Ревность к тому, чего нет, прошивает насквозь. Как разогретая цыганская игла, входит в сердце и крутится там, крутится… Я сам себя подтолкнул к этой пропасти, мне и отвечать.
Лера мягко поглаживает по спине, чувствую, как ладони ползут вверх, и пальцы вплетаются в мои волосы. Жар катится большим валуном и сметает барьеры и заторы, что я возвел вокруг сердца. Все до единого.
Валерия поднимает голову и говорит растянуто и мягко:
– Поцелуй меня. Мне это нужно. Или я не имею права просить?
Наклоняюсь, но медлю. Как же она хороша собой. Трогательна в невинном взгляде малышки и сильна во взрослых суждениях.
– Генри, – шепчет Лера и нервно сглатывает. – Я так не хотела уходить, – сжимает пальчики и, царапая затылок, тянет к себе ближе. – Ждала, что ты меня остановишь, задержишь. Я верила в это до последнего. Се-ве-е-ер, ты нравишься мне. Очень.
Чтобы не закричать, комкаю ее губы, запечатываю слова, стираю их глубоким поцелуем. Она отвечает самозабвенно и приподнимается на носочки, тянет за волосы, до боли и искристых мушек перед глазами.
Подхватываю ее на руки и несу в спальню. Ноги ватные, в паху просыпаются горячие источники, а в груди каменное сердце дает новую трещину.
– Генри… мне страшно, – говорит Лера, когда я опускаю ее на постель. Держит за шею, будто боится потерять меня, и шепчет снова: – Зачем тебе невеста, скажи мне…
– А ты как думаешь?
Она прикрывает глаза и я смотрю, как открываются ее манящие губы и с трудом понимаю смысл сказанного:
– Ты скован какими-то печалями, будто вечными печатями. Мне кажется, что я никогда не пробью такую толстую, почти алмазную, скорлупу. Если я тебе не нравлюсь, то зачем помолвка?
Смотрю, не моргая, и пытаюсь прийти в себя. Она так близка к правде, что сдержать порыв и не вывалить все здесь и сейчас, получается с трудом.
– Тебе важны слова о любви? – спрашиваю осторожно и стаскиваю сапог. Ножка в черном трикотаже под ладонью гладкая и теплая.
– Они для всех важны, – вздыхает Лера и поворачивает голову в сторону. Разглядывает шторы. – Но я хочу признаться…
Пытаюсь отодвинуться, но она не дает, вцепляется в ворот рубашки и, подавшись вверх, прижимается горячим лбом к моему лбу. – Я не такая, как все, Генри…
– Нет сомнений, – усмехаюсь. Горько, порывисто. Выбрасываю в сторону второй сапог. – Лера…
– Подожди. Дослушай, – она закрывает указательным пальцем мне рот. От маленького наивного жеста меня согревает волной похоти. – Я могу видеть то, что не видят другие.
Улыбка все еще на губах, но меня пугают ее слова.
– О чем ты? – шепчу и целую пальчик. Скольжу языком по фалангам, заставляя Леру вздрагивать.
– Я называю это шарм, – сипит она и прикрывает густыми ресницами синие радужки. – Вижу, как он обволакивает нас, как путается под ногами, как протыкает мое сердце.
– Что за чушь?! – невесомо целую ее в губы и сажусь на кровать, запирая невесту собой с двух сторон. – Ведьма?
– Ведьм-а-а… Если бы, – слова получаются хрупкими, шероховатыми. От бархатистого голоса мутнеет в глазах и каменеет в паху.
– Ты самая лучшая ведьма на свете.
– Это признание?
Мелкая дрожь скачет по плечам. Я не должен признавать чувства, нельзя говорить. Даже помышлять нельзя. А я, идиот, не контролирую себя.
– Нет, факт.
– И что все три месяца ты будешь медлить, как сейчас? – улыбается Лера, но не как невинная девушка, а коварная искусительница.
Добротное вязаное полотно платья прилегают к ее телу, очерчивает узкую талию и аппетитно расширяется на бедрах.
Стоит больших усилий не порвать его в клочья. Я терпеливо поглаживаю худые руки и изысканные плечи и выжидаю, когда она полностью расслабится и перестанет смущенно сводить ноги. Изучаю пальцами узлы коленей и, нежно собирая в гармошку края платья, обнажаю молочно-кремовую кожу на животе. Подцепляю резинку колготок и тяну вниз.
Лера отвечает на прикосновения легким трепетом и порывистым дыханием. Она не играет. Эту дрожь не подделать.
Перед глазами всплывают образы Марины и Дарьи, и их каменные лица. Как я пережил те времена – не представляю. Сердце было в дырочку, но я позволял собой манипулировать. Я даже старался быть честным, страстным. Только в общении ограждался, хотя это не помогло: я ценил их обоих по своему. Не любил, нет, но привязывался, искал в каждой невесте ту единственную, что запрет мое сердце на замок навсегда.
– Генри, – зовет Лера и поглаживает мои скулы, когда я жестом прошу приподнять руки и освобождаю ее от платья. – Я замерзну, пока ты решишься.
Глава 30. Валерия
Он близко и далеко. Смотрит на меня в упор, но и сквозь. Дышит рвано, тяжело. И невесомая ласка его взгляда заставляет меня краснеть.
– Знаешь, – шепчет Генри и нарочно медленно ведет ладонями по руками, минуя плечи, ключицы, ребра, опускаясь на бедра. Надолго замолкает.
