…Экипаж медленно вез ее в сторону Шеффилда, где на Хеллемских вересковых пустошах, на окраине Дербишира, располагалась деревушка Хетерсейдж. Шарлотту поразила игра света: яркое солнце выглядывало из-за холмов и тут же пряталось за огромными валунами, поросшими мхом, таинственно подсвечивая их, как на сцене, вдали светлыми пятнами выделялись поля и темнели леса, а в целом пейзаж выглядел скорее мрачно, чем весело, несмотря на буйную июльскую зелень. Она думала о своей милой Элен и о том, что с ней недавно приключилось: некоего джентльмена та приняла за женатого человека и была с ним особенно любезна и откровенна, потом выяснилось, что он холост, и теперь Элен сгорала от стыда – он мог подумать, что таким образом она заманивает его в брачные сети. Тогда Шарлотта написала ей: увы, “любое выражение чувства – радости, горя, дружелюбия, антипатии, восхищения, отвращения – будет одинаково воспринято людьми как попытка подцепить мужа… Не осуждай себя на полужизнь только потому, что вела себя так оживленно, что некий прагматичный субъект в бриджах вообразил, будто ты задумала связать свою жизнь с его пустой жизнью”[17]. Но огорчило ее другое: она почувствовала, что на самом деле ее подруга страстно хотела бы обрести мужа и страдает от того, что отсутствие приданого и неброская внешность мешают этому. Нет, Элен решительно не походила на Мэри.
Сейчас она в белом чепце и муслиновом фартуке, со связкой ключей, прикрепленных к корсажу на талии, носилась вверх и вниз по лестницам двухэтажного коттеджа и сетовала на то, что в доме решительно ничего не готово к приезду молодоженов. Она одновременно и открывала окна, и вытирала пыль, и вытрясала половики, умудряясь при этом еще намечать маршрут их путешествия в Кастлтон и на развалины замка Певерил, воспетые Вальтером Скоттом в романе “Певерил Пик”. Но назавтра они решили просто оглядеть окрестности и, пройдя где-то около мили по полям, оказались возле небольшого каменного дома с зубчатой крышей. Дом был старый, елизаветинской эпохи. Он принадлежал вдове Мэри Эйр, которая угостила их сидром и показала развалины католической церкви, от которой остались только высокие стены с головами двенадцати апостолов наверху. Теперь эти головы, отполированные дождями и ветром почти до неузнаваемости, сурово смотрели на молодых леди. Шарлотта дотронулась до каменной кладки: ей показалось, что она слышит необычный шум, гул, идущий из земли. А миссис Эйр рассказывала тем временем историю бывшей хозяйки дома: она тронулась умом и была помещена в небольшую комнату на самом верху. Так как бедняжка все время ходила взад и вперед и кричала, это помещение обили войлоком, чтобы вниз не доносились ее шаги и вопли. Но потом случился пожар, и она погибла в огне. Причину возникновения огня так никто и не узнал, но она, Мэри Эйр, сама слышала от старого конюха, что хозяйке просто надоела такая жизнь и она сожгла и себя, и часть дома.
Как это просто, подумала Шарлотта. Огонь – и больше никаких писем, никаких слез, никаких мучений. Неужели это возможно?
Потом, в приходской церкви, они увидели мемориальные доски членов семейства Эйр, а когда вышли за ограду на старое кладбище – накренившийся вперед большой могильный камень, на котором еще можно было разобрать надпись: Дамер де Рочестер. Кладбище казалось совершенно заброшенным, даже траву никто не косил, и кое-где она выросла вровень с высокими плитами, но возле могилы неведомого мистера Рочестера было чисто и лежал крошечный букетик полевых цветов. Шарлотта подняла голову и увидела на небе странную картину: на нее во все глаза смотрело женское лицо, это не было лицо красавицы, нет, у него были самые обычные, заурядные черты, но лицо это зашлось в беззвучном крике и о чем-то молило изо всех сил. Налетел ветер, и оно исчезло, но Шарлотта могла поклясться, что видела его так же отчетливо, как Элен и Мэри Эйр рядом. Она затрепетала всем телом, на глазах у нее выступили слезы, и больше всего на свете ей захотелось сейчас остаться одной, чтобы вновь пережить, осмыслить это необычное видение.
Она так и не поняла, что это было: божий знак или прихотливая игра света и облаков, чем славится Дербишир. Но в Хауорт она вернулась успокоенной, и даже скандал с братом – а его с позором изгнали из Торп-Грин за связь с хозяйкой – не смог вывести ее из равновесия. Она теперь знала, что ей делать. Она будет писать не об ангрийских красавицах, а о самых обыкновенных, ничем не примечательных девушках – таких, как она, Энн, Эмили, как Элен. И под ее пером они будут, будут счастливы! Она заставит всех полюбить их. Ведь это так просто и так заманчиво.
