— Мне это не нравится, — десять минут спустя заявил кардиохирург. — Сердце в ужасном состоянии. Ной, сколько длилась фибрилляция после начала прямого массажа?
— Полагаю, несколько секунд. Холодный физраствор подействовал почти мгновенно.
Доктор Стивенс перевел взгляд на Аву:
— А первичный приступ сколько длился?
— Минуты две-три, — ответила она, — пока ждали дежурную бригаду с дефибриллятором… — Она посмотрела в протокол анестезии. — Нет, даже меньше двух минут. Ритм восстановился сразу после первого разряда.
— В обоих случаях не так и долго, — согласился доктор Стивенс. — Однако я в недоумении: по какой-то причине сердце настолько повреждено, что не реагирует даже на кардиостимулятор. Честно говоря, не представляю, что еще можно предпринять. Мы исчерпали все возможные способы.
Последняя реплика кардиохирурга была встречена молчанием, но все понимали, что он имеет в виду: возможно, пришла пора сдаться. Пациент не может постоянно находиться на аппаратном кровообращений.
Система громкой связи ожила.
— Анализ на электролиты готов, — раздался голос Дженет Сполдинг. Она зачитала результат. Показатели были нормальными, без существенных изменений по сравнению с первым образцом.
— Видимо, дело не в электролитах, — сказал доктор Стивенс. — Ладно, попытаемся еще разок.
Следующий час кардиохирург вновь и вновь пытался восстановить работу сердца Брюса, прибегая к различным хитростям, ни одна из которых не принесла результата.
— Поразительно. Впервые вижу, чтобы даже при кардиостимуляторе ни единого всплеска на ЭКГ, — удивлялся врач.
— А как насчет трансплантации? — спросил Ной. — Пациент — молодой здоровый парень. А пока подержим его на экстракорпоральной оксигенации.
— Она не предназначена для длительного лечения, — возразил Стивенс. — А реальность такова, что каждый божий день три тысячи человек ждут своей очереди на новое сердце. Среднее время ожидания — четыре месяца. Длительность зависит от группы крови. Ава, какая у него группа?
— Третья отрицательная, — сказала доктор Лондон.
— Ну вот, одно это уже значительно снижает шансы на быстрое получение донорского органа. Зато благодаря героическим усилиям по спасению пациента, начатым без соблюдения асептики, его шансы получить послеоперационную инфекцию чрезвычайно высоки. Мы сделали все возможное, но пора признать: нас постигла неудача. Питер, выключай насос! Мы закончили. — Адам Стивенс отступил от стола, стянул перчатки и сбросил хирургический халат. — Всем спасибо, было весело, — добавил он, отвечая тяжелым вздохом на собственный сарказм, махнул рукой и покинул операционную.
Несколько мгновений никто не двигался с места. В зале повисла тишина, нарушаемая лишь ритмичным попискиванием пульсоксиметра и негромким гудением аппарата ИВЛ.
— Думаю, это все, — сказал Питер, выключая аппаратуру и приступая к уборке.
Ава, следуя примеру перфузиолога, отключила ИВЛ и монитор.
И только Ной остался стоять у стола, глядя на замершее сердце, которое сегодня подвело всех, но в первую очередь — пациента. И хотя он не подвергал сомнению решение коллеги прекратить реанимацию, старшему ординатору хотелось попробовать что-нибудь еще, найти решение, которое вернуло бы пациента к жизни, а его, Ноя Ротхаузера, избавило от серьезных неприятностей. Интуиция недвусмысленно подсказывала врачу, что этот случай станет его головной болью, когда менее чем через неделю он займет должность главного ординатора хирургического отделения. Именно ему предстоит расследовать причины смерти Брюса Винсента, а затем выступать с докладом на конференции по летальным исходам, которую больница проводит раз в два месяца. Сомневаться не приходилось: обсуждение обещает быть жарким. Из краткого сообщения доктора Лондон Ной уже понял, что вина отчасти лежит на самом пациенте, который, нарушив запрет, плотно позавтракал и скрыл это от врачей, и отчасти — на докторе Уильяме Мейсоне, которые не провел должным образом предоперационную беседу — в том числе и потому, что вел одновременно две другие операции.
Однако существовала еще пара досадных обстоятельств, которые делали ситуацию крайне неприятной. Во-первых, Дикий Билл был известен как человек самовлюбленный, пекущийся о своей репутации и яростно отстаивающий ее при малейшем намеке на угрозу, а также чрезвычайно злопамятный и мстительный. Доктор Мейсон не обрадуется, когда его злополучная роль в этом деле станет достоянием общественности, и наверняка начнет искать козлов отпущения, среди которых, вероятнее всего, окажется и Ной. Во-вторых, доктор Мейсон был одним из немногих людей на вершине больничной иерархии, у кого талантливый молодой ординатор не вызывал восторга. Более того, Мейсон откровенно не любил Ноя и однажды уже дал понять свое отношение: будучи заместителем директора клинической ординатуры, Дикий Билл пытался добиться увольнения Ноя. Это случилось примерно год назад после серьезной стычки, произошедшей между ними на одной из конференций.
