Третий роман Шарлотты Бронте был реалистичен – и прежде всего в том смысле, что чувства и отношения его героев определялись не их субъективными желаниями или авторской волей, но лежащей вне их социально обусловленной необходимостью. Действительность как бы «втекала» в них и определяла их поступки.
Вот рабочие приходят к Муру. Их отношения с ним, если разобраться, зависят не от его личных качеств. Мур вовсе не лишён человечности. Ум, доброта, честность, мужество – все лучшие качества – вызывают его уважение и сочувствие. Так, он сочувствует Уильяму Фэррену, своему бывшему рабочему, честному труженику; после встречи с рабочими он ощущает угрызения совести, вспоминая измождённое лишениями лицо Фэррена и свой жестокий, пренебрежительный ответ на его просьбу подождать с новшествами на фабрике, но действиями Мура управляет его положение, его «хозяйский» интерес, который ничего общего не имеет с «рабочим» интересом Фэррена.
Мур действительно любит свою кузину «Лину», он досадует на пастора Хелстона, который, вместо того чтобы обеспечить будущее племянницы, всё состояние употребляет на строительство новой церкви, но ему и в голову не приходит поставить чувство над расчётом. В его жилах течёт «меркантильная кровь» – говорит Бронте. Именно такие, как он, – иронизирует автор, – и заставляют весь мир считать Англию «страной лавочников», готовых поступиться гордостью, патриотизмом, чувством собственного достоинства, всем на свете, но только не своим «кошельком», кошелёк они будут защищать с яростью «бульдога», готового вцепиться в глотку каждому, кто на него посягнёт. Поэтому, узнав о возвращении в Филдхед богатой Шерли, на землях которой расположена фабрика Мура, Кэролайн решает, что для неё всё кончено.
Кэролайн не сразу постигает характер и образ мыслей Мура. Сначала ей кажется, что над ним корыстные интересы не властны, вот только он «слишком горд» с рабочими, настоящий Кориолан в своей гордыне. Она даже преподаёт урок своему кузену – заставляет читать вслух одноимённую трагедию Шекспира, наивно веря в силу гениального слова, перед которой не устоит и классовое высокомерие Роберта Мура. И что же: Роберт взволнован чтением и готов признать мощь шекспировского гения, только какое же это имеет отношение к его повседневным делам? Фабрикант Мур может уделить вечерний час и Шекспиру, особенно если он читает его в приятном обществе хорошенькой кузины, но это чтение нисколько не возвысит и не смягчит его натуры, и утром, наблюдая, как шести – десятилетние дети ещё до рассвета торопятся к своим рабочим местам на его фабрике, он, как всегда, будет сурово отчитывать запоздавших и штрафовать их.
Приступая к работе над романом, Шарлотта Бронте выписала старые газеты и журналы луддитских времён и внимательно проштудировала все корреспонденции с мест волнений и статьи, оценивавшие внешнее и внутреннее положение страны тех лет. Внимательно изучала она и материалы, в которых рассказывалось об использовании детского труда на фабриках. И, словно выполняя своё намерение, заявленное на первой странице романа, – не щадить изнеженного читательского вкуса и «попотчевать» его «блюдом», приправленным «горькими травами», то есть показать читателю действительность, как она есть, писательница изображает это обычное деловое утро Мура и его помощника Джо Скотта, которые встречают боящихся опоздать детей: «В окнах фабрики горел свет, колокол всё ещё громко звонил, и вот показались бегущие маленькие дети. Надо надеяться, они бежали достаточно быстро, чтобы не чувствовать, как колюч утренний воздух, но, возможно, по контрасту с другими днями, это утро было скорее погожим, ведь они часто приходили на работу в зимнее время, когда мели метели или шёл проливной дождь, или трещал мороз.
