Ха. «Подарок». Можно подумать, что пять звезд от изрядно опозорившегося и почти уволенного и. о. редактора обзоров — это подарок. Но на самом деле мой подарок заключался не в этом, а в вере в нее. Уверенность в своих силах — единственное, что я мог ей привить.
Свет погасили, толпа разошлась по своим местам. Вышла Эбби, опустив глаза и напрягшись, подключила гитару и начала петь.
Я давно не чувствовал себя таким счастливым и полным жизни.
—Не думала, что ты придешь,— сказала она мне после концерта.
—Не думал, что ты захочешь меня видеть.
—Я и не хотела.
—Это было потрясающе, Эбби. Ты…
—Джейс, прости, что я так себя повела.
—Это моя вина. Я сам виноват. Если тебя это утешит, та статья оказалась одной из девяти причин, по которым я лишился работы. Так что мы в расчете. Кроме того, ты подсунула наркотики жениху моей бывшей девушки и ее подруге, а потому, я думаю, за тобой должок, так как теперь она не разговаривает со мной и отменила посланное мне приглашение на свадьбу.
Эбби виновато хихикнула.
—Господи, не знаю, о чем я думала. Утратила связь с реальностью, наверное. Думаю, мы в расчете.
—Я сказал не это. Я сказал, что за тобой должок. После концерта я очень обрадовался, поняв, что у тебя на самом деле есть стремления. Ты говорила неправду или…
—Я не врала.— Она закатила глаза, и я тут же продолжил:
—Нет, я не обвиняю тебя. Ты просто ошибалась. Потому что у тебя они явно есть.
Когда мы познакомились, я задумался, почему она держится рядом с «Кикс» или с другими знакомыми музыкантами. Сначала мне казалось, что она одна из «группе», занимает видное положение в иерархии фанаток, потому что она «своя» в группе, то есть может наравне разговаривать с музыкантами и пить с ними. Но это на нее совсем не похоже. Теперь я понял, что она держалась рядом с ними просто потому, что они делают то, о чем всегда мечтала она сама. Ей нравилась музыка, а не группа. Музыка и весь связанный с ней мир. Она хотела хотя бы смотреть, как другие это делают. Вероятно, ей не хватало смелости выйти на сцену самой и рассказать миру о своих чувствах.
И все-таки.
—Ты решилась,— сказал я,— ты это делаешь.
—Всего несколько выступлений. Устроить концерт не так просто, как кажется. Но меня неплохо принимают. Ну… почти все.
—Сложная публика?
—Нет, с публикой все в порядке: во всяком случае, они ведут себя достаточно корректно — нет, я о Поле.
—О кукольнике Поле? И что кукольник Пол?
—Кукольник Пол был не слишком рад. Он сказал, что нам нужно решить, кто из нас будет заниматься творчеством. Якобы если оба пытаются взорвать один и тот же мир, из этого не выходит ничего хорошего.
—Но он же кукольник!
Она улыбнулась помимо воли и прикрыла рот рукой.
—На самом деле он бы предпочел, чтобы его называли «мастер политического кукольного театра».
—И где же он сегодня? На заседании Совбеза ООН? Или его высадили в секторе Газа с двумя шариками для пинг-понга и ракеткой в качестве оружия?
Она на мгновение перестала улыбаться.
—Мы расстались. Если, конечно, полагать, что между нами было что-то серьезное, не знаю…
Господи. Это моя вина. Моя статья — мой подарок — послужила началом этого. Катализатором, пробудившим гнев «мастера политического кукольного театра». Я должен был попросить прощения. Это ясно. Я должен умолять о прощении.
Но тут я вспомнил тот вечер в «Скала». Его пренебрежительные замечания. Его цинизм, выдаваемый за остроумие. То, как он вел себя с ней. Моя мысленная запись в отчете по четверти. («Да, мистер и миссис Андерсон, согласно моим наблюдениям в этой четверти Пол — полная задница».)
—А почему ты, собственно, начала с ним встречаться, Эб?— поинтересовался я, как если бы был ее старшим братом или кем-то вроде.
—Не знаю. Может, мне хотелось какой-то упорядоченности? Он любит своих марионеток, я это знала, но этот человек самый организованный из тех, кого я знаю, к тому же у него все систематизировано. А потом я подумала, ну, что мне нужны какие-то границы. Правила. Я постоянно чувствую, что плыву по течению. Мне надо было знать, что доплыть можно только вот досюда. С другой стороны… мне кажется, что я действительно предпочитаю плыть туда, куда меня несет.
Пауза.
—Люди не часто так говорят, правда?
—К черту этого «мастера политического кукольного театра»,— решительно сказал я,— к черту всех мастеров политического кукольного театра. Пусть против них поднимутся их же марионетки.
Эбби рассмеялась.
—К черту его.
Я поднял стакан.
—За то, чтобы мы помогли случиться чему-то новому в своей жизни.
—Ты постоянно об этом говоришь сегодня,— заметила Эбби.
Я покраснел. Она права.
—Как Дэв?— небрежно спросила она.
—Не видел его в последнее время. Кажется, у меня вообще выработалась привычка никого не видеть в последнее время.
Она постучала пальцами по столу и отхлебнула из своего стакана.
—Знаешь, что я подумала, когда в первый раз тебя увидела?
Я покачал головой.
—Я подумала, что ты такой же, как я.
—Маленькая девочка, тусующаяся с музыкантами?
—Нет. Что ты немного сломан жизнью.
—Побит жизнью. Ты сказала: побит жизнью.
—Но при этом все можно исправить. Я сейчас пытаюсь хоть что-нибудь исправить, в некотором роде под влиянием твоего идиотизма, так что, пожалуй, спасибо. И когда мы общались с тобой, мне казалось, ты тоже пытаешься что-то исправить.
Она поднесла свой стакан к моему.
—Не останавливайся.
Мы еще немного посидели, как двое друзей, встретившихся в пабе. Я заметил ее гитару.
—Слушай, я, может быть, смогу устроить тебе концерт, если, конечно, тебя это интересует.
Следующее утро. Пятница.
День, вызывающий столько опасений у миссис Вуллаком. А мистер Уиллис заготовил на этот день короткую спичку, проклиная про себя Гэри Додда и букмекерские конторы.
Я достал бумаги, найденные тем вечером в коробке. По пути из Брайтона я перечитал текст, чтобы вспомнить его и посмотреть, не устарел ли он окончательно. При этом неожиданно я поймал себя на том, что лихорадочно переписываю его, переделываю, переименовываю.
«Помоги новому произойти!— гласила титульная строка.— Речь мистера Пристли».
Все едва не запрыгали от радости, когда я сказал, что буду счастлив взять на себя эту линейку. Они попытались предложить мне выход, говоря, что совместители не обязаны этим заниматься и можно просто отменить это мероприятие и поставить вместо него урок. Но я на все это отвечал: «Нет! Я буду счастлив воспользоваться этим шансом!»
—Это хорошая возможность достучаться до детей!— пафосно заявил я.
Все посмотрели на меня так, будто у меня проблемы с головой.
Дело не в том, что другие учителя старались избегать подобных выступлений. На этот раз проблемы не ограничивались тем, что им не хотелось через пару минут с тоской понять, что их слова влетают в одно ухо и вылетают из другого, не вызывая никакой реакции.
—Там будет инспектор,— в конце концов сообщила мне миссис Вуллаком, когда мы с ней вышли из учительской.— Они хотят оценить нашу работу!
Она сделала лицо, говорившее: «Наверное, следовало сообщить тебе заранее»,— но я только отмахнулся. Я этого ждал. Сама мысль заводила меня. Может быть, именно это мне и нужно: вновь встать в строй; произнести речь как следует. Не важно, будет ли там инспектор. И все это благодаря Мэтту.
Я сидел на красном пластиковом стуле на сцене. Миссис Эберкромби, новый директор, разливалась соловьем на тему того, как важно оборачивать учебники в коричневую бумагу, а если ее нет, то в обои, но лучше всего все-таки коричневая бумага или специальные пластиковые обложки. Она излагала свои взгляды на этот вопрос уже довольно долго. Дети сидели с остекленевшими глазами, тусклой кожей, гель на их волосах еще не успел застыть. Вся эта толпа в коротеньких галстуках и стоптанных кроссовках то и дело зевала, совершенно не слушая директора. Во втором ряду я заметил Майкла Бакстера — он сидел, подняв воротник, и жевал жвачку. В кармане его слишком узких брюк виднелась пачка сигарет и зажигалка. Тереза Мэй умудрилась пронести сюда телефон, а маленький Тони не переставая чесался.
—…что, собственно, и подводит нас к теме сегодняшней речи,— внезапно произнесла миссис Эберкромби, и я вздрогнул.
Майкл Бакстер заметил это и ухмыльнулся.
—Итак, мистер Пристли?..
Я встал.
—Спасибо миссис Эберкромби,— сказал я, оглядывая аудиторию, детей, юные умы, которые мне предстоит пробудить к творческой активности.
В зале кто-то рыгнул.
—Помоги новому случиться,— начал я, пытаясь отыскать глазами среди присутствующих кого-нибудь, похожего на Мэттью Фаулера. Если я найду хоть одного, то смогу произнести речь так, как нужно. Я произнесу ее для него.— Как помочь свершиться чуду? И что это значит?
Кто-то рыгнул опять, кто-то хихикнул.
Не важно. Мне нужно кое-что сказать.
Этим я и занялся.
Я говорил, говорил и говорил. Я шутил, и пару раз кто-то даже засмеялся, и все-таки среди скучающих лиц, среди глумливых ухмылок, среди лиц с отсутствующим выражением я заметил кое-что необычное. Крохотные проблески интереса в глазах, склоненные набок головы. Может быть, две или три. Но все же, все же…
На этот раз все было не так, как в прошлый. Лучше.
По мере того как я приближался к последнему тезису — о мечтах, о том, что хотя мечты обычно считаются чем-то несбыточным, некоторые из них тем не менее могут воплотиться в реальность,— я чувствовал себя учителем из диснеевского фильма. Мне никогда и в голову не приходило, что я так могу. Раньше я никогда так не мог. Быть учителем не моя мечта. Я никогда не был особенно хорош в преподавании. С другой стороны, я не собираюсь тут оставаться навсегда. Осознавая это, я решил поддержать слово делом, минимизируя факторы, препятствующие изменениям, ожидаемым в моей жизни. Я не хотел разочаровывать юного Мэттью Фаулера, ничего не делая следующие пять лет на его глазах. Вот это и называется «учить» — показывать на своем примере. Собственно, в этом и заключался мой план, каким бы наивным он ни был.