Когда в начале 1941 года в Сан-Антонио Бринкли объявили банкротом, у него было триста тысяч активов, долгов – более чем на миллион. В бухгалтерии дыр оказалось больше, чем могло бы быть в судне, и это не случайность. «Я не очень-то люблю вести записи», – объяснил он.
Нельзя сказать, что они с Минни очутились на улице. Закон о банкротстве защищал от конфискации их особняк, мебель, одежду, бриллианты, страховки, фотографии доктора и один автомобиль. Как вскоре выяснили кредиторы, он попытался оставить себе и остальное – задача, к решению которой он приложил максимум хитрости и изворотливости. Уже перед самым судом он перевел активы на Минни, Малыша Джонни и некоторых друзей. «Это было началом, – писал журналист, – увлекательной игры в кошки-мышки, ставкой в которой были полтора миллиона долларов».
Двадцать четвертого марта, когда обанкротилась и миссис Бринкли, расстроенные кредиторы атаковали зал федерального суда в Дель-Рио, требуя компенсации. Вертя в пальцах кольцо с самым большим из своих бриллиантов, доктор любезно сообщил суду, что, хотя он и не в состоянии объяснить, куда делась большая часть его денег, он может предложить джентльменам частичное возмещение – шесть лошадей, девяносто голов скота, сорок уток и гарпунную пушку, как бы предлагая это в качестве хлеба и рыбы. Акции в угледобыче и недвижимость тоже могли бы что-то стоить, но, к сожалению, радиостанция принадлежит мексиканскому правительству, а клиника записана не на его имя.
Игра в наперстки по сокрытию имущества в конечном счете оказалась проигранной. Это был крах, но он не сдавался. Он сел за книги, пытаясь заочно получить сан, а после консультации с астрологом через государственного секретаря штата Техас стал добиваться членства в сенате США. «Я банкрот, – объявил он, – и денег вести избирательную кампанию у меня нет. Так что избрать меня может только свободное волеизъявление тех жителей Техаса, которые любят меня и доверяют мне». Свободного волеизъявления не последовало, и вскоре от своей идеи он отка-зался.
Но хуже, гораздо хуже было то, что Штаты и Мексика, прекратив свои долгие распри, наконец-то пришли к согласию относительного распределения радиочастот. Изгнание из эфира Бринкли явилось частью этого соглашения. Когда летом 1941 года мексиканские солдаты захватили «XERA», корреспондент «Ассошиэйтед пресс» телеграфировал, что станцию обвинили в «новостных трансляциях, несовместимых с принципами нашего континента, производимых иностранцем, симпатизирующим идеям нацизма». Через границу поползли слухи, что Бринкли является нацистским шпионом.
Только 21 июля в письме к жене, отправленном из Канзас-Сити, Бринкли признал, что все потеряно:
Дорогая моя! Я думал, что мое сердце разорвется, когда ты сообщила по телефону, что «XERA» сровняли с землей. До этого времени во мне еще теплилась надежда.
Я болен, едва держусь на ногах, и сил моих больше нет…
Люблю, папа.
Через три дня с ним случился инфаркт.
Глава 54
Когда с доктором Бринкли случилось несчастье, вспоминала Минни, «отец Флэнаган прилетел на самолете в Канзас-Сити и целыми днями сидел у его постели». Других друзей оказалось мало, и их отношение было далеко не так однозначно. Горько обиженная и сокрушенная этим падением, Минни точно знала виновников. Она написала неизвестному корреспонденту: «Американская медицинская академия затравила доктора Бринкли, обложив его со всех сторон… Эту травлю затеял доктор Фишбейн».
В больнице Канзас-Сити Бринкли стало совсем плохо. К концу августа, когда у него образовался тромб, пришлось ампутировать левую ногу. Пару недель спустя Министерство почтовой связи США, очнувшись от двадцатилетней спячки, возбудило против него дело о мошенничестве по почте. К его постели прибыл судейский чиновник с распоряжением суда о взятии под стражу и обвинением из четырнадцати пунктов; среди указанного значилось и весьма туманное, но унизительное обвинение в «необоснованных претензиях на звание великого хирурга, ученого и доктора».
«Что ж, – сказал Бринкли, взяв эту бумагу. – Полагаю, нет опасности, что я сбегу».
Так как ввиду слабости здоровья он был прикован к постели, прокурор отложил судебное заседание, но Минни была арестована – также за мошенничество по почте. Десятого января 1942 года доктор написал в Сан-Антонио одному из своих адвокатов, Уоллесу Дэвису, умоляя его о помощи:
Я обанкротился, и все мое имущество продано.
