Это был Ворский. Он застонал, когда Нуар, встав на колени, перевернул его. Молодой человек не мог произнести ни слова. Его ударили по голове каким-то тяжелым предметом, волосы были в крови. Вероятно, его также были ногами, так как он крепко зажимал бок рукой, впиваясь пальцами в одежду.
— Ворский, с тобой все в порядке? Скажи что-нибудь, старина!
Поляк попытался приподняться. Виктор помог ему.
— Скажи что-нибудь!
Они заметили, как в тусклом свете луны из темноты показался какой-то человек.
— Кто здесь? — угрожающе спросил Виктор и сделал шаг вперед, загородив Ворского.
— Это Стацио, — прошептал тот, — один из моих друзей, цыган.
— Будь осторожен, Франк, — сказал цыган, — твои враги ищут тебя.
— Иди Стацио, не беспокойся, со мной друзья, — ответил Ворский.
— Тебе здорово досталось? — продолжал незнакомец.
— Обо мне позаботятся. Иди и ничего не бойся, — все так же спокойно ответил Ворский.
Сделав какой-то мистический знак пальцами, маленький черноволосый цыган Стацио перепрыгнул через канаву и исчез в кустах.
— Не удивляйтесь… — прошептал поляк, — у меня есть друзья. У меня повсюду много друзей. Я люблю цыган, они свободны…
— Можешь нам не объяснять, — сказал Дагерран. удивляясь про себя необычным связям Ворского.
— Нам надо спешить, — прервал их разговор Тома. — Ворский долго не продержится.
Они нашли дом доктора Тулуза, проживавшего неподалеку. Доктор провел четверых мужчин в маленькую, заваленную множеством книг и инструментов приемную. Он усадил Ворского возле яркой лампы и начал обследовать его рану.
— Черт побери, они хорошо поработали! — воскликнул он. — Это был сильный удар. Я должен наложить шов. Вам повезло, что рассечены только мягкие ткани. — Продолжая разговаривать, он начал смывать кровь со светлых волос юноши.
— Вы знаете, кто напал на вас? — спросил доктор Тулуз, глядя молодому человеку прямо в глаза, но тот молчал. Его бледное лицо оставалось неподвижным.
Доктор хотел передать пиджак Ворскому, чтобы тот надел его, и в этот момент из внутреннего кармана на пол выпала коробочка с визитными карточками. Дегерран поднял ее.
— Это принадлежит вам? — спросил он. — Прошу извинить меня, но после всего, что произошло, я вынужден задать вам такой вопрос.
— Да, — ответил Ворский, — я понимаю.
Дагерран открыл коробочку. На карточке было написано: Франк Штейман, гражданин Пруссии, проживающий в Париже.
Дагерран внимательно посмотрел на молодого человека:
— Эта карточка на имя Штеймана, — заметил он.
— Меня зовут Франк Штейман, — сказал Ворский тихим голосом.
— Вот это новость!
— Может быть, вы объясните мне все, старина, — обратился к нему Виктор Нуар и сел на стул, переложив с него на пол стопку книг.
— Говорите же, Ворский, — сухо приказал ему Тома.
Ворский устало откинулся на спинку стула.
— Я расскажу вам все, — сказал он. — Мое настоящее имя — Франк Штейман. Это фамилия моего отца. Ворская — фамилия моей матери. Мой отец — пруссак, а мать — полька, но мои родители расстались, когда я был еще ребенком.
— Не обманывайте нас, — резко сказал Дагерран.
— Вы должны мне верить. Я говорю правду. Я провел свое детство с матерью в Польше, пока мне не исполнилось двенадцати лет. Потом мой отец забрал меня к себе, чтобы дать мне немецкое образование. До девятнадцати лет я прожил у него. Но я поляк, и всегда им останусь. Я расстался с отцом три года назад. У нас нет с ним ничего общего. Я приехал в Париж.
— Но вы владеете французским почти в совершенстве!
— Я выучил его в Польше. Моя мать тоже прекрасно владеет французским. Я сам сделал этот выбор.
— Почему вы предпочитаете называть себя Ворским?
— Потому что я поляк и останусь им до конца своих дней, — пылко заявил Ворский. Для меня существует только имя моей матери. Но мне нужны официальные документы для властей. Мои предки жили и умерли в Польше. Я был рожден с Варшавой в сердце. Вы не знаете, что значит любить терзаемую врагами страну. Все поляки носят Варшаву в своем сердце.
— Вы же знаете, что за люди живут в этом квартале, — сказал доктор Тулуз. — Вам должно быть известно, что в Бельвиле есть немецкая колония. Немцев можно встретить повсюду, они втираются в доверие к нашим людям.
— Я знаю, — хрипло сказал Ворский. — Я знаю их.
— Что они делают во Франции?
— Они готовятся к войне.
— По какому праву вы утверждаете такое?
— Я просто знаю.
— Они ваши друзья? — спросил Бек, в упор глядя на юношу.
— У меня есть один друг среди них. Его зовут Карл Фуртер, я знаю его по университету.
Дагерран бросил на стол нож, который подобрал после драки на улице.
— Это немецкий нож. Вы можете посмотреть марку. Расскажите нам, что вы знаете, Ворский. Есть у ваших немецких друзей причины преследовать вас?
— Нет.
— А у Карла Фуртера?
— Нет, уверяю вас. Я не разделяю идей Карла, но он мой друг, я доверяю ему.
