Джордж Смит был особенно любезен и предупредителен в этот её визит в Лондон. Он, действительно, испытывал к ней большой интерес. Не в пример Теккерею и его гостям, Смит имел возможность не раз восхищаться беседой Керрера Белла. С ним она чувствовала себя свободно и хорошо говорила. Когда её пребывание в Лондоне шло к концу, он неожиданно предложил поехать с ним и одной из его сестёр в Шотландию. Шарлотта сначала отказалась, тем более что и миссис Смит неодобрительно отнеслась к этому плану, но Джордж Смит умел настоять на своём, и мать просила Шарлотту Бронте принять предложение сына. «Сегодня утром она пришла и умоляла согласиться на поездку: «Джордж так этого хочет», – сообщает Шарлотта в письме к Эллен. – Как мне кажется – мы с Джорджем очень хорошо понимаем и искренне уважаем друг друга, а если смущаем друг друга, то это бывает очень редко. То, что я старше его на шесть-восемь лет, не говоря уже о полном отсутствии притязаний на красоту и тому подобное, – прекрасное спасительное средство. Я бы нисколько не побоялась отправиться с ним и в Китай»[77]. Очевидно, спасительна была и память об Эгере. Старая любовь отступила, но не забывалась, для Шарлотты она была как бы постоянным фоном, на котором разворачивались новые события её жизненной драмы, а кроме того – своеобразным и недосягаемым эталоном, к которому примеривались новые симпатии.
Поездка в Шотландию состоялась, хотя и не совсем по плану, разработанному Смитом. Ему пришлось отправиться в поездку с сестрой, а Шарлотта обещала ждать их в Эдинбурге. В Эдинбурге они провели всего три дня вместо недели, и Смит был несколько обижен тем, что не всё вышло так, как он задумал, ведь он хотел, чтобы мисс Бронте получила полное представление о Шотландии. Но она была довольна поездкой. Кроме Эдинбурга, она побывала в Эбботсфорде, любовалась «замком» Вальтера Скотта. Писатель давно умер, но для неё он был жив всегда, и разве можно было забыть, как в детстве все они прониклись к сэру Вальтеру глубочайшим почтением, читая его романтическую поэму «Мармион»? Не случайно эта поэма услаждала одинокие вечера Джейн Эйр, учительницы мортонской школы. Шотландия, с её «оссиановскими туманами и рассветами», всегда прочно владела воображением Шарлотты, а теперь она увидела её воочию. Лондон по сравнению с «Дун-Эдином» – всё равно, что «проза по сравнению с поэзией», – напишет она Уильямсу, или «страница истории – со скучным политэкономическим трактатом», – это из письма к Летиции Уилрайт, с которой она познакомилась в Брюсселе.
После недолгого пребывания в Брукройде у Эллен она вернулась в Хауорт. Теперь, когда Эмили и Энн не было в живых, каждое такое возвращение вызывало приступ депрессии. Пребывание в Хауорте стало тягостным. Очевидно, внезапные переходы от замкнутой, одинокой жизни дома к «лондонской бурной стихии» и обратно тяжело сказывались на расшатанных нервах. Докучной становилась опека отца, которого тревожило состояние её здоровья. Кроме того, у него сложилось впечатление, что Шарлотта скоро выйдет замуж, а это не могло не беспокоить мистера Бронте, и не только из-за старческого эгоизма. Он питал серьёзные опасения, что её здоровье не выдержит бремени супружеских обязательств. Будущее показало, что он был прав в своём предвидении.
Вся радость теперь была в получении вестей из Лондона, с Корнхилл-стрит. Смит и Уильямс посылали ей книги для чтения, среди них – «Эссе» видного историка Т. Маколея, стихи Вордсворта, роман Ч. Кингсли «Ол-тон Локк» (1850), в котором, кстати сказать, этот популярный писатель-проповедник воздавал хвалу «чартистам и коммунистам», что было воспринято Бронте без особого энтузиазма. Письма значили для неё очень много. Это даже беспокоило, нельзя так зависеть от почты – выговаривала она самой себе. Смит прислал портрет, написанный Ричмондом, а для мистера Бронте – портрет герцога Веллингтона. Портрет дочери, при том, что «выражение лица доброе и верно жизни», был принят им не вполне: по его мнению, она выглядела на этом, ставшем потом знаменитым, портрете «слишком старой». В августе она ненадолго опять покидает дом, едет к чете Кей-Шаттлуорт, едет неохотно, подчинившись настояниям отца. Поездка, однако, принесла ей новую дружбу, которой она очень дорожила. Она встретилась с Элизабет Гаскелл.
Временная летняя резиденция хозяев была расположена в знаменитом Озёрном крае Англии, прославленном поэтами-лейкистами Вордсвортом, Колриджем и Саути, и сэр Джеймс усердно вывозил своих гостей на прогулки, чтобы они вдосталь полюбовались окрестностями. Они любовались, терпеливо снося комментарии своего «гида». Вместе Гаскелл и Бронте провели три дня. Вот как Гаскелл описывает их первую встречу: «В хорошенькой гостиной сидели сэр Джеймс и леди Кей-Шаттлуорт, а также миниатюрная дама в чёрном шёлковом платье… она сразу же встала и подошла пожать мне руку…
Когда я спустилась к чаю, маленькая дама усердно занималась рукоделием и почти всё время молчала, но у меня было достаточно времени, чтобы как следует разглядеть её. Она (по её собственным словам) физически недоразвита, худа и почти на голову ниже меня. У неё мягкие каштановые, не очень тёмного оттенка волосы; глаза очень хороши и выразительны, они смотрят прямо и открыто и того же цвета, что волосы. Рот велик, и не хватает нескольких зубов, лоб квадратный, широкий и несколько нависающий. У неё очень приятный голос. Она несколько неуверенно подыскивает выражения, но, раз выбранные, они всегда естественны и удивительно точны; в ней нет никакой аффектации, всё в ней очень просто»[78].
