его последняя страница. Эта идея настолько господствует в романе, так настойчиво стремление автора «описывать потребность быть любимой», что у читателя создаётся весьма неприятное чувство по отношению к героине, которая «либо испытывает двойную любовь, либо даже не замечает, как одна переходит в другую». Однако существуют другие «важные, близко принимаемые к сердцу интересы, которые свойственны женщинам всех возрастов»[94].
Но ведь одна из сильных сторон романа как раз и состояла в том, что Бронте с удивительной психологической достоверностью изображала переход в душе Люси от одной любви к другой. Шарлотта Бронте ответила Мартино. Это было сдержанное письмо, полное скрытой уязвлённости. Обиды трудно ею забывались, и отношения с Мартино были на том завершены. В своей обиде Шарлотта Бронте была несправедлива: Мартино выполнила обещание, которое она сама у неё, так сказать, исторгла – честно высказать своё мнение. Но Бронте могла бы возразить ей по существу дела. Тема любви в романе возникла не сама по себе, она была показана на определённом социальном срезе: глубоко, самоотверженно, преданно чувствовали те, кого было принято называть «маленькими людьми» и чья жизнь не представляла сколько-нибудь существенного интереса в глазах современного общества. Джиневра, например, и помыслить не способна (как отчасти и графиня Полина), что у Люси может быть значительная, эмоциональная жизнь.
Современные трактовки «Виллет» в английской литературе, к сожалению, грешат той же односторонностью, что и суждение Мартино. Существует устойчивая тенденция рассматривать роман как свидетельство «эротизма» героини. Однако томления Люси нелепо сводить только к мучениям плоти. Роман Бронте – возможно, первый английский роман о социальном одиночестве, и как таковой он прокладывает путь западному роману XX века, трактующему проблемы отчуждённости и одиночества человека в современном мире. Нельзя также игнорировать и то, что «Виллет» написан Бронте в 50-х годах века XIX, когда расширился её социальный горизонт, когда многое изменилось в её отношении к официальной политике и она с бóльшим пониманием стала судить об окружающем мире. Если в «Шерли» она нападает на партийные «разногласия», которые ослабляют страну и на руку «смутьянам», то сейчас она воздерживается от суждений о чартизме, а её отношение к разногласиям и партиям несколько меняется. Ещё в марте 1852 года, в одном из писем к Эллен, она хладнокровно замечает по поводу политических распрей: «Не рассчитывай возбудить моё негодование, все министерства и все оппозиции кажутся мне одинаковыми», – и это пишет Бронте, известная своими проторийскими симпатиями.
Если зима 1851–1852 года была одним «мучительным сновидением», то, напротив, зимние месяцы следующего, 1853 года пролетели быстро и приятно. Сначала была поездка в Лондон, затем она во второй раз приезжает к Гаскелл в Манчестер, и встреча эта укрепляет их взаимную приязнь. Прощаясь с другом, она берёт с неё обещание, что та навестит её в Хауорте. Гаскелл сдержала обещание и в конце сентября приехала к Бронте. Её поразили опрятность и скромность этого бедного пасторского дома. Главным украшением гостиной были тёмно-красные занавеси, которые Шарлотта приобрела на заработанные ею деньги, и два портрета: один её – ричмондовский, другой – копия лоуренсовского портрета Теккерея, подарок Смита. Беседы были долгие, откровенные и преимущественно очень печальные. Шарлотта Бронте рассказывала о Марии, её трагическом пребывании в Коуэн-Бридж, её болезни и смерти, о собственной невесёлой юности, непереносимой жажде выразить себя, которая её начала мучить ещё в детстве и которая была особенно остра в восемнадцать – девятнадцать лет, когда зрение её так ухудшилось, что ни писать, ни рисовать она не могла. С непоколебимой убеждённостью утверждала Бронте мысли, высказанные в «Виллет»: некоторым людям всю жизнь сопутствует несчастье, и самое лучшее для них – сразу понять это и не надеяться на благоприятную перемену. И всё же Бронте не переставала надеяться на лучшее – иначе чем же объяснить то, что она приняла предложение Николлса, когда он сделал его вторично?
Прочитав «Виллет», Теккерей писал одной из своих американских знакомых: «Бедная женщина, обладающая талантом. Страстное, маленькое, жадное до жизни, храброе, трепетное, некрасивое создание. Читая её роман, я догадываюсь, как она живёт, и понимаю, что больше славы и других земных или небесных сокровищ она хотела бы, чтобы какой-нибудь Томкинс любил её, а она любила его. Но дело в том, что это крошечное создание ну нисколько не красиво, что ей тридцать лет, что она погребена в деревне и чахнет от тоски, а никакого Томкинса и не предвидится. Вокруг вас, хорошеньких девушек, вьются десятки молодых людей, а тут талант, благородное сердце жаждет слияния с другим, а вместо этого осуждено иссыхать в стародевичестве, без всякой надежды утолить свои пламенные желания»[95].
