Для некоторых трудов о Бронте, опубликованных в XX веке, характерно рассмотрение её творчества в свете социально-психологической антитезы: «общество – писатель». Такова, например, книга критика Терри Иглтона «Мифы власти: марксистское исследование творчества Бронте». «Я читаю её романы как мифы, вызванные к жизни стремлением сбалансировать или сочетать трезвый буржуазный рационализм и пламенный романтизм, неукротимую напористость и благовоспитанную утончённость, страстный протест и осторожный конформизм. Они взаимопроникают друг друга и воплощаются и в связи, и антагонизме сельских и промышленных слоёв правящего класса», – пишет Иглтон, но в первую очередь автора занимала проблема соотношения мира образов писателя и его социального окружения: нельзя отрывать «текст» от «истории» – справедливо отмечал он. При этом Иглтон резко отзывался о методе вульгарно-социологического анализа творчества писателя, отчего тот выступает как пассивный носитель идеологии своего класса. И всё-таки сам исследователь иногда чересчур подчёркивал абсолютное соответствие между творчеством Бронте и его «исторической базой», опуская власть вымысла, воображения, явно недооценивая его преобразующей роли, пытаясь найти «зеркальное» отображение между социальным и личным.
Но и книга Иглтона, и статья Мортона о Бронте в его труде «Сущность Британии» – довольно редкая попытка оценить её творчество, имея в виду социально-исторические обстоятельства его возникновения и развития, хотя реакция против так называемой «вересковой школы»[100]несколько укрепила в конце XX века позиции культурно-исторического подхода.
Уже в XIX веке укореняется типология образа бедной, но гордой девушки и конфликта, «заданного» Шарлоттой Бронте в её знаменитом романе: героиня (не обязательно гувернантка, но, как правило, молодая девушка или женщина) оказывается в неблагоприятных обстоятельствах и только благодаря своей моральной цельности, стойкости, уму и характеру преодолевает жизненные невзгоды. Более того – добивается успеха, в том числе и прежде всего – материального. Такая, американская, трансформация темы духовной и нравственной победы Джейн Эйр была, конечно, данью типично буржуазному представлению о счастье и благополучии. Многие из этих американских подражаний «Джейн Эйр» были, по сути дела, тривиальными, мелодраматическими историями на тему «как мне повезло», и неслучайно подобная коллизия была высмеяна известным американским писателем Ф. Бретом Гартом в одной из серий его пародий на знаменитые произведения XIX века, известной под названием «Романы в сжатом изложении». Отличительная черта этих историй – романтизация успеха, а не романтика труда, как мы это видим в произведениях Шарлотты Бронте.
Без преувеличения можно сказать, что Шарлотта Бронте, в лице своей одинокой, гордой и неимущей героини-гувернантки, ввела в мировую литературу новый образ. Так, Э. Моэрс в свойственной ей несколько «эпатирующей» манере утверждала, что именно Шарлотта Бронте «пустила странствовать по миру аккуратную и опрятную английскую старую деву, которая всюду приносила с собой английские условности и английскую манеру поведения». Исследовательница могла бы, конечно, добавить, что в этом образе изначально была заложена страстная жажда независимости, честного труда и умение в любых обстоятельствах держать себя с достоинством. Образ действительно оказался «бродячим» и вызвал массу аллюзий, неожиданно отзываясь в творчестве самых разных писателей. Невозможно не вспомнить, между прочим, рассказ А.П. Чехова «Дочь Альбиона», поднимающий почти фарсовую ситуацию до высокого драматизма. С гениальной проницательностью передана в рассказе и та английская «нелюбовь к иностранцам», о которой писали Бронте и Диккенс, и весь ужас зависимого положения человека, которого оскорбляют самым беспардонным образом и который может противопоставить оскорбительному отношению лишь гордость и презрение к дремучему невежеству и хамскому пренебрежению человеческим достоинством – что и делает несчастная гувернантка, принуждённая терпеть, говоря словами Бронте, «лишения и даже унижения».
Бронтеанская тема женского равноправия с мужчиной в мире чувств и мыслей прослеживается и в романах английских писательниц XX века, например, Маргарет Дрэббл («Сквозь игольное ушко») и Дорис Лессинг («Золотой дневник», «Четырёхвратный город»). На наш взгляд, однако, героини и Дрэббл, и Лессинг всё ещё пытались доказать и себе, и окружающим эмоциональную, человеческую, психологическую значимость своего женского «естества» – то, что вполне было ясно уже Джейн Эйр, Кэтрин Эрншо, Эгнес Грей и Люси Сноу, не говоря, разумеется, о самой Шарлотте Бронте, прекрасно понимавшей зависимость индивидуальной свободы – и несвободы – женщины от «фундаментальных» общественных причин. Это порой игнорируют современные романистки, расценивающие проблему женского равноправия с позиции «извечной борьбы полов». Говоря об английской традиции «воплощения» знаменитой героини Бронте, нельзя не упомянуть и о такой её литературной «реминисценции», как Сара Вудраф Джона Фаулза (роман «Женщина французского лейтенанта»), бросающая вызов условностям, осмеливающаяся любить наперекор викторианским канонам (действие романа происходит в XIX веке). Своей страстностью, своеволием, удивительной слиянностью с природой в широком смысле слова – и с природой страстей – Сара напоминает не только Джейн Эйр, но и Кэтрин Эрншо Эмили Бронте.
