит механическая баба. После себя он оставил лишь груду обломков.
Дель-Рио принял Бринкли не просто с радостью, он готов был целовать ему ноги. От новой клиники город получал выгоды даже бóльшие, чем от радиостанции «XER», – начав с еженедельного куша в двадцать тысяч долларов, шедших на подпитку городской экономики. В городок устремились орды пациентов, а значит, и туристов, их наплыв новый «долларовый Рио» едва мог переварить. По вечерам в парке устраивались танцы под живую музыку. Кафе «Матушки Кросби» всегда было переполнено. Даже «Город для парней», «квартал красных фонарей», переживал невиданный наплыв посетителей, ибо каждый прооперированный стремился туда, чтобы испытать новые железы. «Выступления Бринкли по радио обладают действием поистине магнетическим. Его голос излучает тепло и искреннее участие. Он звучит уверенно и возвращает людям веру в себя, – писал один американский дипломат госсекретарю Корделлу Халлу, – город увлечен Бринкли, и совершенно очевидно, что рады ему все, кроме докторов».
Для привлечения еще большего числа клиентов Бринкли в своих радиопередачах всячески расписывал и восхвалял местные красоты и достопримечательности. Он восхищался изумительным слиянием культур в Дель-Рио – осликами, пробирающимися между автомобилями, говорил о целебных источниках Сан-Фелипе, о техасских закатах, «затмевающих своей роскошью закаты средиземноморского побережья, когда алый отблеск на волнах мешается с золотом». В северной части городка располагались ранчо, где выращивали коз. Это была судьба. «Приезжайте к нам, в край, где лето встречается с зимой!» – патетически восклицал доктор, возможно, заимствуя строку из рекламы Торговой палаты Аризоны.
А между тем у Милфорда и Салли Уайк в отношении к Бринкли выявилось большое сходство.
МИЛФОРД ГОРЬКО ОБИЖЕН
ГОРОДОК В КАНЗАСЕ ОПОЛЧИЛСЯ НА БРИНКЛИ
ЛИЦО БРИНКЛИ НА ПЛАКАТЕ ВЫМАЗАНО ЖЕЛТОЙ КРАСКОЙ, А ЕГО ФАМИЛИЯ, ВЫРЕЗАННАЯ НА ЗДАНИИ КЛИНИКИ, СТЕРТА ЧЛЕНАМИ ГОРОДСКОЙ ОБЩИНЫ
Не все уехали вместе с Бринкли. Двое старых и верных соратников – Оуэнсби и Дрэгу – предпочли остаться и перед самым отъездом доктора тайно скопировали список его клиентов. Теперь они сделали то, что надеялся предотвратить Бринкли, руша здание своей клиники: построили рядом клиники и основали собственный бизнес.
Услышав об этом, доктор разослал пятнадцать тысяч слезных, написанных под копирку мольб людям из украденного списка. «Я и Минни, – писал он, – теперь на юге, в Дель-Рио, Техас… И это наше последнее передвижение перед тем, как отправиться в то место отдохновения, из которого не возвращаются.
Если в вашем сердце сохранилось сочувствие к двум смертным, претерпевшим муки гонений и обид, потерявшим все из-за того, что осмелились протянуть руку помощи страждущему человечеству, тогда я уверен, что, движимые преданностью и честью, вы поддержите сейчас доктора и миссис Бринкли, а не тех, кто обманул их доверие».
Глава 38
К этому времени все более крепло осознание того факта, что лечение, которое провел Фишбейн – изгнание Бринкли из Канзаса, – оказалось хуже самой болезни, если учесть ту мощь, которую обрела радиостанция «XER», и те ростки зла, что она сеяла. Сам Фишбейн вряд ли мог это отрицать, ибо на стол ему пачками ложились жалобы.
«Никакого облегчения операция мне не принесла… Думаю, что доктор Бринкли и вся его команда – это просто шайка отъявленных мошенников. Обмана столь вопиющего я еще не встречал».
«Пишу это письмо, потому что хочу, чтобы все узнали цену этому обманщику…»
«Я стал одной из жертв доктора Бринкли, облапошившего меня на шестьсот долларов».
Но доктора, надежно укрывшегося за границей, Фишбейн теперь достать не мог, а мог только метаться в бессилии, как пес за запертой калиткой. В ответ на все атаки Медицинской ассоциации Бринкли шутливо советовал радиослушателям «не давать себя сбить с толку» бредовыми россказнями Фишбейна, «скользкого типа с его сомнительной репутацией». Ведя свою вендетту, Бринкли не гнушался рыскать по углам в поисках любой монеты, даже самой мелкой: «Я знаю, что у вас туго с деньгами. Как и у меня. Но если у вас имеется земельный участок, городская недвижимость, акции, облигации или собственность иного рода, которая в будущем может представить ценность, а при этом вы больны и нуждаетесь в помощи, напишите мне, сообщив о собственности, которой владеете, и мы постараемся помочь вам, если сможем».
Фишбейн сохранил союзников в американском радиовещании («NBC» и «CBS») и в Государственном департаменте, желавших, как и он, положить конец действиям нарушителей. Теперь, обещав наконец-то восстановить справедливость, то есть уступить часть радиочастот, американские дипломаты убедили Мексику принять у себя в июле 1933 года Конференцию североамериканского радио. Там планировалось линчевание Бринкли, что было ясно всем, в том числе и ему, пославшему на конференцию целый взвод адвокатов и мастеров общественных связей для защиты его интересов.
Возглавлял эту делегацию сам Чарли Кертис. В то время как приспешники Фишбейна, по воспоминаниям, скромно «держались в тени», бывший вице-президент на все лады расхваливал и превозносил своего клиента, называя его величайшим доктором континента, а его работу с козлиными железами – замечательным достижением медицины. «Если бы сенатор от Южной Дакоты [Томас] Стерлинг и двое-трое других высокопоставленных лиц обратились в свое время к доктору Бринкли и легли в его клинику, – сказал Кертис, – они были бы сейчас живы». В конечном счете вся эта безудержная бравада и неумеренные восхваления перевесили американские посулы Мексике, Конференция окончилась пшиком: Бринкли устоял.