Мои пальцы зарываются в его волосы еще глубже, и я тяну их на себя, упиваясь их мягкой шелковистостью, привязывая его к себе чуть сильнее всякий раз, когда мы делаем вдох.
Хадсон рычит громче, его тело, руки и его рот – боже, его рот – становятся еще настойчивее, и он сжимает меня крепче и пьет, пьет.
И наслаждение становится еще острее, так что я уже не могу дышать под натиском всех этих чувств. Я сокрушена, сокрушена полностью, мое тело превратилось в порожний сосуд, умоляющий Хадсона наполнить его.
Молящий о чем-то большем, хотя какая-то часть меня не способна представить себе, что нечто вообще большее может существовать.
Мое тело молит Хадсона дать мне все, что у него есть. Молит, чтобы и я взамен отдала ему все.
Я тихо стону, и Хадсон на мгновение отрывается от моей шеи, чтобы посмотреть, в порядке ли я.
– Не останавливайся, – горячо шепчу я ему в ухо. – Не останавливайся, не останавливайся, пожалуйста, не останавливайся.
На этот раз его рык заполняет собой всю комнату, и он вгрызается в меня еще глубже, притягивает меня к себе еще с большей силой, и экстаз наполняет меня до самого сердца. Я вскрикиваю, мои руки перемещаются с его волос на плечи. Я пытаюсь не упасть, но чувствую, как мои колени слабеют, а кровь обращается в пар.
Мне еще никогда не было так хорошо, как сейчас. Мне еще никогда не было так хорошо, как сейчас.
Хадсон пьет мою кровь, и у меня наступает сенсорная перегрузка, где глубочайшее наслаждение смыкается со сладчайшей болью, они сливаются внутри меня, и больше во мне не остается ничего. Остаемся только Хадсон и я, и этот момент вне времени, и я хочу, чтобы он никогда не кончался.
Но в конечном счете он – как и вообще все – подходит к концу.
Хадсон отстраняется, и я отчаянно цепляюсь за него. Он улыбается и нежно водит языком над следами своего укуса под моим ухом.
– Тебе было хорошо? – шепчет он мне в ухо, пока я нажимаю ладонью на его затылок, чтобы удержать его на месте.
– Более чем, – шепчу я в ответ. Затем отклоняюсь назад, чтобы увидеть его лицо. – А тебе?
Он улыбается:
– Мне никогда не было лучше.
Это вызывает у меня прилив радости:
– Правда?
– О да.
А затем он поднимает меня на руки, относит на кровать и осторожно укладывает меня на нее, тихо смеясь, когда я цепляюсь за него, пытаясь удержать рядом.
– Я никуда не ухожу, Грейс, – говорит он, улегшись рядом со мной и нежно поцеловав меня в губы.
Я не знаю, что это: обещание или просто способ помочь мне расслабиться. Но, как бы то ни было, это срабатывает. Меня начинает клонить в сон, и, отдаваясь ему, я даю то единственное обещание, которое могу дать сейчас:
– Я тоже.
Он улыбается, и я надеюсь, что этого достаточно.
Глава 93В обнимку
Я просыпаюсь медленно, и мне так тепло и уютно как не было уже давным-давно. Я не сразу понимаю почему. Оказывается, я обнимаю Хадсона, прижавшись грудью и животом к его спине. И, судя по тому, в какой позе лежит он – соприкасаясь всей поверхностью своего тела с моим, – он наслаждается каждой секундой.
Это вполне устраивает меня, ведь я тоже этим наслаждаюсь.
Я прижимаюсь к нему еще теснее и начинаю открывать глаза, но, если честно, я еще не готова расстаться с ощущением защищенности и безопасности и уж точно не готова думать обо всех тех вещах, о которых мне придется подумать, когда мое сознание полностью прояснится. Эти мысли и так навалятся на меня и сделают это достаточно скоро. Так почему бы мне не насладиться еще несколькими минутами блаженства?
Но оказывается, что мое ерзанье разбудило Хадсона, и, когда он поворачивается и смотрит на меня – улыбается мне, – мысли обо всем, что случилось накануне, разом обрушиваются на меня, готова я к этому или нет.
Поцелуй на крыше часовой башни.
Нападение драконов.
Кровь.
Укус.
И все, связанное с тем, что я оказалась горгульей.
И теплое, сонное ощущение защищенности исчезает без следа.
Его место занимают неуверенность и страх.
Я больше не боюсь Хадсона – я уже очень давно его не боюсь, если я вообще когда-либо его боялась, – но я боюсь того, что чувствую. И еще больше боюсь того, чего не чувствую.
Я знаю, что никогда не вернусь в Кэтмир, никогда не вернусь в мой мир. Никогда не вернусь к Джексону. И самое пугающее в этом то, что это больше не расстраивает меня.
Потому что я уже не та девушка, которая влюбилась в Джексона. Той девушки больше не существует.
И нетрудно понять, что именно поэтому наших уз сопряжения больше нет.
Мои глаза наполняются слезами – из-за него и из-за всего того, что мы потеряли, – но я смаргиваю их прежде, чем они потекут по моим щекам. Потому что исчезли не только узы моего сопряжения с Джексоном. Исчезла и та девушка, которой я была, когда попала в Кэтмир.
