Джейн отличалась и от героинь современного романа. Обычно женщина изображалась в привычном «амплуа»: ей надо было устроить свою жизнь, то есть обязательно выйти замуж, стать хозяйкой дома и тем достичь некоего социального статуса – по мужу, поэтому её главное «дело» – быть очаровательной и «заставить» на себе жениться. Героини романов Диккенса, опубликованных к тому времени, Роз Мэйли, Кэт Никльби, Долли Варден, Руфь Линч[50], были воплощением «милой женственности», а Руфь к тому же отличалась такой нетронутостью ума, так была сосредоточена лишь на приготовлении вкусных мясных пудингов, что старый Мартин Чезлвит разговаривает с ней, как с малым ребёнком.
Героини Шарлотты Бронте, укрывшей свою «неженственную» индивидуальность под мужским псевдонимом, были совсем иными. Фрэнсис главным делом жизни полагала работу, честный труд, который дал бы ей независимость и возможность сводить концы с концами, но, конечно, труд был любимый, и, разумеется, от благосостояния, честно заработанного, она тоже не отказалась бы. А Джейн – как раз та самая «личность сама по себе», изобразить которую мечтала М. Уолстонкрафт. Шарлотта Бронте, несомненно, развила уолстонкрафтовскую идею о равенстве полов, высказав, устами Джейн, довольно крамольную для того времени и оспариваемую иногда и сейчас мысль, что женщина имеет право «чувствовать как мужчина». Томящаяся скукой и монотонностью жизни в Торнфилде, когда в поместье ещё не возвратился Рочестер, Джейн думает: «Напрасно утверждают, что люди должны быть удовлетворены бездействием. Нет, они должны действовать, и они выдумывают себе дело, если не могут найти его. Миллионы осуждены на ещё более бездейственное положение, чем моё, миллионы молчаливо бунтуют против своего жребия. Никому не известно, сколько мятежей, помимо политических, зреет в массах, населяющих землю. Считается, что женщины очень спокойны в большинстве своём: но ведь женщины чувствуют так же, как мужчины. Их способности требуют осуществления и приложения в той же мере, что и способности их братьев, они страдают от чрезмерно строгих ограничений и застоя не менее, чем страдали бы мужчины, и неразумно утверждать, как это делают их более привилегированные спутники, что женщины должны довольствоваться приготовлением пудингов и штопкой носков, игрой на фортепиано и вышиванием сумочек. Бессмысленно осуждать их или смеяться над ними, если они стремятся действовать или знать больше, чем обычай считает достаточным для их пола». Вот так бы Шарлотта теперь «разговаривала» со знаменитым Саути. Воспитанная в традиционных представлениях о назначении и долге женщины, пасторская дочь Шарлотта Бронте выступала теперь против «вековой мудрости», которую служители церкви внедряли в сознание своей паствы, говоря о женщине как существе суетном, греховном и поэтому подлежащем строгому контролю и руководству со стороны мужчины. У нас нет никаких сведений о том, был ли Бронте знаком трактат американской общественной деятельницы Маргарет Фуллер «Женщина в XIX столетии» (1845), где та ратовала за предоставление женщине равных с мужчиной возможностей развития. Источником вдохновения для Фуллер стала известная работа Мери Уолстонкрафт «Защита прав женщины» (1792), в основу которой были положены «Общественный договор» Руссо, идеи Т. Пейна и У. Годвина о свободе личности, и Маргарет Фуллер, обогащённая знанием утопического социализма Фурье, ратовала не за абстрактное равенство мужчины и женщины, но за равенство социальное, экономическое и политическое. Женщина имеет право на самое лучшее образование, и не для того только, чтобы стать просвещённой спутницей и интересной собеседницей мужа, но чтобы её природные способности получили дальнейшее развитие на службе обществу. Свобода женщины, утверждала Маргарет Фуллер, неотъемлема от свободы мужчины, и если мужчина хочет быть по-настоящему свободен, пусть предоставит свободу женщине. Критиковала М. Фуллер и традиционный брак: не унизительно ли такое положение, когда женщина лишена права распоряжаться собственной жизнью, когда вместо того, чтобы способствовать расцвету «её дарований, её духовной красоты», общество и мужчина обрекают её на долю «кокетки», «проститутки» или «хорошей кухарки»? Идеалом Маргарет Фуллер была «гармоничная женщина», свободная, прекрасная, всесторонне развитая личность, щедро наделённая дарованиями, женщина, полновластно распоряжающаяся своей духовной, эмоциональной и социальной жизнью.
