BBC и Netflix: была всего лишь одна телеверсия в 70-х годах прошлого века, которую теперь даже в Сети не найдешь. Этот роман обескураживает: как его ставить? Как современную версию Бриджит Джонс точно не получится, а другой подход может принести одни убытки.
Терзаемые муками и пороками падшие ангелы еще со времен “Потерянного рая” Мильтона вызывают у людей больше сочувствия и интереса, чем скучные праведники. Злодеи волнуют читателей – это хорошо понимала автор “Грозового перевала” Эмили Бронте. Добавим еще извечное стремление публики уличить гения в том, что он “мал и мерзок”, как мы, – отсюда все эти бесконечные книги о знаменитостях “без глянца”, о якобы найденных тайных дневниках Шарлотты и ее лесбийской связи с Элен. Есть даже детектив, в котором она расследует убийство. Чем больше скандальных версий, тем дальше истина. “Последую за собственной природой – иной теперь не нужен проводник…” – писала Эмили.
Англичане – свободная нация, они готовы потешаться над своими кумирами сколько угодно, хотя и не любят, когда это делают другие. Но любое, самое грубое развенчание мифа – это всего лишь доказательство его стойкости и укорененности в национальном сознании, и Шарлотта Бронте здесь оказалась рядом с Шекспиром и Диккенсом. Совсем неплохо.
Сентябрь 1878
Гимназист Антон Чехов берет в городской публичной библиотеке Таганрога биографию сестер Бронте. Три мятущихся талантливых сестры и любимый, но загубивший свои дарования брат. Никто теперь уже не скажет, в какой степени эта история повлияла на сюжет гениальной пьесы, но сходство несомненно. Чехову наверняка многое в биографии семьи Бронте казалось близким и понятным: бедная жизнь при строгом, даже чересчур строгом отце, бьющие через край таланты детей, разящая семью чахотка, которая в конечном итоге погубит и его самого. Даже то обстоятельство, кто как распорядился своими талантами: известно ведь, что братья Чехова считались поначалу едва ли не одареннее его самого. Поразительно, но совпадают даже характеры “Трех сестер”: старшая Ольга – это, конечно, ответственная и трудолюбивая Шарлотта, тоже полжизни против своей воли проработавшая учительницей, Маша – страстная и порывистая Эмили, а младшая, Ирина, – “маленькая”, как ее ласково называли в письмах, – нежная Энн, чья жизнь оборвалась в двадцать девять лет все от той же чахотки. Строгая самодисциплина, привычка к труду, тяга к прекрасному и безусловная человеческая порядочность – так жили и в Хауорте, и в Мелихове, и в Ялте. Да и пыльные окраины Таганрога конца XIX века неуловимо напоминали чем-то провинциальный английский городок его начала.
Бронтеанские мотивы в творчестве Антона Павловича – интереснейшая тема, и странно, что ею никто всерьез не занимался. Об этой глубинной связи говорит и автор одной из лучших биографий Чехова англичанин Дональд Рейфилд: “Пьеса имела и английский источник. Еще в 1896 году Антон отослал в таганрогскую библиотеку биографию сестер Бронте – историю трех талантливых и несчастных девушек, стремящихся вырваться из провинциального Йоркшира, в их жизни есть и деспотичный отец, и мать, о которой сохранились лишь смутные воспоминания, и обожаемый брат, превратившийся в бездельника и пьяницу. Сестры Прозоровы у Чехова во многом сходны с сестрами Бронте”.
19 июля 1947
В Вестминстерском аббатстве устанавливают памятный знак в честь сестер Бронте – это небольшая доска из хаддлстоунского мрамора. Она была изготовлена и подарена Лондону Обществом Бронте еще в 1939-м, но помешала Вторая мировая война. Знак повешен на стену аббатства в “Углу поэтов”, сразу за шекспировским мемориалом. На доске выгравированы даты жизни трех сестер Бронте и слова из стихотворения Эмили Old stoic (“Старый стоик”) – With courage to endure (“терпеть с отвагой”):
In life and death a chainless soul,
With courage to endure.
Это очень известное стихотворение, впервые напечатанное в сборнике Каррер, Элис и Эктона Беллов в 1846 году на их собственные средства. У него много переводов:
Что жизнь, что смерть – всегда храни
Спокойствие души.
По-моему, неточный: ни о каком спокойствии автор не говорил. И вот более близкий к оригиналу – Т. Гутиной:
Сквозь жизнь и смерть свободный дух
Без страха пронести.
Мне еще очень нравится chainless soul – не скованная цепями душа. Такая она у всех трех сестер и была. Есть какая-то игра небес в том, что сразу после победного завершения страшной войны в Лондоне появляется памятный знак тем, кто в высшей степени обладал мужеством жить.
18 января 2019
В мире начинается ежегодная Неделя молитвы за единство христиан. Ее предложил проводить в 1935 году аббат Поль Кутюрье, католический священник из Лиона. В 1964 году в Иерусалиме Папа Римский Павел VI и Патриарх Афинагор I впервые молятся вместе, произнося слова Христа: “Да будет все едино”. В феврале 2017-го Папа Римский Франциск первым из понтификов посетил англиканскую церковь в Риме. А родилась идея единства христианских церквей, между прочим, среди протестантов. Отец Силас в “Городке” обвиняет Люси в том, что она ходит во все храмы подряд – “тот, кто терпим ко всему, ничему не привержен”. Она отвечает: “А ведь я-то как раз часто размышляла о несущественности и мелочности различий между тремя этими церквями, о единстве и общности их учения, думала о том, что ничто не препятствует им однажды слиться…”
И это далеко не единственное, в чем Шарлотта опередила свое время. На страницах одного из ее писем к Эже исследователи увидели… первый в мире смайлик! Это было крошечное заштрихованное карандашом сердечко. А вот послание сегодняшним феминисткам из “Городка”: “Свободной женщине оставалось только отправиться к себе, потащить домой свою свободу и начать думать о том, как этой свободой распорядиться”.