Мистер Мур стоял у входа, чтобы лучше их видеть. Он считал проходящих, а тем, кто опаздывал, делал выговор, который затем в более резкой форме повторял Джо Скотт, когда они входили в рабочее помещение. Ни хозяин, ни его помощник не были жестоки к кому-нибудь, хотя и достаточно суровы, так как штрафовали тех, кто, по их мнению, запоздал чересчур. Того мистер Мур заставлял при входе уплатить пенни и предупреждал, что вторичное опоздание будет стоить виновнику двухпенсовика.
Разумеется, правила необходимы, но грубые и жестокие хозяева устанавливают правила грубые и жестокие, которые, по крайней мере, во времена, которые мы описываем, использовались тиранически. Однако, хотя я пишу о несовершенных людях (у каждого из персонажей этой книги есть те или иные слабости, так как моё перо отказывается изображать образцы добродетели), я не ставила перед собой задачи рисовать натуры самые низкие и порочные. Мучителей детей, рабовладельцев, надсмотрщиков – их я отдаю в руки правосудия. Писателя можно извинить, если он не хочет пачкать страницы своей книги рассказом об их злодеяниях… Я рада сообщить… что ни мистер Мур, ни его помощник ни разу не ударили ни одного ребёнка на своей фабрике… Пробило восемь. Огни на фабрике погасли. Объявили перерыв на завтрак. Дети, освобождённые на полчаса от тяжкого труда, достали маленькие жестянки с кофе и корзиночки, где у каждого лежала его порция хлеба. Будем надеяться, что его было достаточно; жаль, если оказалось иначе».
Как в ловудских главах «Джейн Эйр», интонация писательницы сдержанна, даже иронична: Мур не бьёт маленьких детей, но только и этот «милосердный» хозяин не брезгает отнять у ребёнка, опоздавшего на несколько минут, его жалкий грош, – всё-таки прибыль. Ни Шарлотта Бронте, ни Диккенс, ни Элизабет Гаскелл – вся «блестящая плеяда английских романистов» – не писали прямо о противоположности и непримиримости классовых интересов рабочих и хозяев, но и «Мери Бартон», и «Шерли», и «Тяжёлые времена» утверждали, средствами художественной выразительности, этот непреложный социальный факт, и, уж конечно, Мур – довольно яркий и типический пример того, как в «ледяной воде эгоистического расчёта» тонут все человеческие, гуманные чувства[61].
Затворническая жизнь Шарлотты Бронте, бедность её жизненного опыта, на которую она неоднократно жалуется в письмах, вовсе не означали её выключенности из современного историко-литературного процесса 40-х годов. Её художническая чуткость проявилась в критическом пафосе произведений. Диапазон её творчества включает в себя важнейшие социально-этические темы времени: противостояние бедняка и общества, в частности, взаимоотношения фабриканта и рабочего; судьбу детей бедняков (на фабриках и в школах); положение в обществе женщины, унизительную зависимость тех, кто должен работать ради хлеба насущного, от работодателя, фальшивую благотворительность имущих, лицемерие современного реформизма. Да, Бронте тоже горячо желала приведения классовых противоречий – не к гармонии, нет, но к сносному и не оскорбительному для рабочей стороны положению. Интересно отметить, однако, что, если, например, Диккенс в начале своего творческого пути ещё возлагал известные надежды на буржуазную благотворительность, то Шарлотта Бронте не питает насчёт благожелательности богачей никаких иллюзий. Она не столько жалеет бедняка, сколько сочувствует ему и уважает его, поэтому благотворительность, кроме того, что она попросту не верит в её эффективность, кажется ей обидной. Шерли жертвует на благотворительные цели триста фунтов, которых хватило ровно на две недели, чтобы держать округу в относительном спокойствии, но эта подачка – не решение социального конфликта. Ночью, после школьного праздника, на котором Шерли с удовольствием наблюдала результаты своей щедрости, – новые платья некоторых школьниц, – как раз и происходит нападение на фабрику Мура, расположенную на её землях. О неэффективности и оскорбительности благотворительной деятельности говорит Кэролайн и Уильям Фэррен: «Я большой, сильный мужчина, я в два раза, если не больше, старше вас. Мне не подобает, следовательно, брать у вас, быть обязанным вам, поэтому, когда вы как-то пришли к нам, вызвали меня за дверь и предложили мне пять шиллингов… в тот день я был настоящим бунтарём, радикалом, мятежником, и это вы меня таким сделали. Я чувствовал, какой это стыд, что мне, желающему работать, пришлось дожить до того, что молодая девушка, примерно в возрасте моей старшей дочери, вынуждена прийти ко мне и предложить свои медяки».
