го помощницей и женой. Он даже начинает учить её хинди, а сама Джейн находится под странным обаянием Сент-Джона и его фанатической приверженности идеалу. В самом деле, почему бы ей не отправиться в Индию? Что её привязывает к Англии теперь, когда она потеряла Рочестера? Она по-прежнему любит его и невольно сравнивает двух столь непохожих людей. Если Рочестер – весь страсть, упрямство и безрассудство, то Сент-Джон в совершенстве овладел искусством самообуздания. Он таки справился со своей любовью к Розамунд и почти равнодушно сообщает Джейн, что мисс Оливер вступает в брак с достойным её молодым человеком. Тем настойчивее он убеждает Джейн принять его предложение. Джейн согласна уехать в Индию, работать там и даже умереть: она не сомневается, что тяжёлый климат быстро сведёт её в могилу. Пусть так, но замуж за Сент-Джона она выйти отказывается, она поедет в Индию как его спутница и помощница. Однако с этим не может согласиться Сент-Джон: нет, он не любит Джейн, но она должна стать его женой во избежание «греха». Да, он стремится подавить в себе всё человеческое, но всё же опасается соблазна, который помешает ему целиком отдаться обязанностям миссионера. Сент-Джон убеждает, гневается (то есть мучит Джейн ледяной холодностью и суровостью), и вот тогда, когда Джейн, по-видимому, уже готова уступить, происходит странное событие. В вечерней темноте она слышит зовущий её голос: «И это был голос человеческого существа, знакомый, любимый, хорошо памятный голос Эдварда Фэрфэкса Рочестера, и настойчивый, упрямый, дикий голос этот был полон боли и горечи. “Я иду! – воскликнула я. – Подожди меня! О, я приду!”» Напрасно Сент-Джон увещевает Джейн слушаться голоса духа, а не плоти. Дух Джейн желает того же, что и её плоть, а именно – как можно скорее увидеться с Рочестером и узнать, здоров ли он, жив ли. Она покидает Мур-Хаус и спешит в Торнфилд, где её ждёт ужасное зрелище: Торнфилда больше нет. Она видит обгорелый остов дома (совсем как в одном из своих вещих снов, которые иногда снились ей в Торнфилде). В деревенской гостинице Джейн рассказывают историю её любви, и рассказчик, старый слуга отца Рочестера, не жалеет энергичных выражений по поводу невзрачной гувернантки. Она неизвестно почему «сбежала», а через два месяца дом сгорел, и подожгла его дама, которая оказалась женой мистера Рочестера. Она была сумасшедшей, и её держали взаперти под присмотром надёжной женщины Грейс Пул. Всем была хороша Грейс Пул, но питала пристрастие к джину с водой, и вот однажды, когда миссис Пул крепко спала, сумасшедшая дама, хитрая, как ведьма, выкрала ключи и проникла в комнату гувернантки, где подожгла постель. По счастью, там уже давно никто не спал, но занялся пожар, и когда мистер Рочестер пытался спасти жену, она выбросилась с крыши дома и, конечно, разбилась насмерть, а на мистера Рочестера упала тяжёлая горящая балка, раздробила ему руку и её пришлось отнять, а ещё он потерял зрение, так что теперь совсем беспомощен и живёт в другом своём поместье, Ферндин, под присмотром двух слуг.
И вот долгожданная встреча. Рочестер внешне так же силён и прям, как прежде, но выражение его лица несколько изменилось, в нём есть отчаяние, горестная задумчивость и угрюмая злоба, как у затравленного или пленённого зверя: «Орёл в клетке, чьи золотые глаза погасила жестокость, мог бы выглядеть так, как этот слепой Самсон…» Сцена узнавания и последующего объяснения Рочестера и Джейн полна такой горячей радости и торжества настоящей любви, что заключительные страницы романа – достойная, приподнято-романтическая кульминация торнфилдской части. Любовь преодолела все превратности судьбы, но, самое главное, героиня не отказалась от своих принципов, не нарушила долг перед самой собой. Вот поэтому таким ликованием полны начальные строки тридцать восьмой, и последней, главы романа: «Читатель, я вышла за него замуж», – вышла замуж как равная, как любимая и столь же горячо любящая, в конечном счёте одержавшая победу в их долгом единоборстве: восторжествовало её представление о счастье, долге и любви. Джейн счастлива, её брак с Рочестером прекрасен, у них есть сын, к Рочестеру частично возвратилось зрение. Выросла Адель: «разумное английское воспитание исправило в значительной степени её французские недостатки»; благополучно вышли замуж Дайана и Мери; что же касается Сент-Джона, то его судьба сложилась драматично. Сент-Джон пошёл намеченной дорогой и «среди призванных, избранных и верных» он, как апостол, «расчищает путь к совершенству» для тех, кто слабее. Однако дни его сочтены, «солнце его жизни устремилось к закату»: сказались непосильный труд в чужом краю и суровое самоотречение. Сент-Джон скоро предстанет «перед Господом». На этой торжественно-скорбной ноте кончается роман, но два последних абзаца только подчёркивают живую радость свершения, которая задаёт тон всей главе. Джейн выиграла и тот спор, который невольно вела с Сент-Джоном, когда его аскетизму и холодности противопоставила всепобеждающую волю быть любимой «по-земному».
В Сент-Джоне, возможно, сказались некоторые черты Генри Насси, который вот так же, не любя, предложил некогда Шарлотте Бронте двойное «амплуа» – своей жены и учительницы приходской школы, но Сент-Джон, несомненно, «обязан» и Уильяму Кримсуорту, этому холодноватому молодому человеку, такому разумному и прекрасно собой владеющему.