Я вижу, как расширяются его зрачки, затягивают меня в темный омут. На прикосновение теплых глаз тело отзывается мелкой дрожью. Соски под тонким ажуром белья наливаются, каменеют, а по коже рассыпается приятная изморозь, будто ветер подхватил с крыш сухой снег и погнал его по полям. На волю.
Мне жарко под его темно-золотым взглядом. Смущенно прикрываю веки, смотрю на Генри из-под ресниц и не понимаю, почему все-таки выбрал меня. Нижнюю губу искусала до крови, чтобы не сказать лишнее, чтобы не разбить молотом грубости хрустальное перемирие. Надежду на чудо.
– Что знаешь, Генри? – умоляю его говорить дальше. Мне это нужно.
Но жених трепещет, будто не для меня это в первый раз, а для него.
– Ты пахнешь ромашковым полем, – тепло мягких губ приближается к коже, но не напирает, а зависает в сантиметре от солнечного сплетения. Где-то в глубине, под ребрами, кричит-стонет сердечная мышца, выплясывая марш только для Генри. Каждое слово, что он неразборчиво шепчет, гравируется на моем теле, оставляет вечные невидимые шрамы.
Тянусь вверх неосознанно, но Север,надавив рукой на плечо, властно прижимает меня к кровати.
– Хочу услышать, чем ты пахнешь, – признаюсь и, распахнув глаза, ловлю Генри в воздухе. Он подныривает, отстраняется, перехватывает мои ладони.
– Никаких прикосновений без разрешения, – поглаживает руки, переплетает наши пальцы, целует по одному.
– Это хуже пыток, – хнычу и дергаюсь, чтобы высвободить кисти. – Лучше сразу убей, Генри.
– Тише, все будет хорошо, – посыпает новую волну шарма вместе с шепотом. – Доверься. Это ведь ненадолго, – он заносит мои руки снова на подушку над головой и опускает ладони на плечи. Ныряет кончиками пальцев под бретельки лифчика и освобождает грудь. – Будь послушной, ромашка. – За его руками тянется-льется лавовая дорожка. Вверх от груди, по шее, скуле, зацепив губы. И снова вниз, по пройденному пути.
Генри замирает ладонью в ложбинке над ребрами, будто слушает, как неровно бьется мой пульс, и, нарисовав на коже незатейливый узор, накрывает грудь.
Кажется, мы выдыхаем вместе.
Или это был вдох?
– Ты обещала, помнишь? Обещала сделать все, как я попрошу, – чуть понижает голос и усиливает тиски. Жмет груди до жарких пульсирующих волн, что смывают мое самообладание и стыд. – Или мне придется достать копию договора и заставить тебя подписать его.
– Как угодно, Генри, – шепчу ослаблено. – Даже если подпишу, я буду осознанно нарушать его, чтобы стать твоей рабыней. Ты не понимаешь, что для меня значишь.
– Я этого боюсь, – умелые пальцы соскальзывают с груди, приподнимают меня и ловко расстегивают застежку на спине.
– Разве любить – плохо? Почему боишься?
– Бездумно любить первого встречного, – отвечает он категорично и хлестко.
– Тогда ради чего…
Генри наклоняется, подхватывает языком сосок и прикусывает до легкой боли, и я больше не могу говорить.
Натянутое тело расправляется, согревается, и я все равно тянусь к Генри, как цветок к солнцу. Перехлестываю пальцы на его затылке. Север резко стискивает мои руки и поднимает их над головой, прижимает к подушке. Снова.
– Не будешь слушаться – свяжу, – грозно говорит он, но я все равно не боюсь.
Улыбаюсь и облизываю губы, что невыносимо просят поцелуев, покалывают от нетерпения.
– Свяжи, – бросаю вызов и смотрю, как в радужках Севера вспыхивают протуберанцы. Вырываюсь и заплетаюсь вокруг его шеи и грудью чувствую вибрацию от его рычания.
– Не сегодня. Не сейчас, – наклоняясь и не сводя с меня глаз, хрипит Генри, но больше не сопротивляется.
Я ликую маленькой победе, что удалось выхватить в этой борьбе. Не на жизнь, а на смерть.
И когда его губы вновь касаются сжавшихся до боли сосков, я неосторожно вскрикиваю, а Генри вздрагивает и отпускает меня на секунду. Вплетаю пальцы в его мягкие волосы. Неосознанно тащу сильней, чем нужно.
– Непослушная… непокорная, – он прикусывает плоть, оттягивает ее, облизывает и обводит упругим кончиком языка по ареоле.
А я дышу в потолок и благодарю шарм за то, что спутал-заплел меня с Генри. Именно с ним. Я хочу, чтобы он был первым и единственным. Мне даже кажется, что я его уже люблю. Не знаю за что и почему. И знать не хочу. Стремительно, быстро, невозможно, но сердце екает, когда он шепчет «Мятежная вредина» и сползает с поцелуями ниже. Туда, где в пучок собрались пламенные розы.
Легкое касание ладони к чувствительному месту взрывает сноп блестящих конфетти. Шарм ликует, беснуется под ребрами, едва не пробивает их напором, вьется вокруг нас ажурным шарфом. Наверное, нет никакой магии, я просто придумала ее, но у меня от наслаждения так вспыхивает перед глазами, что кажется, и правда, мы опутаны красными лентами.
Как оказываюсь без трусиков, не помню, эта секунда проваливается под стыд смешанный с безумным желанием.
Генри прижимает руку к горячей плоти, водит вверх-вниз по нераскрытым складочкам, трогает мелкие волосы. Медленно, будто испытывает, проверяет меня на прочность. На крепость духа, что трещит по швам.