Нельзя не отметить радикализма в самой постановке вопроса о благотворительности. Шарлотта Бронте отвергает её, как теорию возможности и желательности «умиротворения» рабочего путём оскорбительных мелких подачек. Ответом на эту политику умиротворения может быть только «мятеж» – предупреждает писательница. Не раз и не два в «Шерли» она будет утверждать особую гордость трудящегося человека. На этот счёт интересны рассуждения Джо Скотта, который говорит, что «фабричный» народ его графства «поумнее будет парней с Юга, занятых на земле. Мы за себя постоять можем». Нетрудно заметить, что в этом региональном самоутверждении звучит и своеобразная гордость рабочего человека: он умеет за себя постоять не только потому, что йоркширец, но потому, что он «фабричный» и как таковой лучше понимает, в чём суть противостояния, и гордость у него настоящая («чистая», как он говорит). Поэтому он требует к себе уважения как человеческой личности и относиться к нему должнó как к человеку, а не машине.
Об этом, в частности, говорит Муру Кэролайн, мягко укоряя его за подобное отношение к рабочим (только она ошибается: к своим «железным любимцам» Мур относится заботливо). Более того, она пытается убедить возлюбленного, что это несправедливо – всех рабочих «объединять общим и оскорбительным названием «чернь», а это в высшей степени было свойственно английской буржуазии, на что Мур, смеясь, но вполне серьёзно отвечает: «Ты маленькая демократка, Кэролайн, что сказал бы твой дядя, если бы узнал об этом?»
Вопрос неслучайный, потому что «демократка Кэролайн» живёт в доме деспотичного и консервативного пастора Хелстона, для которого правящие классы всегда правы, а почти все женщины – слабоумные существа. Он, конечно же, и мысли не допускает, что его племянница способна думать о чём-то ином, кроме «шитья и стряпни», как это «свойственно» и «подобает» всем женщинам, он и понятия не имеет, что в его доме назревает противодействие, что пройдёт время, и Кэролайн заявит о желании распоряжаться собственной жизнью. Героиня и этого романа Бронте поддаётся общей атмосфере времени: не только рабочие неспокойны и требуют принадлежащего им по справедливости, раздумывают о своих правах и женщины. Бунт Кэролайн направлен против того унизительного положения, которое ей предназначается обычаями и традициями. После измены Мура она проходит тяжкий путь воспитания чувств, воспитания человеческого достоинства. Она пытается уяснить, как устроен ум «делового человека», видеть вещи, как они есть на самом деле, отрешиться от «романтики». Поняв мотивы поведения Мура, потеряв надежду на брак с ним, Кэролайн впервые задумывается над тем, как жить дальше: «Очевидно, я останусь старой девой… Но, интересно, для чего же я тогда родилась? Где моё место в мире?.. Вот вопрос, который многие старые девы пытаются разрешить. Другие люди решают его за них, говоря: «Ваше дело – творить добро другим, помогать, когда ваша помощь понадобится». В какой-то степени это правильная и очень удобная доктрина для тех, кто её придерживается, но, думаю, некоторым человеческим созданиям выгодно поддерживать такое положение, когда другие создания посвящают им свою жизнь и оказывают услуги, за это они воздают им хвалу и называют преданными и добродетельными. Но разве этого достаточно? Стоит ли ради этого жить? Разве добродетель состоит в самоотрицании? Не верю. Ненужное уничижение порождает тиранию, слабость и уступчивость потворствуют эгоизму… Каждый человек имеет свою долю прав. Подозреваю, это очень бы способствовало счастью и благополучию всех, если бы каждый знал, что ему причитается, и держался бы за это, как мученик за веру».