Тома внимательно изучал Ворского.
— Вы должны быть с нами предельно откровенны, — сказал он, — Присоединившись к нашей газете, даже на испытательный период, вы претендуете на наше доверие. Мы можем вам его оказать, но только в случае полного и взаимного понимания. Что вы думаете о нападении, которое было совершено на вас сегодня вечером? Вы можете рассказать нам все. Не изображайте из себя героя, играя в молчанку, какие бы романтические причины ни заставляли вас это делать. Вы уже не ребенок, и у нас нет времени, чтобы тратить его попусту.
Ворский покраснел.
— Я действительно ничего не знаю. Если бы у меня были доказательства, я бы вам их привел. У меня нет никаких причин для молчания. Я не узнал никого из нападающих. Но позавчера в баре недалеко отсюда у меня была ссора с тремя корсиканцами.
— Что произошло?
— Кто-то грязно отозвался о статье месье Рошфора, посвященной принцу Пьеру Бонапарту.
Ворский рассказал то, что они уже знали. Несколькими днями ранее Пьер Бонапарт, живущий в Париже племянник императора, напечатал язвительную статью в корсиканской газете «Л'Авенир», в которой хвастался, причем в самых непристойных выражениях, что может выпустить кишки всем врагам Империи. В ответ на это грубое и вульгарное выступление Рошфор напечатал в «Марсельезе» острую, но весьма сдержанную статью. Весь Париж узнал об этих статьях, и в целом общественное мнение складывалось не в пользу племянника императора.
— Я не знаю, как началась ссора, — сказал им Ворский, — но один из корсиканцев стал оскорблять Рошфора, и кто-то ему возразил. Корсиканец вскочил, готовый начать драку. Но тут я вмешался. Он этого не ожидал. Когда он вынул нож, я бросил ему в голову стул. Я еле спасся, убежав в карьер, где остановился табором мой друг Стацио с семьей. Они и спрятали меня. Стацио предупреждал меня, чтобы я не возвращался в этот квартал, иначе они могут убить меня.
— Так вот кто это был, — сказал Тулуз. — Они следили за вами. Они попытаются сделать это снова.
Бек сидел молча с озабоченным видом.
— Будьте осторожны, Ворский, — посоветовал Дагерран. — Эти люди не забывают обид.
— Я не боюсь их.
— Он намерен умереть молодым, — попытался шутить Виктор.
Все встали, собрались уходить.
— Вы все-таки должны дать мне шанс отыграться на шпагах, Ворский! — сказал Виктор, когда они спускались по лестнице.
— В любое время.
— Я подожду, пока вы поправитесь, мой бедный друг. Перед нами вся жизнь.
Весело улыбаясь, они вышли на улицу. Простившись с друзьями, которые собирались вернуться на улицу де Фландр, Бек направился к бульвару дю Комбат. Ворский догнал его на остановке омнибуса.
— Месье Бек…
— А, это вы, Ворский.
— Я хотел извиниться.
— Не нужно.
— Я должен попросить у вас прощения… не знаю, как это сказать… я восхищен вашей работой. Я бы хотел работать с вами. Надеюсь, я не прошу слишком много… ваши интересы…
— Тогда не восхищайтесь мной, — сухо ответил Бек, — во мне нечем восхищаться.
Томас смотрел на него суровым взглядом, но Ворский выдержал этот взгляд. Он был бледен и полон достоинства, отчаянного и даже немного смешного.
— Я буду придерживаться своих собственных суждений, — горячо сказал он, — у меня есть долг перед свободой, месье, и я буду за нее бороться, а если надо, умру за нее.
— Замечательные чувства, — задумчиво произнес Тома, которого юношеская горячность поляка почему-то раздражала. Поклонение этого мальчика пугало его. Он взглянул в конец улицы, но омнибуса не было видно.
— Месье, идея свободы человека владеет мною с пятилетнего возраста. Я вырос с ней. Я ненавижу угнетателей. Теперь вы понимаете, почему я хочу бороться с ними.
Бек вздохнул:
— Вы говорите, что хотите бороться так, будто говорите, что хотите умереть. От вас требуются не жертвы, а твердость, энергия, способности и, может быть, даже хитрость. Вы представляете себе борьбу, как схватку на эспадронах.
Ворский побледнел, но Бек продолжал говорить с беспощадной прямотой:
— Вам, может быть, никогда не придется жертвовать своей жизнью. Но вам придется упорно писать, объяснять неясные для многих идеи, вести скрытую борьбу в подполье. Мы живем не в сказочном мире. Нам не нужны дети и герои, нам нужны мужчины.
— Я уже не ребенок, — немного обиженно сказал Ворский.
Их глаза встретились. Ворский не мог знать, что Бека задевают именно его молодость и чистота, так жестоко попранные в период его, Бека, становления как личности. Кто из взрослых мужчин может безоглядно радоваться при виде триумфального шествия бунтующей молодости?
— Вы тоже повзрослеете, — тихо сказал Бек. — Бог дает, повзрослеете…
— Я никогда не изменюсь!
Бек помолчал, потом вдруг сказал:
— Вы очень молоды, Ворский, и я вам завидую. Завидую вашей молодости. Получите от нее все. Хватайтесь за нее изо всех сил, пока еще есть время. Живите, любите! Вы слишком красивы, чтобы стать мучеником.