Если бы он приехал в город двумя годами раньше, то застал бы там лишь грязь, разруху и наблюдал бы жителей, с оружием в руках защищающих свои картофельные делянки. Но к Олимпиаде 1936 года Берлин был основательно вычищен. Метлы и ведра поработали на славу, и теперь булыжные мостовые даже на троллейбусных маршрутах сияли чистотой. По бульварам маршировали солдаты. Повсюду мелькали свастики, а листва деревьев скрывала громкоговорители. Бринкли увидел толпу, освоившую науку благоговейного почитания.
Одиннадцатого августа 1937 года нагруженное сувенирами семейство Бринкли отбыло домой. Отплывали они из английского Саутгемптона в густом тумане на знаменитом французском лайнере «Нормандия». В противостоящей Депрессии жажде роскоши, охватившей тогда Европу, «Нормандия» не казалась самым вопиющим исключением, но все же вид этого грандиозного судна, первым превысившего тысячу футов в длину и, по словам одного американского репортера, в три с половиной раза превосходившего своими размерами Ноев ковчег, производил сильное впечатление. Его салон, сверкающий стеклом панорамных окон и барельефами, восточное богатство часовни с ее геометрическим изображением Христа, курительная, расписанная фресками на темы египетской, греческой и японской культур, не могли не поражать воображение даже самых пресыщенных зрителей.
Обеденный зал для пассажиров первого класса – эта пещера чудес Али-Бабы – был длиннее Зеркальной галереи Версаля. Там подавались изысканные блюда французской кухни. Британский дипломат Гарольд Николсон так писал своей жене Вите Сэквилл-Уэст: «Я никогда не видел подобной роскоши. Еще неделя – и я сойду с ума». Бринкли, видимо, отличавшийся большей стойкостью, занял, как говорили, лучшую каюту. Если так, то его окружали сокровища, равные сокровищам из гробницы Тутанхамона.
На «Нормандии» было на чем остановить глаз и где отдохнуть. Лоуэлл Браун, учитель Джонни, писал, что за четыре дня плавания он не скучал ни минуты – развлекаясь фильмами, танцами, купанием в замечательном бассейне, соревнованием на игрушечных лошадках, боксерскими и фехтовальными поединками. После боксерских матчей – Генри Фонда[40] выступал на них в качестве почетного рефери – устраивались «подушечные бои», когда соперники с завязанными глазами били друг друга подушками, а толпа вокруг ревела.
Но больше всего развлек Брауна его пароходный роман с искрометной семнадцатилетней дочкой одного врача, как и Бринкли, возвращавшегося с семейством после долгого европейского турне. Молодой педагог играл с девушкой в пинг-понг, они гуляли по палубе, где под хлестким ветром одетые в твид джентльмены беспомощно целились в тире в глиняных уточек. Шум волн, бескрайние просторы океана и громадина-корабля, разрезающий воды в неукротимом движении к горизонту, – картина величественная и эпически прекрасная. Уже на второй день знакомства пара играла в гольф – удобный случай для юноши учить и направлять неопытную спортсменку.
Роман наставника позволил Джонни скинуть с себя тесную узду. Десятилетний мальчишка с каждым годом становился все норовистее. С трех лет его приучали к делу, давая читать по радио письма слушателей, и он прекрасно справлялся с этим, предварительно заучивая трудные слова, такие, как «геморрой» и «тонзилэктомия». Он пел «С днем рождения тебя» незнакомым людям. Ему принадлежал зеленого цвета «Кадиллак», но, не имея еще водительских прав, он ходил в школу пешком в сопровождении телохранителя, не отстававшего от него ни на шаг и провожавшего его домой после уроков. Ребята в школе, конечно, подтрунивали над ним. «Доктор обожал Джонни и ни в чем ему не отказывал, – вспоминал школьный приятель, – но мальчика несчастнее его я не встречал».
На «Нормандии» мальчик облазил все закоулки корабля, проверяя, куда ведет та или иная дверь и что за ней. Была там одна таинственная дверца, куда проникали по окончании представления фокусники и акробаты. Он видел это и сейчас крался по коридорам, желая ее найти. Раз-другой он чуть было не запутался, но вот она наконец, игровая комната внизу, возле трубы в носовой части судна.
Входишь – и словно попадаешь в книгу сказок с картинками. По стенам на полках куклы и сказочные персонажи, танцующие под музыку. Лошадки на пружинах – скачи не хочу! Даже кукольный театр с Панчем и Джуди тут есть. Сцена задернута занавесом. Кругом никого.
Джонни копался в игрушках, когда дверь открылась, впустив еще одного мальчика.
Ему тоже было десять лет, и домашние прозвали его Пулеметом – за скорость, с которой разбегались от его проделок все няньки. Но сейчас незнакомому мальчику он представился, назвавшись настоящим именем, – Джастин Фишбейн.
Они обменялись вопросами, обычными в таких случаях.
– Чем занимается твой отец? – поинтересовался Джастин, запустив руку в ящик с игрушками. – Мой папа доктор.
– Мой – тоже доктор, – ответил Джонни, – но другие доктора его не любят.
Такой ответ Джастина озадачил. Позднее он рассказал отцу о симпатичном мальчике, с которым познакомился, сыне доктора, так странно отозвавшемся о своем отце, которого не любят другие доктора. Джастин спросил отца, не может ли он тут чем-нибудь помочь. Фишбейн спросил, как фамилия мальчика.