К Гаскелл Шарлотта Бронте сразу почувствовала доверие, во всяком случае, она немало рассказала ей о своей жизни, и это было невесёлое повествование. Гаскелл слушала сочувственно. Шарлотта ей нравилась, особенно удивительным сочетанием «простоты и силы». Интересно замечание Гаскелл, что они почти по всем предметам придерживались разного мнения и много спорили. Шарлотта называла миссис Гаскелл «демократкой» (возможно, ей не нравилось её отношение к чартизму). Тем не менее разные вкусы не помешали им радоваться обществу друг друга. Сразу же по возвращении в Хауорт Шарлотта посылает Гаскелл томик стихотворений Керрера, Эллиса и Эктона Беллов, как обещала: ей приятно, что Гаскелл захотелось прочитать их, и она рекомендует обратить внимание прежде всего на «одушевлённые» поэмы Эллиса; «простые и правдивые» стихи Эктона тоже небезынтересны…[79]
Ещё больше Шарлотту радует предложение Смита и Элдера выпустить вторым изданием романы её сестёр, однако Уильямсу, который вступил с ней в переписку по этому поводу и, естественно, был заинтересован в публикации ещё не изданных произведений, если таковые есть, она сообщила, что не издаст ничего, что не было бы одобрено Эмили и Энн. После их смерти остался литературный материал. Во всяком случае, Эмили успела начать работу над вторым романом и написала больше ста девяноста стихотворений, а опубликовано только двадцать семь. У Энн при жизни оставались не-напечатанными ещё свыше двадцати. Шарлотта проявила большую взыскательность, отобрав для нового издания восемнадцать из наследия Эмили и семь из оставшихся после Энн. «Владелец Уилдфелл-Холла» был, по мнению Шарлотты, слабым произведением, его издавать не стоило. Фирма Смита посчиталась с её мнением, и второй роман Энн Бронте опубликовала лишь после смерти Шарлотты.
Она вновь перечитала «Грозовой перевал» и «Эгнес Грей». Чтение первого наполнило её гордостью за умершую сестру, она вновь ощутила необычайную силу романа, но возникли сомнения. Роман «тяжёл» для чтения, автор почти не позволяет читателю вкусить «неомрачённого» удовольствия. «Каждый луч света пробивается сквозь чёрный заслон грозовых туч»[80]. И что самое удивительное – Эмили совсем не думала о тягостном впечатлении, которое её роман может произвести на читателя, она просто не отдавала себе в том отчёта. Так, может быть, и она, автор «Шерли», лишена истинного понимания того, как пишет? Поводом для подобных раздумий послужила статья в журнале «Атенеум», воздающая высокую хвалу Керреру Беллу, но ставящая «Джейн Эйр» выше «Шерли», а ведь она работала над «Шерли» с таким напряжением всех сил и способностей.
Подготовить романы сестёр ко второму изданию надо было в короткий срок, и, несмотря на всё усиливающуюся депрессию, она работает много и быстро.
Однако она не может позволить себе работать по вечерам, иначе ей грозит изматывающая бессонница, которая доводит до отчаяния. Поэтому она страшится вечеров, когда мёртвая тишина, одиночество, чувство заброшенности, жажда общества и невозможность найти облегчение становятся невыносимыми.
Единственное, что отвлекает от тяжёлых мыслей, – чтение. Впервые она знакомится с Бальзаком, романы которого, вкупе с некоторыми книгами Жорж Санд, дал ей для чтения Льюис. Возвращая их, она пишет, что «Модеста Миньон» и «Утраченные иллюзии» сначала показались ей чересчур растянутыми и перегруженными подробностями, они даже раздражали её описаниями «ненужных», как ей казалось, «мелочей», но потом раздражение прошло и уступило место чувству, близкому восхищению: без этих «мелочей» автор не смог бы столь блестяще проанализировать поведение своих героев и «самые неясные и потаённые пружины их умственной деятельности». И всё же она остаётся верна Жорж Санд: «При всём её фантастическом, фанатическом, непрактичном энтузиазме, при всей ложности, которая в значительной степени свойственна её пониманию жизни, при всех заблуждениях чувства – Жарж Санд обладает лучшей натурой, чем г-н де Бальзак, её ум шире, её сердце теплее, чем его»[81].
Что это – неизжитая преданность романтической эстетике с её культом «поэтического энтузиазма»; идеал простоты, отвергающий восторг Бальзака перед «вещной» стороной роскошного быта аристократов; неприятие его снисходительного отношения к их «лёгкой морали»? Очевидно, всё это имело место и сказалось в том предпочтении, которое Бронте отдавала романтической писательнице Жорж Санд с её демократизмом, но она отдаёт предпочтение Жорж Санд и потому, что Бальзак бывает беспощаден, а Жорж Санд никогда не лишает последней надежды. Жорж Санд не могла бы написать «Утраченных иллюзий» и вряд ли бы