Но как раз «Томкинсы» у неё были: сначала Генри Насси, Брайс, Тэйлор, а теперь вот Николлс. Однако сначала было трудно отрешиться от романтического идеала, а потом – от воспоминаний об Эгере. «Страстное, маленькое, жадное до жизни, храброе, трепетное, некрасивое создание» было и очень требовательно. Но что же предстояло? Кроме одиночества, ещё и постоянная неуверенность в литературном будущем. Правда, был задуман новый роман, но она знала по опыту, сколько потребуется душевных сил, чтобы довести его до конца. Она не могла не тревожиться и своим материальным положением, а брак с Николлсом, самым вероятным преемником мистера Бронте в хауортском приходе, означал более или менее сносное существование, если она не сможет заниматься литературным трудом. Разумеется, она не собиралась от него отказываться, хотя и могла предполагать, что столь далёкий от литературных интересов человек, как Артур Николлс, вряд ли будет поощрять её занятия.
Итак, решение было принято, согласие мистера Бронте Николлсу дано, и в апреле 1854 года состоялась помолвка. Сообщая мисс Вулер о предстоящем «не очень блестящем» браке, она надеется, однако, что союз с Николлсом принесёт ей «истинное» счастье. Её трогает, что этот внешне довольно суровый человек, по-видимому, действительно любит её. У него много «чисто мужских недостатков», – пишет она в одном из писем этого времени (наверное, он был тщеславен), но он «добр и рассудителен». Бронте решительно отклоняет приглашение Смитов побывать в Лондоне, до свадьбы остаётся мало времени (Николлс настаивает, чтобы она состоялась летом), а так много ещё нужно сделать: например, в комнате, прилегающей к её гостиной, следует устроить кабинет будущему мужу, надо, как полагается невесте, нанести необходимые предсвадебные визиты самым близким друзьям, и прежде всего она едет к Гаскелл. Очевидно, говорили они не только о приготовлениях к свадьбе. Гаскелл вскользь упоминает о «страхах» и колебаниях, которые испытывает, вступая в брак, женщина уже немолодая. Трудно сказать, как отнеслась Элизабет Гаскелл к предстоящему браку: вряд ли она могла не тревожиться о литературном будущем своего друга, возможно, сожалела о «мезальянсе». После Манчестера Бронте гостит несколько дней у Эллен и возвращается в Хауорт. По желанию Шарлотты, свадьба совершилась тихо и незаметно. Приглашены были только мисс Вулер и Эллен Насси. Накануне бракосочетания Патрик Бронте внезапно заболел и наотрез отказался во время обряда передать невесту жениху, как того требовал ритуал. Может быть, надеялся, что свадьбу отложат, а там – кто знает… Но брак был заключён. Роль посажённого отца пришлось исполнить мисс Вулер. Для свадебного путешествия Николлс выбрал Ирландию, сочетав его с посещением родных, которых давно не видел. Здесь он, по словам жены, предстал в «новом свете» – так превозносили его друзья и слуги. Им вряд ли было известно, что жена мистера Николлса – знаменитая английская писательница, а если они знали, то для них это не имело большого значения, но то, что она стала женой Артура, было огромным преимуществом в их глазах, и они откровенно называли её «счастливейшей из женщин», которой достался «самый завидный жених во всей стране». Очевидно, эти наивные и простосердечные излияния оказали своё действие, она «благодарна Богу» за правильный выбор и надеется «воздать должное нежной преданности верного и почтенного человека»[96].
Вернувшись в Хауорт, она нашла, что мистер Бронте нездоров, и в письме к Эллен выразила тревогу и надежду, что, «Бог даст», несколько лет он ещё поживёт. Её обязанности жены пастора оставляют мало свободного времени: «Я должна быть более практичной, так как мой дорогой Артур очень практичный человек, а также очень пунктуальный и методичный»[97], – сообщает она в одном из писем. Артур Николлс весьма ревниво относился к тому, что отнимало у него внимание жены, и старался, очевидно, до отказа заполнить её время приходскими делами и заботами. Однажды, например, ей пришлось устроить чаепитие для пятисот прихожан. Все остались очень довольны, мистеру Николлсу возносились хвалы, как «стойкому христианину и доброму джентльмену», и ей было приятно их слышать. Не исключено, что она привязалась к Николлсу, который неизменно, по её словам, был добр и нежен к ней и внимателен к мистеру Бронте. А всё же слишком радужной кажется картина этого супружеского благоденствия. Читая письма Бронте к Эллен, не можешь отделаться от мысли, что мистер Николлс не только контролировал корреспонденцию жены, но и пытался направлять её руку. Ведь именно такие письма должна была писать жена пастора Шарлотта Николлс, но что в этих положительных, смиренномудрых сентенциях от Шарлотты Бронте? А её натура давала себя знать – в стремлении выкроить хоть час для работы, в непрекращающихся раздумьях над тем, что совершается за стенами пасторского дома. В октябре их навестила Эллен Насси, тогда же обещала приехать Гаскелл, но что-то помешало, о чём она потом горько сожалела. Работать же удавалось только изредка, а Бронте начала новый роман, «Эмма». (Может быть, судя по названию, – «в пику» Джейн Остин