Наши отечественные критики одними из первых выявили в произведениях Бронте то сочетание высокой художественности и «высокой морали», которые она сама стремилась найти у Теккерея. Главным художественным завоеванием писательницы явилось умение раскрыть подлинную силу духа неимущего человека, драматизм его становления в борьбе с социальной «судьбой». Жажда независимости, стремление к справедливости, чувство собственного достоинства, сознание своей эмоциональной и нравственной значимости, этическая стойкость, гордость человека неимущего, честным трудом зарабатывающего на кусок хлеба, нежелание склонить голову перед авторитетом, если он заключается только в преимуществах положения, привилегиях происхождения, – вот истинная высокая мораль, делающая творчество Шарлотты Бронте таким притягательным и для современного читателя. Романы Бронте всегда полны неподдельного уважения к человеку борющемуся, веры в его чувство моральной ответственности перед собой, людьми и «жизнью». Она твёрдо была убеждена в том, что именно труд и свобода – условие полноценной этической и эмоциональной жизни, и ещё – неиссякаемое мужество. С ним она принимала тяготы личной судьбы, и таким же мужеством она в полной мере наделила своих героинь. Даже Люси Сноу, изображая которую, писательница даёт понять, насколько может быть сурова и враждебна по отношению к «маленькому человеку» окружающая действительность, далека от желания признать победу зла над добром, что так свойственно порой «маленькому» человеку современного зарубежного романа. Но ведь среди героинь Бронте нет, по сути дела, «маленьких» людей: они всегда полны самого высокого представления о значительности человеческой личности и стремятся реализовать это представление в повседневной жизни.
Страстная вовлечённость Бронте в коллизии своих героев заражает читателя: не один критик отмечал, что Шарлотта Бронте умела завоёвывать «непререкаемую» психологическую власть над умом и чувством. А так как она сама была сильным человеком, то постепенно, по мере развития её художнического миропонимания, она учит и своего читателя постигать действительность в «жёстком свете реальности», не приукрашивая её и отказываясь от всяческих иллюзий. Это своеобразное движение писателя от «иллюзии к реальности» было признаком человеческой и творческой зрелости, углублённого самопознания и познания окружающего мира. Вот почему её произведения, её нравственный мир – настоящая школа воспитания чувств. Очень важно для читателя, для английского читателя в частности, то, что Бронте запечатлела в своих героинях лучшие черты национального сознания, национального характера. Тут и потребность отстаивать свои права и держаться за них, если приведётся, «как мученик за веру», и независимость духа, и отрицание всякого рода тирании. Вот это отрицание не принимала другая английская писательница, Вирджиния Вулф, известная отрицательным отношением к «устаревшему», по её словам, критическому английскому реализму, «реализму Уэллса, Беннета и Голсуорси». В одной из своих критических работ она высказала надежду, что женщины-писательницы XX столетия перестанут «проклинать» и займутся наконец «настоящим искусством». В работе «Собственная комната» она высказала даже предположение, что «гнев» известных писательниц века XIX (таких, например, как сёстры Бронте и Гарриэт Бичер-Стоу), дух протеста, пронизывающий их творчество, во многом зависел от того, что они творили в самых неблагоприятных житейских условиях. И действительно, всемирной известностью пользуется тот факт, что Г. Бичер-Стоу написала свой знаменитый антирабовладельческий роман «Хижина дяди Тома» на уголке кухонного стола – больше ей негде было работать. Немудрено, что произведения писательниц прошлого полны ниспровержений, – развивала Вирджиния Вулф свою мысль, – но не пора ли перестать отрицать, вопрошает она, теперь, когда обстоятельства изменились к лучшему и в тиши своей «студии» можно творить, наслаждаясь обретённой свободой? Ведь это «фатально» для женщины хоть как-то акцентировать любую неприятность и защищать какое бы то ни было справедливое дело – это «фатально» для произведения искусства.
Нельзя представить себе ничего более чуждого психологии творчества Шарлотты Бронте. Её нравственный мир отрицал и сейчас существующий порядок вещей, при котором моральное оскудение человека, агрессивное стяжательство, духовная эксплуатация личности, психологическое и материальное закабаление обществом считаются нормой и закономерностью. Это отрицание – её завет будущему. «Жизнь есть борьба, и все мы должны бороться», – провозгласила она свой девиз в тесных и холодных стенах хауортского дома, и её услышали во всём мире. Творчество Шарлотты Бронте переросло национальные и временные границы, оно принадлежит всем и каждому.