«Джейн Эйр» интересно сравнить с романами Эмили Бронте «Грозовой перевал» и Энн Бронте «Эгнес Грей», которые в декабре 1847 года наконец увидели свет. Гаскелл отмечала в «Жизни Шарлотты Бронте», что «первый из этих романов вызвал отвращение у многих читателей той выразительностью и силой, с которой были изображены дурные и исключительные персонажи. Другие в то же время почувствовали его незаурядность, даже гениальность, несмотря на то, что она проявлялась в изображении мрачных и отталкивающих преступников»[47]. Тогдашнему читателю, привыкшему к определённым этическим и эстетическим литературным правилам, действительно было трудно воспринять роман Эмили во всей его сложности и противоречивости, хотя он мог ощутить удивительную силу этого романа, завоевавшего особое признание в XX веке. Укоренилось, с лёгкой руки известного английского историка литературы Ф.-Г. Ливиса, популярное на Западе суждение, что Эмили Бронте была действительно «гениальной» писательницей, в то время как её сёстры только «талантливыми». Впрочем, такая точка зрения пользовалась особой популярностью до начала XXI века. Всё усиливающийся на Западе поток «бронтеаны» – критических исследований творчества сестёр – на первое место выносит Шарлотту Бронте. Эмили Бронте во многом остаётся для исследователей литературной загадкой – так мало известно о ней самой. Разумеется, стремление вознести Эмили над сёстрами-писательницами не литературный каприз или проявление склонности к парадоксам. И её романтическая поэзия, исполненная «дикой, меланхолической и возвышенной музыки», по определению Шарлотты, и, особенно, «Грозовой перевал» привлекают внимание критиков некой эстетической и эмоциональной созвучностью творческим исканиям нашего времени, с его вновь оживившимся интересом к романтизму. Но романтическая по природе творчества писательница обладала способностью трезвого понимания окружающего мира, достоверно воссоздавая, например, быт йоркширского селения.
«Грозовой перевал» построен как рассказ о судьбе двух йоркширских семейств, Эрншо и Линтонов, и их «злого гения» Хитклифа. Правда, «обрамление» романа, то есть завязка и развязка, как бы передоверены лондонскому жителю мистеру Локвуду, который, утомившись суетой города, снял на год поместье Мыза Скворцов, расположенное в живописной вересковой долине у подножья скалистого Грозового перевала, а на горé, в доме с тем же названием, живёт богатый мистер Хитклиф, владелец Мызы. К нему и является незваный Локвуд однажды вечером. Из-за снежной бури Локвуду приходится заночевать в этом странном доме. Не в силах заснуть, он открывает старое Евангелие и видит на полях книги записи, сделанные детским почерком. Двадцать пять лет назад девочка Кэтрин Эрншо оставила здесь карандашные заметки, своего рода дневник, который начинается словами: «Ужасное воскресенье… Мы с Х. решили взбунтоваться…» А потом Локвуду привиделся кошмарный сон. В бурных порывах ветра ему слышится плач: заблудившаяся девочка просит впустить её в дом. Вот сквозь разбитое окно она протянула холодные пальцы и вцепились в руку Локвуда: «Страх сделал меня жестоким, и, убедившись в бесполезности попыток освободиться от цепкой хватки этого создания, я притянул кисть её руки к разбитому стеклу и стал тереть об острый край, пока из неё не потекла кровь». Но и это не помогло, голос всё так же умолял «впустить», и, вне себя от ужаса, Локвуд закричал и проснулся от собственного крика. Прибежал хозяин дома, и странно он повёл себя: распахнув окно, он, рыдая, стал умолять «любимую Кэти» услышать его и «войти».
А несколько позже Локвуд узнал историю Кэтрин Эрншо и юного Хитклифа, которые когда-то, в «ужасное воскресенье», взбунтовались, забросив религиозную брошюру «Кормило спасения» в собачий закут. Он узнаёт, как Кэтрин, любящая Хитклифа, захочет выйти замуж за красивого, образованного и мягкосердечного Эдгара Линтона, хозяина Мызы Скворцов, – он очень мил, а кроме того, богат, и, выйдя за него, – скажет Кэтрин осуждающей её служанке Нелли Дин – она «станет первой дамой в долине». А женой Хитклифа она не хочет быть, он – «низкого» происхождения. Эти слова услышит Хитклиф и в тот же вечер бесследно исчезнет, чтобы вновь появиться в жизни Кэтрин три года спустя. Хитклиф разбогател. Он женится из корысти на сестре Эдгара, хотя по-прежнему любит только Кэтрин, и внесёт в душу любимой мучительный разлад. Кэтрин поймёт, что совершила преступление против настоящей любви, которая сильнее смерти. Она и умрёт, не в силах существовать без Хитклифа, а перед смертью выслушает его жестокие слова: «Ты любила меня – какое же право ты имела оставить меня ради своей жалкой привязанности к Линтону? Какое право – ответь мне? Ни нищета, ни падение, ни смерть – ничто, посылаемое Богом или дьяволом, не могло нас разлучить, а ты это сделала по собственной воле».
