Ной покинул дом в начале шестого. В другие дни, когда не приходилось тратить время на бритье, он выходил ровно в пять, что служило доказательством эффективности установленного им утреннего распорядка. В это июльское утро на улице было тепло и светло, хотя солнце только-только начинало подниматься над горизонтом. Зимой, особенно в снегопад, округа выглядела куда менее жизнерадостной. И все же Ною в любое время года нравились эти утренние прогулки, которые давали возможность подумать и спланировать предстоящий день.
Обычный маршрут вел молодого хирурга налево и вверх по Бикон-Хилл — самому настоящему холму, в честь которого и назвали район. На перекрестке с Гроув-стрит Ной сворачивал на Миртл-стрит, продолжая взбираться на холм. Как правило, вокруг не было ни души, но стоило подняться на вершину, как точно по волшебству появлялись люди, в основном собачники и бегуны, хотя попадались и ранние пассажиры пригородных поездов. Сегодня, едва Ной поравнялся с детской площадкой на Миртл-стрит, на него обрушились звуки лета. Он находился в центре большого города, однако вокруг было полно птиц, воздух звенел от их трелей, щебета и пересвиста.
Продолжая шагать по пустынным тротуарам, врач вновь и вновь мысленно возвращался к докладу, с которым ему предстояло выступать на конференции. И всякий раз внутри разливался неприятный холодок, причиной которого был страх перед любого рода авторитетами, преследующий Ноя всю жизнь. Ему внушали робость директор школы, декан университета, профессора медицинского факультета — словом, все, кто мог встать у него на пути и помешать осуществлению заветной мечты стать хирургом. Причем Ной отдавал себе отчет в том, что эта боязнь абсолютно неоправданна, ведь еще со средней школы он неизменно был лучшим учеником в классе. Но понимание беспочвенности опасений никак не уменьшало сами опасения. До самого окончания школы Ной продолжал бояться людей, наделенных властью; страх сопровождал его все годы учебы в университете и только усилился с поступлением в ординатуру, особенно после того, как на втором курсе произошло событие, сильно встряхнувшее Ноя.
Самое смешное, что его беззаветная преданность медицине обернулась проблемами не только в отношениях с Лесли. В конце первого года ординатуры Ной с некоторой долей смятения осознал, что в больнице есть люди, считающие его чрезмерно рьяным. С особой неприязнью относились к нему местные знаменитости вроде Уильяма Мейсона, убежденные в своей исключительности. Однажды Дэн Уокмен, занимавший в то время пост главного ординатора, отвел Ноя в сторонку и, не называя конкретных имен, сказал, что кое-кто в клинике считает его выскочкой, получающим слишком много незаслуженного внимания, и что молодому врачу следует быть поскромнее.
Ной был удивлен и не на шутку огорчился. Но вскоре выяснилось, откуда ветер дует. В качестве младшего ординатора Ротхаузер занимался обычным осмотром пациентов, поступающих на плановые операции, и несколько раз становился своего рода помехой, из-за которой отлаженный «конвейер» одного из хирургов начал давать сбои. С присущей Ною скрупулезностью и невероятной способностью находить при соборе анамнеза дополнительные проблемы молодой ординатор несколько раз делал неожиданные открытия, касающиеся состояния пациента. Эти открытия привели не только к отмене целого ряда операций, но и заставили предположить, что первичное обследование проводилось не в полной мере или недостаточно тщательно. Само собой, виновники не испытывали восторга, что их ошибки выплыли наружу, и горели желанием осадить не в меру старательного новичка.
Поначалу Ной просто отмахнулся от предупреждения Дэна, считая, что действует на благо пациентов, как, по его убеждению, и должен поступать врач.
Напротив, критика подтолкнула Ноя к тому, чтобы с еще большим рвением выполнять свои обязанности. Так шло до тех пор, пока его не спустили с небес на землю. Из-за своего неуемного стремления к совершенству Ной тратил уйму времени на проведение стандартных исследований и процедур и в результате почти не вылезал из больницы. А уходя, готов был по первому зову примчаться обратно. Если кто-то из однокурсников просил подменить его на дежурстве, Ной никогда не отказывал. Он в буквальном смысле вкалывал без выходных, пока Дэн Уокмен чуть ли не силой заставил его отдыхать.
Ной прекрасно знал, что постоянно нарушает правила Совета последипломного медицинского образования, которые ограничивали количество рабочих часов медицинского персонала. Делалось это прежде всего ради безопасности пациентов, однако Ной считал, что к нему эти правила не относятся. Он не нуждался в длительном сне, редко чувствовал усталость и, в отличие от большинства ординаторов, не был обременен семьей. В то время Ной еще думал, что Лесли понимает и поддерживает его.
Но настал момент, когда на поведение Ноя обратили внимание и доложили о нарушениях Эдварду Кантору, директору клинической ординатуры. В результате Ной получил личное предупреждение от доктора Кантора. Впрочем, оно не произвело на него большого впечатления, и уже через несколько дней молодой ординатор взялся за старое. А затем заварилась каша: его вызвали на заседание Наблюдательного совета ординатуры, причем дважды.
В первый раз Ротхаузера снова предупредили и заявили, что его поведение ставит под угрозу всю программу последипломного образования: если газетчики пронюхают о нарушениях в университетской клинике, скандал разразится нешуточный. Ной отважно держался пару недель, хотя это стоило ему немалых усилий: пребывание в клинике превратилось для него почти в зависимость, и он не мог оставаться в стороне от жизни больницы. Поэтому три недели спустя Ротхаузер вновь предстал перед советом. На этот раз преподаватели были в ярости. К ужасу Ноя, ему пригрозили исключением и предупредили, что с этого момента он находится на испытательном сроке. Еще одно нарушение — и ему вручат бумаги об увольнении.
Ною действительно пришлось сбавить обороты. К тому же он начал действовать с осторожностью, разработав особую стратегию: покидая больницу в положенное время, он отмечал свой уход в электронной системе контроля, но лишь для того, чтобы через десять минут проскользнуть обратно через другой вход. К счастью, со временем контроль ослаб, а к третьему курсу необходимость в уловках и вовсе отпала, поскольку за старшими ординаторами никто не следил. Отпуск Ной так ни разу и не взял, но этого тоже никто не заметил.
Настенные часы в вестибюле Стэнхоуп-Билдинг показывали 5:26, когда Ной переступил порог клиники. Он чувствовал знакомое возбуждение, которое охватывало его всякий раз еще на подходе к больничным корпусам. Здесь молодой хирург каждый день встречался с чем-то новым, узнавал то, чего не знал раньше, и учился тому, что сделает его настоящим врачом. Для Ноя приход на работу был чем-то вроде возвращения домой.
Глава 2
Суббота, 1 июля, 5:26
Миновав вращающуюся дверь главного входа, Ной направился прямиком к лифту и поднялся на четвертый этаж, где, кроме хирургического блока, находилось отделение интенсивной терапии. Он всегда начинал день с визита сюда, вне зависимости от того, где ночевал — у себя в квартире или в дежурном помещении клиники. По очевидным причинам пациенты здесь были самыми тяжелыми и требовали наибольшей заботы и внимания.
Палаты в отделении, как и операционные залы, были расположены по окружности, в центре которой находился пост старшей сестры. Ей достаточно было просто повернуть голову, чтобы увидеть сквозь прозрачную стеклянную перегородку все, что происходит в палатах. Старшей сестрой ночной смены сегодня была Кэрол Дженсен. Серьезная и требовательная, как и полагается старшей сестре, Кэрол терпеть не могла разгильдяйства. Любое проявление безответственности выводило ее из себя, особенно когда она уставала, а к концу смены все медсестры интенсивной терапии были измотаны: это было одно из самых сложных отделений в больнице.
— Вы у нас как солнышко, доктор Ротхаузер, — заметила Кэрол, когда Ной приблизился к ее длинному полукруглому столу, повторяющему форму холла.
— Приятно, когда тебя ценят, — бодрым тоном ответил Ной, усаживаясь на высокий вращающийся стул. Он понимал, что на самом деле стоит за репликой старшей сестры: появление ординатора означает, что конец смены близок и вскоре Кэрол отправится домой. И в то же время Ной воспринял ее слова как комплимент. Ему не раз говорили, что он ходит в любимчиках у среднего медперсонала, и даже не склонная к сантиментам Кэрол Дженсен симпатизировала молодому доктору. Ноя ценили за то, что он всегда откликается и по первому зову прибегает на отделение в считаные минуты, и при этом остается неизменно приветлив и весел, в отличие от других врачей, которые могли явиться с хмурой физиономией, особенно если их потревожить во время ночного дежурства. Даже работая в хирургическом отделении, Ной никогда не отказывался ответить по внутренней связи сестрам из реанимации и дать при случае необходимую консультацию. Для медсестер интенсивной терапии чрезвычайно важна возможность быстро связаться с врачом, поскольку критическая ситуация порой возникает спонтанно и требует столь же мгновенного решения. Но о чем Кэрол никогда не говорила Ною — а сам он, пребывая в блаженном неведении, даже не догадывался, — так это о том, что большинство сестер терялись в догадках насчет его личной жизни. Один из самых симпатичных ординаторов, да к тому же холостяк, он не пытался ни за кем ухаживать и не реагировал на двусмысленные шуточки, привычные в больничной среде.
Ной обвел взглядом палаты. В каждой находилась медсестра, иногда сразу две или три. Все пациенты были лежачие, многие подключены к аппаратам ИВЛ. И ни в одной из палат Ной не заметил врача — он счел это хорошим знаком.
— Похоже, у вас тут все под контролем, — сказал он. Еще одна причина, почему медсестры любили Ноя: он умел ценить их труд и понимал, насколько он важен. Доктор Ротхаузер не уставал повторять, что девять десятых работы на отделениях выполняют именно сестры и ординаторы обязаны им помогать.