Июнь 2005
Лондон
В тот раз единственное, чего я ждала от Англии, было посещение Хауорта. Не сказать, что муж был в восторге, но, так как по его настоянию мы уже проехали долгий путь до владения герцогов Девонширских Четсуорт и обратно, покорно пошел со мной в турбюро на Пикадилли. Там девушка в шортиках и блузке, услышав слова “Хауорт” и “Музей Бронте”, вежливо-безразлично улыбнулась, полезла в какие-то справочники и вручила нам своими наманикюренными пальчиками расписание поездов до Йорка – “а там уже недалеко”. Вера в западные институции помешала заглянуть в карту, иначе мы бы увидели, что Йорк тут ни при чем, потому что ехать надо было в Лидс, оттуда до Китли и там уже добираться на машине. Неблизкий путь, между прочим. Попав в Йорк, мы, конечно, сразу пошли в знаменитый собор – им восхищалась Энн за неделю до смерти! – влюбились в старый город и, поговорив на вокзале со служащим, с ужасом поняли, что заехали не туда и надо из Йорка отправляться в Лидс. Не то чтобы каждый час туда ходили поезда, поэтому Сережа робко предложил вернуться. Ни за что! Если бы было надо, я отправилась бы в этот самый Лидс пешком прямо по шпалам. Увидеть их дом, увидеть Мызу Скворцов! Да я мечтала об этом с самого дачного детства, когда сидела целыми днями и читала бабушкино дореволюционное английское издание “Джейн Эйр”. До сих пор пальцы помнят шершавую зеленую обложку. “Тайна красной комнаты” – первая глава далась особенно тяжело, там много описаний. Надо признаться, что тогда на вокзале мной овладела настоящая лихорадка: меня трясло от волнения, пока мы на разных поездах, а потом на автобусе добирались до Хау-орта.
Хорошо, что в июне длинные дни, потому что на Мейн-стрит мы ступили ближе к вечеру. Она оказалась такой крутой, что путь в гору казался бесконечным – плетущиеся рядом вездесущие японцы (вот кто действительно любит европейскую культуру!) начали задыхаться и хватать ртом воздух. Сережа затащил меня куда-то поесть, но я и куска не могла проглотить и с благоговением стала собирать рекламные музейные проспекты, щедро разбросанные повсюду. К церкви – она на самом верху улицы – я потом просто бежала.
Музей – в двух шагах от церкви, перед закрытием там, на наше счастье, было пустынно. Он располагается в том самом доме, где Бронте жили и умерли, – это очень красивое и просторное двухэтажное здание в георгианском стиле, построенное в 1770-х – эпоху расцвета английского архитектурного неоклассицизма. Дом – это единственное, с чем семье пастора в Хауорте повезло, хотя его окна по-прежнему смотрят на кладбище. Комнаты уютны и обжиты, но главное – там много подлинных вещей. Со стен на посетителей смотрит портрет матери, Марии Бренуэлл, который четырнадцатилетняя Шарлотта перерисовала с работы неизвестного художника. Рисунок Эмили: она изобразила себя сидящей в углу с книгой в руках, у ног ее лежит любимый мастиф Киппер. Портреты обитателей Хау-орта, выполненные Патриком Бренуэллом, и надо сказать, превосходно. В коллекции музея – четыре платья Шарлотты, но, так как комната ее невелика, обычно выставляется одно или два. Мы увидели свадебное – крошечное (рост Шарлотты был 145 см), почти детское на вид, с чуть заметным рисунком на белом фоне. Здесь же собственноручно сделанная простая шляпка с лентами и белые шелковые туфельки, благо в июне прямо в них можно было отправиться в церковь. Свадебная вуаль, доставшаяся когда-то Марте Браун, не сохранилась. В доме можно увидеть портреты всех – пастора, Эмили, Энн и Патрика Бренуэлла, Артура Николлса, Элен Насси, Элизабет Гаскелл и Маргарет Вулер, – это теперь они мне почти родные, тогда я просто скользила глазами по их лицам – не было только Константина Эже. Не знаю, может быть, теперь он там появился.
Подлинность места ошеломляет – это особенно чувствуется по контрасту с Брюсселем. Там вот ничего не сохранилось, на месте пансиона – квартал Музея изящных искусств, один только генерал Бельяр невозмутимо стоит, как стоял и во времена Шарлотты. Можно, конечно, и сегодня спуститься от его монумента по ступеням вниз – вот только вместо рю Изабель и грушевого сада за домом 32 вы увидите унылую рю Рамштайн с серыми домами-бункерами. Совсем не то в Хауорте: дом пастора по-прежнему как часовой на границе двух миров. Внизу – крошечный спящий городок, за домом – равнины и косогоры до самого горизонта, отроги Пеннинских гор с редкими каменными валунами и лиловыми коврами в момент цветения вереска. Цветет он недолго, и обычно они ржаво-коричневые. Каменная ограда, тропа, ручей и маленький домик на Грозовом перевале (если вы до него дойдете) точно такие, как были. Этот английский пейзаж вообще, кажется, никогда не меняется.