Никто еще не знал, что придет время – и безвестные имена из дербиширской глубинки Эйр и Рочестер прославятся на весь мир, потому что их будут носить герои ее романа, девятого по счету среди двухсот лучших книг всех времен и народов (по версии BBC).
…Когда дома она вновь раскрыла итальянскую книжку, пришедшую из Бельгии, и стала рассматривать картину Страшного суда Джотто, то подумала: небо действительно ушло, как и вся моя жизнь, но оно свернулось в свиток. А свиток – это рукопись, книга. Она уже не исчезнет. И улыбнулась, вспомнив о том, что все старания Элен в Хетерсейдже оказались напрасными: свадьба Генри Насси была перенесена на неопределенное время из-за смерти родственницы.
Глава 13Четыре письма Шарлотты Бронте своему учителю Константину Эже[18]
24 июля 1844
Месье, Я прекрасно понимаю, что не мой черед писать вам, но поскольку мадам Уилрайт едет в Брюссель, грешно было бы не воспользоваться такой оказией.
Я рада, что учебный год закончился и наступили каникулы – рада прежде всего за вас, Месье, – так как до меня дошли слухи, что вы слишком много работали и ваше здоровье не совсем в порядке. По этой причине я не позволяю себе жаловаться на ваше затяжное молчание: лучше я полгода не буду получать от вас вестей, чем добавлю хоть крупицу к тому тяжкому грузу, что вы несете. Я хорошо помню, что сейчас время сочинений, за которыми последуют экзамены и награждения, и вы обречены дышать тяжелым воздухом классов – вас эксплуатируют – и заставляют объяснять, спрашивать, говорить целый день, – а затем вечером вы читаете, правите и переделываете эти убогие сочинения…[19] Ах, Месье! Один раз я уже написала вам неразумное письмо, потому что печаль терзала мое сердце, но больше такого не случится, я постараюсь не быть эгоисткой и, хотя ваши письма – самое большое счастье для меня, буду терпеливо ждать до тех пор, пока вы не сочтете нужным мне их отправить. В то же время я могла бы сама посылать вам от случая к случаю небольшое письмецо – вы мне разрешили…
Я очень боюсь забыть французский, так как убеждена, что однажды вновь увижу вас – не знаю, как и ко-гда – но непременно, потому что я так желаю этого, – и мне не хотелось бы предстать перед вами немой – было бы грустно видеть вас и не иметь возможности говорить с вами; предупреждая это несчастье, я каждый день учу наизусть полстраницы французского разговорного текста: и счастлива этому уроку – Месье – когда я произношу французские слова, мне кажется, что я беседую с вами.
Только что я получила предложение занять место учительницы в большом пансионе в Манчестере[20], с окладом 100 фунтов, то есть 2500 франков, в год, но я не могу его принять – так как в этом случае должна оставить своего отца, а это невозможно, – между тем у меня есть свой проект (когда живешь уединенно, заставляешь себя думать и ищешь варианты). Наш пасторат располагается в довольно большом доме – если кое-что переделать, там как раз смогут разместиться пять-шесть пансионерок – при условии, что я смогу найти столько детей из хороших семей, я занялась бы их образованием. Эмили не слишком расположена к учительству, но она прекрасная хозяйка и, хотя немного затворница, обладает золотым сердцем и сделает все возможное для блага детей – она великодушна и превосходна во всем, что касается порядка, экономии и точности – то есть всего того, что требуется в пансионе, – я отвечаю за это.
Вот мой план, Месье, я уже сообщила о нем отцу и получила его согласие. Осталось только найти учеников, что непросто, потому что мы живем далеко от городов и окружающие нас холмы для кого-то могут стать непреодолимым препятствием, – но легкая задача не приносит славы – а победить обстоятельства так заманчиво, – я не говорю, что преуспею, но я очень постараюсь – только усилие приводит к успеху, – и я ничего не боюсь так, как праздности, лени, инерции и предательства своих способностей; когда организм ничем не занят, страдает дух. Мне неведомо подобное состояние, так как я могу писать, – раньше я проводила дни, недели, месяцы за этим занятием, и не совсем бесплодно, поскольку Саути и Кольридж – два лучших наших автора, которым я посылала свои рукописи, – милостиво выразили мне свое одобрение[21]. Но сейчас мое зрение слабеет – если я буду много писать, то могу ослепнуть. Это страшно – вы же понимаете, без этого что я буду делать? – я хотела бы написать книгу и посвятить ее своему учителю литературы – единственному мастеру, который встретился мне в жизни, – вам, Месье. Я часто говорила вам по-французски, как я уважаю вас, как признательна за вашу доброту, ваши советы, и хотела бы однажды сказать это и по-английски. Подобное невозможно – об этом нельзя даже думать, – литературная карьера закрыта для меня – доступно только учительство, – хотя оно и не столь привлекательно, все равно я ступлю на этот путь, и если не преуспею, то не из-за недостатка усердия. Вы ведь тоже, Месье, – вы хотели стать адвокатом – судьба или Провидение сделали вас профессором – и вы счастливы, несмотря ни на что.