й тоске, то обуреваема новыми грандиозными планами, и никогда не знаешь, чего от нее ожидать в следующую минуту. Хотя необузданной и порывистой в семье считалась как раз Эмили, она-то хорошо знала, какой нетерпимой и страстной может быть старшая сестра. Однажды, в пансионе Роу-Хед, она была так занята собственными переживаниями и видениями (испуганные ученики утверждали потом, что Шарлотта впадала в настоящий транс), что проглядела тяжкую болезнь находившейся рядом Энн, которая чуть не умерла и даже уже причастилась.
Апрель 1842 года выдался в Брюсселе на редкость теплым, и все, учителя и ученицы, стремились как можно больше времени проводить в саду, где по краям дорожек из белого гравия уже вовсю цвели первоцветы; жасмин, спиреи и виноград сплошь покрылись ярко-зеленой листвой и сирень уже выбросила свои лиловые кисточки. Мадам Эже 28 марта родила наконец сына (у супругов были три девочки), которого назвали Проспером Эдуардом Августином. У нее что-то не ладилось с кормлением, и она почти не выходила из своих комнат. Константин же, напротив, был необычайно весел, приветлив и особенно много времени проводил в пансионе для девочек, иногда даже пропуская занятия в соседнем мужском Королевском колледже, что было для него чем-то из ряда вон выходящим. Похоже, в отсутствие всевидящего ока строгой мадам все расслабились и решили просто радоваться жизни и весеннему солнцу.
Сейчас Шарлотта направлялась в беседку, больше всего на свете боясь встретить по дороге какую-нибудь из трех работавших здесь учительниц – мадемуазель Бланш, мадемуазель Софи или мадемуазель Мари. В руках она держала тетрадку с очередным своим опусом и – главное! – подробными советами учителя: “Беспощадно жертвуйте в тексте всем, что не служит ясности изложения и правдоподобию. Выделяйте то, что работает на основную идею, – но так, чтобы образы были яркими, колоритными. Тогда все встанет на свои места и вы обретете стиль, цельность и силу. Прочтите четырнадцатую главу из сборника Ламартина „Поэтические и религиозные гармонии“ – мы проанализируем ее вместе, обращая внимание на детали”. Это последнее слово – “вместе” – и заставляло сердце Шарлотты биться так, словно речь шла о совместном путешествии. В сущности, так оно и было. Кто скажет, что в интеллектуальном общении нет места эротике? Что единство мнений и понимание самых сокровенных мыслей друг друга не доставляет наслаждение сродни оргазму? “Его интеллект был моей библиотекой, и всякий раз, когда она открывалась мне, я входила в рай…” – напишет она потом. Просто у каждого свой рай. Как и ад, впрочем.
Солнце уже спускалось за ограду сада, ласково освещая безупречно, почти как в Англии, подстриженный газон, и в воздухе плыл мелодичный, нежный и величественный звон колоколов в соборе Святых Михаила и Гудулы: прихожане собирались на вечернюю службу. В большой беседке, прятавшейся в тени акаций, никого не оказалось. Была еще другая, поменьше: она стояла более уединенно среди вьющегося винограда. Но и там ни души. Неужели он пошел в тайную аллею, к заброшенной деревенской скамье, которую Шарлотта собственноручно вымыла сразу после зимы, взяв у кухарки ведро и жесткую щетку? Значит, тоже хотел, чтобы им никто не помешал?
Она едва не потеряла сознание, увидев черный силуэт именно там. Он уже ждал ее. Сначала они говорили о Ламартине: Эже заново проживал с Шарлоттой радость открытия французских романтиков, которых он полюбил когда-то сразу и навсегда. Ей, с ее богатой фантазией, склонностью к мистике и стремлением к высоким, необыденным чувствам, они тоже оказались близки. Потом оба замолчали, каждый думал о чем-то своем. Вокруг сгущались сумерки, и силуэты в саду стали расплывчатыми, нечеткими.
– Месье, я так благодарна за ваше внимание к нам… ко мне. Я к этому не привыкла. Мать умерла, когда мы были детьми. Тетя не могла заменить ее, а отец никогда не был склонен к сантиментам…
– У всех свои горести, Шарлотта.
– Но разве у вас…
– Вы мало знаете о моей жизни. А всего девять лет назад у меня была жена Мари и маленький сын… Они умерли от холеры почти одновременно.
– Простите. Я не то хотела сказать…
– Сейчас рю Изабель кажется самым спокойным местом в Брюсселе. Но когда-то здесь были баррикады и гибли люди. Младший брат моей первой жены… Его застрелили у меня на глазах.
– Вы никогда не рассказывали о революции.
– Неважно. Значение имеют только жизнь и смерть, больше ничего.
Шарлотта неожиданно для себя самой взяла его за руку. Так они молча сидели несколько минут.
“И это все?” – удивится современный читатель любовных романов? Все, больше ничего. Ведь мы наблюдаем викторианский роман, где в откровенном взгляде или соприкосновении рук жара, страсти и наслаждения было ничуть не меньше, чем во всем остальном.