Ной молча взглянул на Аву Лондон. Она ответила ему таким же молчаливым взглядом. Ной заметил, как побледнело ее загорелое лицо, а в широко раскрытых голубых глазах застыло безучастное выражение. Анестезиолог выглядела такой же ошеломленной, как и сам Ротхаузер. Внезапная смерть на операционном столе — непростое испытание для любого врача, но особенно тяжело, когда речь идет о молодом здоровом человеке, пришедшем на несложную плановую операцию.
— Простите, — сказал Ной, сам толком не понимая, за что извиняется.
— Это была самоотверженная попытка, — откликнулась доктор Лондон. — Спасибо. Такого не должно было случиться, — помолчав, добавила она.
Ной кивнул, но больше не произнес ни слова. Махнув рукой, он вышел из операционной вслед за доктором Стивенсом.
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава 1
Суббота, 1 июля, 4:45
Будильник на смартфоне сработал в 4:45 утра. Небольшая однокомнатная квартирка Ноя Ротхаузера находилась на третьем этаже дома по Ривер-стрит в районе Бикон-Хилл. Пять последних лет, с тех пор как стал хирургом-ординатором Бостонской мемориальной больницы, Ной почти каждое утро, за исключением воскресенья, просыпался в этот ранний час. Зимой в квартире царили мрак и холод, поскольку отопление в доме включалось только в семь утра. Но сейчас, летом, выбираться из постели было намного приятнее: температура в спальне благодаря старому кондиционеру, громоздкому и шумному, держалась на комфортном уровне, а первые лучи солнца уже просачивались в окно.
Потягиваясь и разминая затекшие мышцы, Ной как был, голышом, направился в крохотную ванную. Было время, когда он спал в пижаме, как в детстве, однако теперь отказался от этой привычки: пижама — еще один предмет одежды, который приходится стирать, а Ной не любил тратить время на стирку. Чтобы добраться до прачечной-автомата, нужно пройти целый квартал вверх по улице, а затем сидеть там, дожидаясь, пока машина крутит вещи в барабане. Томительное ожидание Ной выносил с трудом, полагая, что преданный своему делу врач не должен отвлекаться на разные мелочи, в том числе на бытовые нужды.
Ной вгляделся в свое отражение в зеркале. Вид у него был слегка помятый. Накануне он позволил себе пропустить пару рюмок, что случалось нечасто. Он провел ладонью по щеке, прикидывая, можно ли обойтись без бритья. У него вошло в привычку бриться по утрам на работе в туалетной комнате хирургического отделения — таким образом удавалось выкроить несколько лишних минут и прибыть в больницу чуть раньше. Однако он вспомнил, что сегодня не совсем обычный день и можно не спешить. Во-первых, суббота, а значит, плановых операций гораздо меньше, чем в будни, но главное — сегодня первое июля, День больших перемен, как его называли в БМБ: начало учебного года для клинических ординаторов. Приступает к работе целая группа новичков, уже работающие переходят на следующую ступень, а пятикурсники завершают обучение и начинают очередной этап карьеры, становясь штатными врачами в различных больницах и клиниках. Все, кроме Ноя. По результатам голосования Совета ординатуры и хирургического факультета университета решено было назначить доктора Ротхаузера главным ординатором — пост, которым Ной чрезвычайно гордился. Теперь он становился кем-то вроде дорожного полицейского, руководящего движением на оживленном перекрестке. В большинстве других клиник эту должность попеременно занимали ординаторы, прошедшие пятилетнее обучение. Но в БМБ дело обстояло иначе: звание главного ординатора добавляло еще один год обучения. С помощью Марджори О’Коннор, заведующей учебной частью, и двух находящихся в ее подчинении координаторов Ной должен будет планировать ротацию младших и старших ординаторов между отделениями, а также составлять расписание практических занятий в учебном центре и суточных дежурств в больнице. Вдобавок ко всему он отвечал за утренние обходы, а также за еженедельные, двухнедельные и ежемесячные больничные конференции. Составление расписания лекций, которые являлись частью академического курса, тоже было на нем. Словно мамочка-наседка, главный ординатор следил, справляются ли его подопечные со своими обязанностями, посещают ли занятия и выдерживают ли напряженный рабочий график.
Поскольку необходимость спешить отпала, Ной открыл шкафчик над раковиной, достал бритву и пену для бритья. Намыливая перед зеркалом щеки, он вдруг понял, что улыбается. Новая должность сулила огромный объем работы — особенно с учетом того, что у него по-прежнему останутся свои пациенты и плановые операции, — однако Ной знал: грядущий год принесет ему радость и удовлетворение. Больница была его миром, его вселенной, и теперь он, как главный ординатор, становился ее властелином. Избрание на должность Ной рассматривал как огромную привилегию: как показывал опыт его предшественников, после завершения ординатуры ему наверняка предложат место штатного хирурга Бостонской мемориальной больницы. Получить возможность работать в крупнейшем медицинском центре при одном из ведущих университетов мира — все равно что вытя