Между тем Лоуэлл Браун, болтая со своей возлюбленной, упомянул своего хозяина. «Знаешь, кто он такой?» – спросил Лоуэлл Марджори Фишбейн в перерыве между упражнениями с мячом. Она не знала, и он ей рассказал. «Она довольно резко завершила беседу, – сообщил он позднее. – Думаю, после этого мы раз-другой перекинулись словом, но наше общение прекратилось».
Теперь главам семейств оставалось только познакомиться лично. Ведь за все эти годы два заклятых врага в глаза не видели друг друга, и Фишбейн вовсе не мечтал о знакомстве. Чего не скажешь о Бринкли.
Бегая по палубе, он заметил Фишбейна, развалившегося в шезлонге с раскрытой книгой на груди и лицом, повернутым к солнцу. Приблизившись, Бринкли встал от него в двух шагах. Фишбейн встряхнулся, словно сгоняя с себя дремоту, поморгал и опять углубился в чтение.
Бринкли подобрался еще ближе и замер. Редкий случай, когда он не мог выдавить из себя и слова. Он переминался с ноги на ногу, демонстрируя негодование, в то время как Фишбейн оставался совершенно безучастен. После нескольких минут этой странной пантомимы Бринкли, промычав что-то невнятное, развернулся и побрел прочь.
Ни слова не было сказано. Какое разочарование – могут подумать многие. Но вид шарлатана во плоти разбудил во Фишбейне почти угасшее чувство, и он вспомнил о своей главной цели. Покинув корабль в Нью-Йорке, он решил уничтожить мерзавца и покончить с ним раз и навсегда.
Глава 43
Вернувшись домой в Чикаго, Фишбейн набросал двухчасовую статью «Современные шарлатаны в медицине». В ней он закидал Бринкли всем, что под руку попало, – вплоть до кухонной раковины. Первая публикация должна была состояться в январе – в очередном номере непрофессионального журнала «Гигиея».
А между тем издателя пригласили в Голливуд – намечался опыт, хорошо знакомый многим современным авторам, облапошенным киностудиями. На студии «Уорнер Бразерс» замыслили мелодраму на тему мошенничества с рабочим названием «Твоя жизнь у них в руках». В основу картины должны были лечь материалы из собранного Фишбейном досье, а ему прочили роль консультанта Пола Муни, который, имея контракт со студией, должен был, как утверждал колумнист Луэлла Парсон, возглавить все предприятие.
Когда это получило огласку, альтернативные медики всех мастей возмутились и подняли шум. Хиропрактики, оптометристы, остеопаты, все те, кого с завидной регулярностью высмеивал и очернял в своих статьях Фишбейн, не сомневались, что эта картина призвана «опозорить каждого, кто не принадлежит к официальной медицине». Такое противодействие показалось студии чрезмерным, кинематографисты дрогнули, заколебались и похоронили проект.
В свою очередь, и Бринкли вернулся домой, окрыленный новой целью. Его вдохновил пример Германии. Что пользы в выборной должности, когда власть – вот она, почти у него в руках! Благодаря своему радио он может блистательно сыграть новую роль, популяризируя себя как демагога крайне правого толка.
В его чудовищном учении, причудливой смеси корыстного расчета с манией величия и претензией на проповедничество, всегда проглядывал и антисемитизм. Еще во время своей избирательной кампании 1932 года он получил поддержку и одобрение со стороны преподобного Джеральда Б. Уинрода, священника в Уичито, считавшего причиной всех зол в мире заговор мирового еврейства и в противовес ему благословлявшего «добрых, богобоязненных и чадолюбивых», приверженных старым устоям американцев». Волна фашизма, накрывшая Европу в трагические 30-е годы, отозвалась и в Штатах: из щелей, как змеи из сточных канав, выползли типы, подобные отцу Кофлину[41] с его бросающей в дрожь ложью, «американскому фюреру» Фрицу Куну Уильяму Д. Пелли, основавшему сообщество «Серебряных рубашек», едва нацисты пришли к власти. Эти трое, являвшиеся самыми одиозными и известными из американских подстрекателей, появились на радио «XERA» сразу же по возвращении Бринкли в Дель-Рио. Хотя взгляды доктора в целом совпадали с их взглядами и он даже пожертвовал Пелли пять тысяч долларов в качестве поддержки, открытой агрессии он не проявлял. По крайней мере, в эфире он предпочитал выглядеть сентиментальным изоляционистом. «Война – это рай для коммунистов. Эти готовят адское варево для нежных ротиков наших младенцев. Моя бы воля – и я бы выгнал из страны всех радикалов, всех, кого блеск Марсовых доспехов прельщает больше, чем мягкий свет звезды над Вифлеемом».
Однако на кафельных плитах возле его бассейна появились маленькие свастики.
Возбуждая в слушателях страх перед «красной угрозой», подозрительность по отношению к «пятой колонне», «красным либералам из гостиных» и всем тем, кто мог бы противостоять Гитлеру, Бринкли ничуть не рисковал утратить клиентов. Воспоминания о Первой мировой были еще свежи, и мало кто из слушателей лелеял мечты о новой войне. А это означало, что пропагандой изоляционизма он расширял возможности для новых операций на простате и манипуляций по чистке кишечника и делал это не менее успешно, чем продавал по почте снадобья – мошеннические, самодельные и даже потенциально опасные.