Итак, создаётся впечатление, что и Шарлотта Бронте (а не только её Джейн) отдала предпочтение герою «заморновского» типа (к этому её побудила и неудача с «Учителем»), но тогда возникает вопрос: что же такое роман «Джейн Эйр» с точки зрения метода? Возможно ли вообще сочетать, условно говоря, вполне романтического героя с вполне реалистической героиней? Что это – новаторство своего рода или «эклектический» авторский tour de force, который должен был придать роману увлекательность?
«Джейн Эйр» Шарлотты Бронте фактически ещё тяготеет к эстетике романтизма, потому что автор, например, в торнфилдской части иногда стремится передать «истину страстей» в «предполагаемых обстоятель-ствах»[37]. Однако образы, привычные для романтической эстетики, оживают в «Джейн Эйр» на новом этапе овладения художником реальной действительностью. Рочестер, например, во многом ещё романтический, байронический герой, – во всяком случае, у него есть все атрибуты такового, например, загадочная внешность. Автор акцентирует угрюмую мрачность героя. Рочестер некрасив, но сама его некрасивость выразительна и значительна. Он разочарован. Его окутывает тайна. Он – владелец старинного особняка, «замка», в котором происходят странные события. Он много и весьма туманно говорит о себе и даёт понять Джейн в первых же разговорах, что совесть его неспокойна, что его житейский опыт того свойства, который общество принимает неодобрительно. Мы смутно догадываемся, что он находится в оппозиции к нему. Домашний уют и покой ему скучны, большую часть жизни он проводит в путешествиях, лишь изредка наведываясь в Торнфилд. Он может быть эгоистичен, коварен. Одним словом, в Рочестере много от традиционного романтического героя-одиночки, бунтаря байронической складки.
В Джейн тоже есть нечто, импонирующее романтическому вкусу. Ловудская ученица, трезвомыслящая гувернантка, школьная учительница обладает самым причудливым воображением. Это Джейн рисует бурное море, полузатонувший корабль, странную чёрную птицу с золотым браслетом в клюве, сидящую на мачте, а под водой ещё видна «прекрасная белая рука», которую недавно украшал браслет. Это Джейн чудится Гитраш, это ей снятся вещие сны, в которых она, изнемогая, несёт в руках ребенка («дурная примета», как когда-то говорила ей няня), а потом в её кошмарных ночных видениях встаёт разорённый пожаром Торнфилд. В страшную ночь после несостоявшейся свадьбы Джейн слышится голос матери, заклинающий её бежать от любви Рочестера. Это, наконец, она в гостиной Мур-Хауса, ведя очередной спор с Сент-Джоном, вдруг слышит зовущего её издалека возлюбленного. Кстати, именно у романтиков появляется «феномен» таинственного Голоса, взывающего к человеку, его чувствам прежде всего. Это – таинственный голос (Cry) Природы, который, например, у английского поэта Китса становится голосом «Соловья».
Любовь Рочестера и Джейн в известной мере контролируется неким иррациональным началом, сверхъестественным вмешательством. Так, Природа, как одно из проявлений этой сверхъестественной, «божественной» воли, не равнодушна к тому, что происходит между людьми. Она им может сочувствовать, она может выступать и как противоборствующая сила.
А невероятные совпадения в третьей, «прозаической» части романа? Они тоже проявление романтической стилистики с её обязательным элементом неожиданного. Джейн «случайно» во время своих странствий попадает в Мур-Хаус, к родственникам. Её дядя очень кстати завещает ей своё состояние. Даже счастливый финал романа может вызвать у читателя странное ощущение: брак Джейн и Рочестера идеален, но по сравнению с той долей, которую она отвергла, он кажется почему-то несколько… обыденным! Бурный строй всех чувств героини таков, что ему больше соответствовала бы другая судьба – жизнь-подвиг, жизнь-отречение, жизнь-торжество над постоянно возникающими препонами, и, с этой точки зрения, совсем не случайно, что два последних абзаца посвящены именно Сент-Джону и его драматической судьбе, которую так бы естественно было разделить и героине, чуть не взбунтовавшейся против размеренного, до приезда туда Рочестера, торнфилдского бытия. Джейн ведь тоже бунтарь, бунтарь-одиночка. Ей тоже (и в гораздо большей степени, чем Рочестеру) противостоит общество. Но вот новое: автор не отторгает её от общества, как было свойственно романтикам. Джейн – протестующая, мятежная частица общества, которая требует принадлежащего ей достойного места в нём, уважения её человеческих прав.
Таким образом, экскурсы в область фольклора и романтического вымысла не лишали ни образ Джейн, ни роман реализма: сквозь романтический покров явственно пробивался свет современного реального дня. Именно этим и объясняется раздражённая реакция «Квотерли ревью». И причина была. Героиня, подневольное существо, «бедная и незнатная», стала олицетворением свободолюбия и страстной жажды справедливости, которой буквально была наэлектризована общественная атмосфера Англии 40-х годов. Рочестеру, образу во многом романтическому, в котором это романтическое, «заморновское», байроническое начало сознательно подчёркнуто автором (трагическая судьба, разочарованность, тайна в «замке»), противопоставлена бедная, реалистически изображённая труженица, честно зарабатывающая кусок хлеба тяжким трудом, но обладающая огромным духовным богатством и нравственным превосходством, перед которым меркнут его знатность, положение в обществе, имущественные привилегии. Вот почему «Квотерли ревью» утверждал: