В память осколком разбитого стекла впилось воспоминание: рука Тедди чуть ниже лопаток Шарлотты и строгий взгляд директрисы Говард. У нее сбилось дыхание. Анна притихла, прекрасно понимая, о чем думает сестра.
– В нашей гостиной недостаточно места для вальса, – тихо сказала она. – И в нашей жизни теперь, пожалуй, тоже…
***
В первую неделю ноября 1918 года стало понятно, что начавшееся в Амьене победоносное Стодневное наступление вот-вот завершится полным поражением вражеских войск. Вскоре оставшаяся без союзников Германия заявила о готовности к перемирию, опасаясь вторжения на свои земли и требования об окончательной капитуляции.
В 11 часов 11 ноября капитан британской армии Эдмунд Стенфилд медленным движением руки повесил винтовку на плечо и осторожно выглянул из окопа, находившегося на территории Бельгии, где он учил детей, а теперь вынужден был убивать вражеских солдат.
Орудия смолкли, и враждебные армии остановились на тех позициях, которые они занимали. Эдмунд понимал, что сейчас по всему фронту произошло то же самое, ведь утром, несколько часов назад, под Парижем был подписан договор о перемирии. Но страх не оставлял его. Разве вот так резко кончаются войны?
Эдмунд с трудом выбрался из окопа на негнущихся ногах и выпрямился, глядя в сторону позиций врага. Что помешает сейчас какому-нибудь немцу выстрелить в него? Но никто не стрелял. Английские солдаты один за другим выбирались из опостылевших окопов и невидящими глазами оглядывали недавнее поле боя.
Эдмунд кивнул стоящему справа от него молодому рядовому, который совсем недавно оказался в их роте. Тот растерянно пожал плечами и попытался улыбнуться. Страха, смущение и даже своего рода печаль охватили капитана Стенфилда. Теперь, спустя столько лет, ему казалось, что он умеет только воевать. После всего, что было, как теперь сменить винтовку на указку и вернуться в класс? Как взять мел в руки, по локоть покрытые кровью, которую никогда не смыть?
Он тяжело осел на землю и тупо уставился на непонятно как уцелевший ярко-алый мак, качавший головкой в футе от бруствера. Откуда он здесь взялся в ноябре? Как его не затоптали? Цвет лепестков напоминал о крови, пролившейся на полях – цветок будто вобрал ее в себя.
Следующей весной здесь расцветет множество маков и других цветов, которые больше не растопчут тяжелые армейские сапоги.
***
Куранты Биг Бена, а за ними и колокола по всей Великобритании вызванивали победу. Чудовищный враг, чья военная и техническая мощь так долго угрожала существованию Родины, довела до полного изнеможения союзников и уничтожила огромную Российскую империю, наконец повержен в прах и униженно просит о мирном договоре. Все закончилось.
Народ, чьи силы были на исходе, теперь полностью отдался ликованию и радости. Улицы наполнились торжествующей толпой, охваченной неописуемым возбуждением и со всех сторон стекавшейся к Трафальгарской площади, которая никак не могла вместить всех желающих. Вдоль улицы Мэлл выстроили тройные ряды захваченных неприятельских пушек. Весело хлопали на ветру британские флаги.
– В последний раз видел такую толпу на юбилее королевы Виктории, – радостно прокричал мистер Аддерли, а последняя часть его фразы была со смехом подхвачена Джоном и Шарлоттой. – Интересно, появится ли его Его Величество? Однако, зря мы оставили детей дома. Каждый британец должен увидеть и запомнить этот день.
– Па, даже мы рискуем быть раздавленными, – возразил Джон, локтями пробивая дорогу.
За ним, как за ледоколом, следовала Анна с лихорадочным румянцем на щеках. Шарлотта крепко держала за руку Вивьен, которую сочли достаточно взрослой, чтобы взять с собой. Толпа отрывала их друг от друга, Вивьен смеялась.
Народ громко распевал веселые песни, периодически сменявшиеся гимном. Кучка пританцовывающих и свистящих подростков несла, высоко подняв над головой, кусок белого полотна, на котором не очень умело был нарисован улепетывающий в Голландию кайзер.
Миссис Аддерли не пошла с семьей, оставшись дома, чтобы помочь Агнесс и Мейгрид приготовить для всех праздничный ужин. Конечно же, никто из Аддерли до площади так и не добрался, короля тоже никому увидеть не удалось. Они вернулись к вечеру, изрядно растрепанные, с оттоптанными ногами, а на столе ждал роскошный ужин. Для такого случая достали новую скатерть, лучшую посуду и столовое серебро. Стол украшали свечи и букеты цветов.
Мистер Аддерли, поднявшись с места и воздев вверх руку с бокалом шампанского, произнес длинный, замысловатый тост, как прежде полный патриотизма и гордости за Отечество, который заканчивался следующими словами:
– Я предлагаю всем встать и выпить за славу победителей и за урок, который, смею надеяться, вынесли побежденные. За то, чтобы единственной проливающейся жидкостью с этого дня стало хорошее вино. И за цвет британской нации, навеки оставшийся лежать на полях Франции, Бельгии, Голландии и так далее.
Шарлотта, сделав небольшой глоток, извинилась и поспешно покинула столовую. В темном холле она подошла к большому окну, выходящему на улицу. Лондон, в последние годы войны погруженный по ночам в глубокий мрак, горел теперь праздничными огнями. Снаружи доносились смех и звуки музыки.
Шарлотта приблизила губы к стеклу, медленно выдохнула и вывела неровное сердечко по запотевшей глади.
– С победой тебя, Тео, – прошептала она. – И… прощай.
Смахнув непрошенную слезинку, она уверенным шагом вернулась к семье, твердо намереваясь сегодня играть и петь им самые веселые песни, какие попросят, и так долго, как они захотят, – хоть до самого утра.
Никто не подал вида, когда она вернулась, будто отсутствие Шарлотты осталось незамеченным. Только Джонатан легким приветственным жестом поднял бокал и слегка склонил голову, давая сестре понять, что пьет это шампанское за нее.
Эпилог. 1920г. Свеча в банке
Лето в Хайленде выдалось прохладнее, чем обычно. Семья Джонатана провела в Алых Маках ровно два дня, после чего он увез их в Бад. Миссис Аддерли тоже была бы не прочь отдохнуть на морском берегу, но из солидарности осталась с Шарлоттой, которая упрямо не желала покидать милую сердцу Шотландию.
Вивьен тоже нравилось в Алых Маках, а четырехлетнему Гилберту было решительно все равно, где именно носиться и прыгать. Шарлотта катала детей в лодке по озеру Мой, где на островке по-прежнему стояли угрожающего вида развалины замка. Они гуляли по окрестностям, рвали цветы и устраивали пикники.
У Вивьен был велосипед, на котором она разъезжала по округе. Шарлотта подумывала, не обзавестись ли и ей таким. Она с удивлением смотрела на дочь-подростка, совершенно не чувствуя себя настолько взрослой, чтобы быть матерью юной девушки.
В этот раз они не взяли с собой слуг. Мейгрид и Агнесс были довольно пожилыми женщинами и тяжело переносили непростую поездку сюда, а Мегги, по сути, вела теперь все хозяйство и не могла оставить дом без присмотра. Мистер Аддерли страшно сокрушался, что семья вернулась к тому, с чего начинала, и жене и дочери на отдыхе придется самим готовить и убирать.
Никто давно не обращал внимания на то, что мистер Аддерли вечно жалуется на нынешнюю моду и простоту жизни. Он всегда боготворил аристократию, а теперь в обществе творилось невесть что, и разделение между классами того и гляди размоется совсем. Тем не менее, даже он не мог отрицать, что Мейгрид и Агнесс – члены семьи, и их нельзя просто уволить и нанять другую прислугу.
Шарлотте нравились простой труд и ее нынешняя тихая жизнь затворницы, и она была искренне благодарна родным, которые не намекали на повторное замужество. Она ни дня не носила траур. Негласный обет безбрачия говорил куда красноречивее, чем цвет одежды.
Зато Уильям недавно женился, о чем и сообщил в последнем письме к миссис Аддерли – Шарлотте он не писал. Женой его стала та самая женщина, которую Уилл когда-то любил. Во время войны она овдовела, а затем вновь встретилась на пути бывшего жениха. Со свойственной ему душевной добротой Уильям Уайт простил ей ошибки молодости.
Шарлотта радовалась за Уилла и за себя тоже. Теперь муки совести по поводу его разбитого сердца наконец утихли.
***
Вивьен учила брата плести венок из цветов. Они сидели прямо на траве переднего двора Алых Маков. Пухлые пальчики Гила никак не слушались, и он в сердцах расшвырял все собранные цветы.
Скрипнула калитка, и вошел незнакомый мужчина в военной форме. Вивьен, обычно замыкавшаяся в присутствии чужих, испытывала доверие к военным. Они все напоминали ей горячо любимого дядю Джона, которого она с удовольствием звала бы папой.
Вошедший, заметив детей, в нерешительности остановился.
– Простите, миссис Шарлотта Уайт здесь? – спросил он. – У меня письмо для нее.
Гилберт, засунув палец в рот, с удивлением уставился на незнакомца.
– Мисс Шарлотта Аддерли, – поправила Вивьен. – Это моя мама. Я сейчас ее позову или могу передать письмо.
– Нет, я должен отдать ей лично, – рассеянно ответил военный, задумчиво разглядывая Гилберта. – К тому же, ваш дом не близко, я устал и был бы не против выпить немного чаю и отдохнуть – хотя бы здесь, во дворе. Будьте добры позвать мисс Аддерли, прекрасная леди.
Польщенная комплиментом, Вивьен зарделась, заправила за ухо выбившийся локон и, взяв Гилберта за руку, взбежала вместе с ним на крыльцо.
Шарлотта была на кухне и заканчивала покрывать глазурью печенье, вполголоса напевая «Мой милый за океаном»49.
– Мама, там тебя спрашивает незнакомый военный, – объявила Вивьен, появившись в дверях кухни.
– Какой военный, дорогая?
– Не знаю. Высокий, довольно приятный, со шрамом через все лицо. У него для тебя письмо.
Оборвалась песня, замерли испачканные мукой руки. Кровь шумно стучала в ушах – только этот звук да еще собственное дыхание теперь и слышала Шарлотта.
– Мама?
Она медленно повернулась к Вивьен и вытерла руки о фартук, затем так же медленно развязала его и повесила на спинку стула. К горлу подступила тошнота, ноги онемели.