С 23 августа я не покидаю постели. Я похудел со ста семидесяти пяти фунтов до ста тридцати. Ампутированная кость продолжает ныть, и рана на ноге все еще не затянулась. Я постоянно мучаюсь от боли…
До судебного преследования мы еще могли просить в долг, но теперь даже близкие друзья отвернулись от нас…
В прошлом я всегда аккуратно, до последнего цента, выплачивал вам гонорар. Однажды мне пришлось взять деньги в долг, чтобы заплатить вам. Теперь, поверженный и беспомощный, я прошу вас оказать мне милость…
Справедливо полагая, что Дэвис проигнорирует его просьбу, Минни обратилась к своей подруге Мори Хьюз:
Если это дело дойдет до суда, мы погибли… У нас нет денег ни на нужных свидетелей, ни на то, чтобы нанять местного юриста. Я не хочу, чтобы ты думала, как думают многие, что при желании мы достанем деньги. Это сложившееся у многих представление, что у нас кое-что припрятано, совершенно обезоруживает нас и вредит делу…
Я молю Господа, чтобы ты поняла истинное положение вещей так же ясно, как понимаем его мы. Если ты решишь спасти нас, то делай это одна, собственными усилиями.
Уже перед самым концом доктору выпало испытать радость – он узнал, что Нормана Бейкера признали виновным в мошенничестве по почте – средство от рака из арбузных семечек, кукурузных рыльцев, карболовой кислоты и воды[51] было признано недостаточно эффективным, чтобы избавить его от четырех лет заключения в Ливенворте.
Бринкли (ошибочно) посчитал, что в разоблачении Бейкера основную роль сыграл он. «Это я натравил на него моих друзей в Арканзасе, – заявил Бринкли, приподнимаясь в постели. – Окружной прокурор, судья и я собрались вместе и решили, какого срока он заслуживает… Думаю, я сполна отплатил ему за переманивание моих пациентов и за те пятнадцать тысяч долларов».
Но момент радости был краток. Шестого мая, в День матери, он отправил Минни письмо, выдержанное в элегических тонах:
Нас закалило пламя преследований и разочарований… Мы должны держаться и идти рука об руку, устремляя взгляд к сиянию вечности. Если я пересеку черту раньше, я буду ждать и смотреть на тебя оттуда…
Ты ответственна за нашего сына Джонни. Отдавай ему все свое время и способности. Он такой же нежный цветок, как и его отец.
Позднее Минни сделала приписку к тексту:
Последнее любовное письмо.
Наша любовь была истинной, и наша преданность сделала наш брак успешным.
Когда 26 мая 1942 года Бринкли скончался в Сан-Антонио во сне, он был одним из самых известных людей в США и единственным, кому удалось избежать множества судебных расследований. Ему пели панегирики в Дель-Рио. Он был похоронен под большим надгробием в Мемфисе, Теннесси, в городе, где он встретился с Минни.
После долгого царствования, увенчавшегося крахом поистине шекспировского масштаба, как это всегда бывает, ему воздали должное даже враги.
«Как немного надо было бы подправить в этом характере, – сказал Уильям Аллен Уайт, – чуть больше честности здесь, капельку проницательности там, и этот человек мог бы вести за собой людей». Моррис Фишбейн также по-своему воспел его: «Пройдут столетия, прежде чем появится человек такой вопиющей вульгарности, обладающий столь плодоносным воображением и непомерным эгоцентризмом». Но никто не сказал о своих чувствах лучше, чем один чудак из толпы: «Я всегда знал, что он меня морочит… и все-таки он мне нравился».
Доктор умер, не подозревая о своем богатстве.
Эпилог
Амброз Бирс назвал мошенника «убийцей без лицензии»[52], но, учитывая примитивность уголовного законодательства, действовавшего в Америке во времена Бринкли, лицензией на убийство он как раз и обладал. И воспользовался ею наилучшим образом; не являясь, возможно, самым жестоким из серийных убийц в американской истории, он, если посчитать количество жертв, является, во всяком случае, финалистом этого списка! На заседании Канзасского медицинского совета в 1930 году, приходившемся на середину его карьеры, было установлено по меньшей мере сорок два случая, когда пациенты (некоторые из них вовсе не были больны), поступая в его клинику в вертикальном положении, выписывались из нее в положении горизонтальном, не говоря уж о других. Например, Джон Хомбек, с трудом вышедший из клиники на своих ногах, рухнул уже потом. Прибавьте к этому еще десять лет практики и рекомендаций вслепую с помощью «Ящика медицинских вопросов» и получите такой длинный список, с которым не сравнится количество жертв самого опасного полуночного маньяка. Его карьеру частично поддерживало стойкое нежелание американцев считать жадность преступлением. Лишь в 1964 году впервые был оправлен в тюрьму доктор, убивший своего пациента. К тому времени смертоносный милфордский мессия давно отошел в мир иной.
Укротив этого опасного доктора единственным доступным ему образом, Фишбейн не просто остановил очередного шарлатана, но завоевал для АМА неоспоримое право устанавливать правила выдачи лицензий докторам по всей стране. Была проведена четкая граница между хаосом, царившим в американской медицине в течение двух или трех столетий, и разумной централизацией, характеризующей ее и поныне. Конечно, произошедшая перемена несла с собой не только благо. Инстинкт вампира, принуждающий сильного жаждать все большей и большей власти, столь заметно проявлявшийся всегда в деятельности АМА, в начале 40-х годов привел Ассоциацию к проиг