Та Грейс чувствовала себя потерянной, неуверенной в себе, полной решимости защитить себя, но понятия не имеющей, как это сделать.
Теперь же я горгулья. Гребаная горгулья.
Я сражаюсь с драконами – да не очень-то умело, – но все-таки сражаюсь и побеждаю. Иногда.
Я знаю, что если бы я осталась в Кэтмире – если бы все эти странные события не произошли, – у нас с Джексоном могла бы быть хорошая жизнь вместе. Если бы все оставалось как прежде, если бы у нас было время по-настоящему узнать и полюбить друг друга, возможно, мы могли бы вместе повзрослеть и тогда наши узы сопряжения сохранились бы.
Но я никогда этого не узнаю, потому что этого не произошло. Я очутилась здесь, так что мы не смогли остаться вместе. Узы сопряжения исчезли, и наши отношения – тоже.
Этот последний год изменил меня и повел другой дорогой. Он помог мне повзрослеть и стать если не другим человеком, то по крайней мере таким, который смотрит на вещи иначе.
И многим из этого я обязана Хадсону.
Он давит на меня, спорит со мной и никогда не дает мне почивать на лаврах.
И именно поэтому, независимо от того, исчезли мои узы сопряжения или нет, за прошедшие месяцы, когда я менялась, взрослела и примирялась с тем, что больше никогда не увижу Джексона, я в какой-то момент разлюбила его. И этого не изменить. И я не уверена, что захотела бы это изменить, даже если бы могла. Он хороший человек, и он достоин, чтобы кто-то любил его так же беззаветно и страстно, как и он сам.
Чтобы кто-то любил его так, как его любила та, прежняя Грейс.
Но такова жизнь, не так ли? Мы меняемся, взрослеем, развиваемся, и некоторые люди сопровождают нас на этом пути, становятся его неотъемлемой частью, а другие сворачивают на свои собственные жизненные дороги.
– Привет, – говорит Хадсон голосом, охрипшим от сна. – Ты в порядке?
Его улыбки как не бывало, ее место заняло то непроницаемое выражение, которое я видела у него только в самые первые месяцы, когда мы были вместе заперты в его берлоге. Тогда он то и дело уходил от меня за эту глухую стену. В те дни я не понимала почему, но, лежа здесь, глядя на него теперь, когда я узнала его лучше, я не могу не думать, что это своего рода защитный механизм. Что так он заслоняет себя от возможного удара.
И то, что он все еще думает, что этот удар могу нанести ему я, разрывает мне сердце.
Но это также унимает таящуюся глубоко во мне нервозность и опасения, связанные с тем, что отношения между нами становятся иными. Потому что, похоже, из-за всего этого беспокоюсь не только я, но и Хадсон, – и от этой мысли мне становится в тысячу раз легче сделать глубокий вдох и сказать себе, что мы можем не спешить. Мы можем спокойно смотреть, куда нас выведет этот путь – и приведет ли он нас куда-нибудь.
Потому что он может никуда не привести, и это тоже будет нормально.
Мои чувства к Джексону изменились не потому, что я влюбилась в Хадсона.
Они изменились потому, что нам с ним сдали паршивые карты.
Они изменились, потому что вселенная разорвала узы нашего сопряжения.
Они изменились из-за того, что я изменилась – продолжаю меняться.
Хадсон… Хадсон это совершенно иное дело. Он неизвестная величина.
Как и мои отношения с ним.
Я все еще не совсем понимаю, что чувствую к нему, и уж точно не знаю, что чувствует ко мне он.
Но я знаю, что хотела бы это выяснить.
А потому, вместо того, чтобы психовать из-за его непроницаемого вида, я подаюсь вперед и целую его в лоб – я выбираю лоб из-за опасений, что до чистки зубов у меня может быть несвежее дыхание, а я не хочу отпугнуть этого парня раньше времени.
От этого легкого поцелуя его глаза закрываются, а рука, обвившая мою талию, когда он повернулся ко мне, начинает сжимать ее крепче. И притягивает меня ближе. И хотя мне кажется, что сейчас я продумала все очень зрело – или хотя бы относительно зрело, – я еще не готова об этом говорить. Или слушать, как об этом будет говорить он.
Поэтому я делаю то единственное, что могу сделать в этой ситуации.
Я сую руку под одеяло, прижимаю ладонь к его упругому теплому животу и начинаю изо всех сил его щекотать. И то, что он совершенно этого не ожидал, превращает это в чистое удовольствие.
Глава 94Говори со мной грязно
– Это нечестно! – верещу я, пытаясь увернуться от ее щекотки. Тот факт, что я повелся на этот поцелуй, показывает, каким я стал легковерным. И какая она чертовка.
– Это потому, что нечестной игре я научилась у тебя! – парирует она, взгромоздившись на меня и прижав мои запястья к кровати справа и слева от моей головы.
Возможно, мне следовало бы напомнить ей, что я могу поднять ее двумя пальцами и при этом даже не вспотеть. Но поскольку в эту минуту она лежит на мне, обхватив ногами мои бедра, я не испытываю желания напоминать ей об этом. Тем более что она наконец-то перестала меня щекотать. И тем более что мне нравится, что она находится там, где находится.