Кэтрин умирает, но не умрёт вражда между Хитклифом и Линтоном, она омрачит жизнь их детей, ибо «из чресл враждебных – любовников чета произошла», которая испытает на себе всю тяжесть предательства, совершённого некогда Кэтрин Эрншо. Хитклиф, ненавидящий всё «линтоновское», в том числе своего сына Линтона и дочь Эдгара и Кэтрин, Кэти, употребив обман и насилие, заставит её выйти замуж за своего жалкого отпрыска, который вскоре умрёт. Хитклиф превратит жизнь невестки в нескончаемую муку. Добрая, отзывчивая Кэти станет угрюмой и мрачной. Такой её увидит Локвуд в ненастный вечер, когда ему пришлось заночевать в доме Хитклифа. Локвуд вновь появится на Грозовом перевале только год спустя. Здесь он найдёт разительные перемены. Кэти и племянник Хитклифа Гэртон любят друг друга, снова повторяя давнюю историю любви Кэтрин Эрншо и Хитклифа, только – со счастливым концом. А сам Хитклиф умрёт; его «позвал» блуждающий в вересковой пустоши дух Кэтрин Эрншо, и он похоронен рядом с ней. Наконец, оказавшись «вместе», они, как надеется Нелли Дин, обретут покой.
Таков роман, который Гаскелл, создаётся впечатление, не совсем охотно причислила к гениальным. И её, и других читателей ставила в тупик почти садистская жестокость Хитклифа, который (тут невольно вспоминаются стихи Лермонтова) тоже «весь мир возненавидел, чтобы… любить сильней» свою Кэтрин. Да и Кэтрин очень далека от идеала доброты. Она может быть жестока и коварна, её своенравие граничит с деспотизмом, она суетна и тщеславна. Жестокость свойственна не только ей и Хитклифу, который мучает жену, а к умирающему сыну отказывается позвать врача. «Страх делает жестоким» даже «цивилизованного» лондонского джентльмена Локвуда; вспомним ту ужасающую сцену, когда он трёт руку девочки о край разбитого стекла.
Правда, это сон, но рассказан он с такой выразительностью, что видение воспринимается как реальность. Эта борьба страстей, «безудержных и беспощадных», отпугивала чувствительного рядового читателя, предпочитавшего возвышенные литературные обманы, хотя в реальной действительности он мог быть жесток так же (достаточно вспомнить отвратительную эксплуатацию детского труда на фабриках и шахтах Англии), почему журнал «Атенеум», восхитившийся было романтической поэзией Эллиса Белла, характеризовал его роман как «неприятную историю, рассказывающую о болезненном и исключительном, делающую акцент на актах физической жестокости, созерцание которых отвращает истинный вкус»[48]. Критик не заметил, что «Грозовому перевалу» свойственны моральная сила и мудрость: жестокости, своенравию, коварству и безумию у Эмили Бронте неизменно противостоит разумное и справедливое отношение к происходящему йоркширской крестьянки Нелли Дин. Она как бы осуществляет суд совести над всеми поступками героев романа, и этот суд иногда суров и всегда неподкупен.
Но Хитклиф и Кэтрин Эрншо, кажется, и не могут быть другими. Они словно часть природных стихий, которые неистовствуют на Грозовом перевале. Было бы странно уговаривать стихии смириться. Точно так же ярость, свирепствующая в Хитклифе, его страсть и ненависть неподвластны разумному слову. Поселившись в его душе, они и направляют его поступки, в этом отношении он и Кэтрин – типичные герои романтического произведения, в котором акцент перенесён с окружающей среды на личность. Жизненные обстоятельства словно бы и не оказывают такому герою сопротивления, он сам «формирует» жизнь, подчиняя её своей прихотливой воле, и в то же время – утверждает роман – воля человека ограничена Роком, против которого бесполезно бороться. Однако, на наш взгляд, в обличии Рока здесь как раз и выступают реальные обстоятельства жизни – исторические, социальные, классовые. Парадоксально, но это романтическое повествование, где Эмили Бронте даёт волю самой причудливой фантазии, где стенают привидения и где главный герой словно бы воплощает тёмное, «бесовское» начало, иногда производит впечатление большего реализма, чем торнфилдские сцены и финал «Джейн Эйр». Силой своего таланта Шарлотта Бронте заставляет нас поверить в любовь Рочестера и Джейн и делает правдоподобным счастливый конец романа, хотя читатель не может иногда не думать, что такой конец продиктован скорее субъективной авторской волей, а вот в «Грозовом перевале» стихийные страсти Хитклифа и Кэтрин, невозможность им соединиться, предательство Кэтрин в конечном счете объясняются всё-таки весьма реальным социальным фактором: дворянским снобизмом Кэтрин, не желающей унизиться до брака с безродным Хитклифом.
В этом сказался, по словам английского исследователя-марксиста Арнольда Кеттла, «проницательный реализм» романа, который заставил его утверждать, что «Грозовой перевал» – не романтическое произве-дение[49]. Вряд ли можно принять столь категорическое утверждение, но «Грозовой перевал», несомненно, подобно «Джейн Эйр», – сложное сочетание элементов романтизма и реализма, произведение, которое тоже можно охарактеризовать как явление переходное в эволюции английского романа XIX века от романтической эстетики к реализму. В какой-то мере, если вспомнить удачное определение У. Годвина, это «сказка» о реальной действительности. Подобно Байрону и Шелли, Эмили Бронте питала уважение к Разуму – идеалу Просвещения, и, очевидно, вполне возможно говорить о существовании этической связи между реалистической традицией XVIII века и её романом.