После этого разговора в саду они неожиданно для себя самих стали близкими людьми. Им не надо было много говорить, чтобы угадать настроение другого, и они понимали друг друга с полуслова. Теперь Шарлотта перед общими занятиями в классе, открывая ящик своей парты, находила там подарки: новую книгу с надписью, предназначенной только для ее глаз, красивый блокнот или набор красок для рисования. Она краснела и старалась спрятать их поскорее, чтобы никто ничего не заметил, даже Эмили. А та и правда не замечала: она продолжала, помимо учебы, придумывать свои гондалские истории с такой страстью, что исписанные мелким почерком листки бумаги образовали уже солидную стопку в ее тумбочке. И сокрушалась только по одному поводу: что не может показать их Энн, с которой всегда была ближе.
Теперь Шарлотта часто по вечерам приходила в сад на заветную скамью. Она любила смотреть оттуда, как на втором этаже в молельной комнате зажигался свет: это означало, что все обитатели дома – католики – собирались для вечерней молитвы и хотя бы четверть часа ее никто не потревожит. Цветы сейчас пахли сильнее, чем жарким днем, на небе уже показалась луна. Вдруг она вздрогнула: прямо к ней быстро направлялась мадам Эже.
– Так это вы, мисс, расчистили здесь старые листья и отмыли скамейку от мха и плесени? Вам нравится это место?
– Верно. Если вы не против, конечно.
– Отнюдь. По вечерам вы свободны – надзор за ученицами не входит в ваши обязанности. Я только хотела бы, чтобы мои дети приходили сюда к вам и практиковались в английском.
– Конечно, я буду рада им помочь.
– И вот еще что, мисс Шарлотта: у меня к вам деловое предложение. Я намереваюсь уволить преподавательницу английского и предложить это место вам, а мисс Эмили, в свою очередь, могла бы давать девочкам уроки музыки. Жалованья не будет, но стол и проживание бесплатные. Кроме того, вы сможете продолжать свои занятия по французской литературе – вы ведь очень ими увлечены, не так ли? Месье Эже рассказывал мне о ваших успехах. Между нами так заведено, что каждый вечер он подробно описывает мне, что происходило за день.
(Непохоже на месье, чтобы он отчитывался перед вами, мадам, подумала Шарлотта. Зоэ же была довольна, что, вопреки просьбе мужа, который не уставал восхищаться талантами англичанок, не предложила им жалованья. Они наверняка примут ее условия, и экономия выйдет солидная.)
Шарлотта не раздумывая согласилась. Больше всего на свете ей не хотелось уезжать. Осталось уговорить Эмили, что было непросто. Та сразу заявила:
– Нет, мы должны отказаться. Патрик Бренуэлл опять без работы, все дни или лежит в кровати, или сидит в “Черном быке”, даже Уэйтмена туда стал водить. Ты же читала письмо папы? Брат не у дел – а сестры за границей?
– Но мы сможем помочь ему только тогда, когда откроем школу. Сейчас лето, все девочки в округе уже знают, куда поедут осенью. Давай напишем мисс Вулер и спросим совета, как и когда лучше разослать приглашения. Конечно, речь может идти только о следующем учебном годе.
– Тогда я хочу хотя бы ненадолго съездить домой вместе с Мэри – они отправятся в Йоркшир в августе.
– Эмили, это большие траты, ты же знаешь. Мы ведь не будем получать жалованья. Подумай, прошу тебя…
Каникулы в пансионе начинались 15 августа, в день Вознесения Девы Марии. После этого супруги Эже вместе с детьми и гувернанткой сразу уезжали отдыхать на море. Девочки тоже отправлялись на лето кто куда, и было похоже, что кроме сестер Бронте в пансионе останутся еще два-три человека, не больше. В предотъездной суете Шарлотта почти потеряла надежду увидеться с месье Эже наедине. Но он сам нашел ее рано утром, когда все еще спали, и протянул листок бумаги:
– Вот, это список того, что нужно прочесть. Темы для сочинений выберите сами. Не сидите все время на рю Изабель, погуляйте по городу, изучите окрестности. Полюбуйтесь брюссельским променадом – ведь до него рукой подать. Не скучайте, Шарлотта, – и он нежно провел рукой по ее щеке.
О, если кто и возносился к небесам в тот день, то это была Шарлотта Бронте! И, словно самая обыкновенная глупенькая деревенская девушка, чего только она не напридумывала себе в это утро.
А вот месье Эже искренне удивился бы, если бы ему сказали, что, в сущности, он соблазняет девушку и обещает ей гораздо больше, чем может дать. Он был горд ее успехами: Шарлотта сказала, что хочет написать книгу и посвятить ее Maître de littérature – своему Мастеру. Почему бы и нет? Ее devoirs блистательны, его ученицы никогда не писали ничего подобного. И хорошо, что осенью занятия продолжатся.
“Он все делал для нее, он выманивал ее наружу, баловал – он добивался ее любви”, – так напишет в 1870-м, задолго до публикации сенсационных писем Шарлотты к Константину, друг семьи Эже. Значит, для окружающих это не было тайной.
Проницательная Мэри Тейлор перед отъездом домой сообщила Элен, что сестры в Хауорт пока не вернутся: “Они совершенно благополучны и здоровы не только телом, но и духом. Они полностью удовлетворены настоящим положением вещей здесь. Я не могу тебе объяснить почему – это дело вкуса, но им хорошо чувствовать себя не в клетке, хотя в известном смысле это и менее комфортно”. Никто пока не догадывался, какими муками и душевной неволей скоро обернется для Шарлотты эта брюссельская свобода.