Некоторые мысли Шарлотты Бронте по этому поводу обнаруживают поразительное совпадение с принципиальными положениями Фуллер. Более того, получившая сама весьма скудное образование, Бронте тоже понимала, что благими намерениями и прекрасным образованием (если бы даже оно было доступно всем) проблемы «равных возможностей» не решить, хотя и отмечала в одном из более поздних писем, что современных девушек лучше учат и они не опасаются прослыть «синим чулком», как это было в годы её молодости. Главное, однако, в социальном положении женщины, считает Бронте, женщина должна завоевать независимое положение, стать хозяйкой своей жизни, но достижению этой цели могут способствовать только меры радикальные. «Конечно, существуют непорядки, которые можно устранить собственными усилиями, но столь же верно, что существуют другие, глубоко укоренившиеся в фундаменте общественной системы, к которым мы даже не способны подступиться, на которые мы не смеем жаловаться и о которых лучше не думать слишком часто»[51], – напишет она Гаскелл два года спустя после выхода «Джейн Эйр».
Итак, равенство полов предполагало, по мысли Ш. Бронте, равенство социальное, очевидно, политическое, и, конечно, эмоциональное. Сказать, что женщины чувствуют так же, как мужчины, было большой смелостью в 40-х годах девятнадцатого столетия, тем более – для дочери пастора. Смелостью было изобразить Джейн страстной натурой: Бронте рисует иногда поистине непреодолимую страсть, которую Джейн удаётся сдерживать огромным напряжением воли. Очевидно, и «физический» компонент её чувства, и смелость, с которой Керрер Белл утверждал его закономерность, вызвал знаменательную ханжескую реакцию уже упоминавшегося «Квотерли ревью», брезгливо вопрошавшего, между прочим, «не женщине ли, которой по некой существенной причине возбраняется общество представительниц её пола»[52], принадлежит роман, которому свойственна «грубость» в трактовке некоторых сцен.
Верный друг Шарлотты Бронте Элизабет Гаскелл, вспоминая об этом эпизоде, поспешила ей на помощь в своей книге, опасаясь, очевидно, что подобное мнение может укорениться в современной читательской среде и повредить литературной и моральной репутации Шарлотты после её смерти. Гаскелл называет эту ядовитую атаку «трусливой наглостью». В оправдание Бронте она сначала констатирует, что, конечно, каждый имеет право судить о достоинствах и недостатках того или иного литературного произведения, но приводит в пику «Квотерли ревью» письмо своего американского корреспондента, между прочим, священника: «В нашей Святая Святых есть особая полка, глубоко почитаемая нами и великолепно украшенная романами, имеющими благотворное влияние на характер, наш характер. Наипервейший из них – «Джейн Эйр»[53]. (В Америке роман Бронте сразу завоевал прочную и непреходящую популярность. – М.Т.) Можно, продолжает Гаскелл, придерживаться и «диаметрально противоположного мнения», но никто не давал права оскорблять автора, «неискушённого в эвфемизмах, которые помогают даже не упоминать о пороке…»[54]
Известно, что статья в «Квотерли ревью» взволновала Шарлотту Бронте, как тревожили её и другие стереотипные упрёки в «грубости». Очевидно, она и сама была до некоторой степени обеспокоена своей «смелостью» и ощущала это беспокойство, ещё работая над романом. Сказывалось пуританское воспитание. Очевидно, этим объясняется тот поворот в судьбе Рочестера, который сделал возможным возвращение к нему Джейн. В самом деле, Джейн продолжает любить Рочестера, ей неприятна ледяная сдержанность Сент-Джона. Когда он награждает её холодным поцелуем, скрепляя тем своё предложение, Джейн вспоминает Рочестера, столь бурного в проявлениях любви. Но каким же образом Шарлотта Бронте могла «возвратить» Джейн Рочестеру, не заставляя героиню поступиться традиционным представлением о «приличиях», с которым, что бы ни предполагал «Квотерли ревью», Шарлотта Бронте считалась? Как помочь Джейн простить обман Рочестера? Вот тут-то и одержала победу пуританская, скорее даже кальвинистская, идея карающего Бога. Рочестер должен был искупить свою вину, и, надо сказать, цена, которую он платил за обман, была очень высока. «Рок» покарал его увечьем и разорением. Но тем самым возвратил ему Джейн! Теперь он свободен от вины перед ней. «Отомщённая», она может отдать свою любовь повергнутому кумиру. Теперь это был даже акт милосердия, обезоруживавший самых строгих ревнителей традиционной морали.
Надо сказать, это «отмщение» вызывает довольно резкое неприятие у современных антифеминистски настроенных критиков, которые, используя фрейдистскую терминологию, «изобличают» Джейн, «подавляющую мужское начало» Рочестера. Подобные упрёки, как правило, соседствуют с дотошными наукообразными изысканиями в области «психосексуальной» основы романов Шарлотты и Эмили.
Иногда в поисках эротики некоторые критики совсем забывают о чувстве меры. Так, Эллен Моэрс усматривала проявление подавленной сексуальности во всём раннем творчестве сестёр: «Мы, во всяком случае, знаем, что девственницы по фамилии Бронте, Шарлотта, Энн и Эмили, любили с глубокой страстью, совершали прелюбодеяния и кровосмешения, рождали незаконных детей… и умирали нераскаянными в своих воображаемых королевствах Гондал и Ангрия»[55], – пишет она, уравнивая писательниц и создания их творческой фантазии.