Это происходит не так, как в тот вечер, когда мы сразились с драконами. Я не сразу становлюсь горгульей, которая способна бегать и творить другие крутые вещи.
Но, заглянув в себя в попытке найти источник света, пронизывающего меня, я в конечном итоге обнаруживаю блестящую платиновую нить. Она находится среди нескольких других разноцветных нитей – ярко-розовой, ярко-зеленой, синей оттенка «электрик», от которой, как мне кажется, исходят тепло и радость.
Может, дотронуться до этой нити, чтобы просто посмотреть, что будет? Но я решаю вернуться к ней позже, потому что меня тянет к платиновой нити. Я делаю еще один глубокий вдох, затем выдыхаю, считая до десяти, как меня учила мать Хезер, и медленно, медленно провожу по ней пальцами.
Мое каменное тело дрожит, и секунду мне кажется, что что-то начинает происходить, но как только мои пальцы перестают касаться платиновой нити, все прекращается. Я пытаюсь снова – и на этот раз прижимаю пальцы крепче. Камень опять начинает дрожать. Сотрясаться. Мои нервные окончания начинает покалывать, и с каждым мгновением это ощущение становится все сильнее.
Но как только я убираю руку с нити, ощущение прекращается, и я снова становлюсь тяжелым камнем, которому трудно двигаться.
В конце концов мне надоедает экспериментировать, надоедает быть осторожной. И я делаю то единственное, что могу придумать – сжимаю платиновую нить так крепко, как только могу.
И все меняется.
Глава 105Совершенно иное значение выражения «с каменным лицом»
Все мое тело словно озаряется изнутри. Тяжелого каменного чувства как не бывало, и ему на смену приходит легкость, которую прежде я испытывала только один раз – в вечер фестиваля.
Я оглядываюсь и вижу крылья над моими лопатками. Затем смотрю на свою кожу и обнаруживаю, что она стала серебряной и блестит.
У меня получилось! Я превратилась в камень, а затем из каменного обличья перешла в обличье легкой подвижной горгульи, притом нереально крутой!
Меня переполняет радостное волнение. У меня получилось!
Я бросаю взгляд на часы и вижу, что до времени возвращения в бутик у меня есть пятнадцать минут, и сейчас мне хочется сделать только одно – поделиться тем, что произошло, с самым важным человеком.
Библиотека находится на противоположной стороне людной площади, но, если я туда не пойду, а полечу, это наверняка будет намного быстрее. Я еще никогда не взлетала с земли – в прошлый раз я взлетела с верха огромной лестницы мэрии, – но, думаю, сейчас самое время попробовать.
Идет обеденный перерыв, так что здесь, на площади, прохаживается множество людей – и многие из них пялятся на меня, потому что прежде они никогда не видели горгулий. И хотя это меня не напрягает, мне совсем не хочется упасть у всех на глазах. Особенно если мне понадобится несколько попыток, прежде чем я пойму, как это делать.
Поэтому вместо того, чтобы попытаться взлететь с места у входа в беседку, я заворачиваю за угол, пересекаю перекресток и дохожу до следующей улицы, где куда меньше народу, и делаю попытку там.
При этом я закрываю глаза – хотя, вероятно, это не самый оптимальный способ проверить, упадешь ты или нет – и, сделав глубокий вдох, пускаюсь бежать. Но, попытавшись взлететь, я падаю на землю.
Это как учиться ездить на велосипеде, говорю я себе, встав и ощупав себя в поисках травм. Но, похоже, мое каменное обличье чертовски ударопрочно. Слава богу. Еще несколько раз, еще несколько падений, и я пойму, как это делать. Еще один глубокий вдох, еще одна пробежка по тротуару и еще одно падение.
Пять минут спустя, исцарапав оба локтя, я решаю, что, пожалуй, будет лучше, если я опять попробую спрыгнуть с лестницы. У соседнего здания как раз есть лестница, вполне подходящая для моих целей. Так что я поднимаюсь к ней, взбираюсь на перила и не смотрю вниз. Потому что знаю, что если посмотрю, то никогда не решусь прыгнуть, а ведь мне в ближайшие несколько недель надо будет постичь все секреты полетов.
К тому же мой обеденный перерыв подходит к концу, а мне очень хочется продемонстрировать Хадсону, что я умею. И я решаю: была не была – и прыгаю с перил.
Я начинаю падать, как и несколько недель назад. Но на сей раз мне удается начать набирать высоту раньше – и вот я уже лечу. Или, по крайней мере, парю в воздушном потоке, что неизмеримо лучше еще одного падения.
У меня ушло почти десять минут на то, чтобы подняться с земли, но я не ошиблась, предположив, что смогу быстро долететь до библиотеки. Я приземляюсь перед ней примерно через две минуты после прыжка с перил. И летать – это такое удовольствие!
Это что-то невероятное, потрясающее, несмотря на мои исцарапанные локти.
Желая поскорее поделиться успехами с Хадсоном, я вбегаю в здание. Увидев меня, молодая библиотекарша сначала изумляется, затем смеется и жестом показывает мне на маленький внутренний дворик для персонала. Ну да, конечно, ведь обеденный перерыв сейчас не только у меня.
Но, подойдя к стеклянной двери, ведущей во двор, я останавливаюсь, не решаясь открыть ее и выйти. Потому что Хадсон сидит за столом для пикника, поставив локти на колени и уронив голову на руки. Дымка сидит рядом с ним, повязав на талию одну из тех ленточек, которые он все время ей покупает, и положив голову ему на колени, будто она пытается его утешить.
Эта поза так не похожа на Хадсона, что я сразу же понимаю, в чем тут суть. Мне даже нет нужды видеть его лицо, чтобы смекнуть, что дело плохо – и ощутить голод и усталость, терзающие его.
В последнее время, пока я училась контролировать каменные формы моей горгульи, Хадсон помогал мэру укреплять Адари перед возвращением дракона. Он даже перенесся в соседний город, чтобы доставить оттуда несколько ящиков стальных болтов для укрепления городских ворот. И это в дополнение к двум работам и времени, которое он проводил со мной.
И я знала, что он голоден – только не понимала насколько. Всякий раз, когда я пыталась уговорить его выпить моей крови, он – как и тогда, когда я заводила разговор о наших отношениях – менял тему или утверждал, что с ним все в порядке.
Но теперь мне ясно, что я должна что-то сделать. Я не могу допустить, чтобы он и дальше страдал, не попытавшись ему помочь.
Я также понимаю, что он не хочет, чтобы я видела его таким. Иначе он не держал бы фасад безмятежности передо мной, как он это делает. Я не видела его таким усталым с тех самых пор, когда мы перебирались через горы. Но тогда у него просто не было возможности скрыть это от меня.
Я спрашиваю себя, не лучше ли мне повернуться и вернуться на работу до того, как он увидит меня – ведь этот дворик явно неподходящее место для перепалки, которой нам не избежать, – но в то же время мне необходимо убедиться, что он в порядке. Поэтому вместо того, чтобы подобраться к нему незаметно и продемонстрировать свое обличье подвижной горгульи, как я планировала, я кашляю и немного трясу дверь.
И к тому времени, когда я выхожу наружу, Хадсон уже улыбается мне как ни в чем не бывало. По нему ничего нельзя сказать – если не присматриваться. Однако Дымка бегает вокруг его ног, что-то чирикая. Пусть я и не умею с ней разговаривать, но я могу понять, когда она бывает в расстроенных чувствах. И сейчас она явно так же обеспокоена из-за Хадсона, как и я сама.
Если присмотреться, можно разглядеть тень в его глазах и морщинки вокруг уголков рта, говорящие об утомлении.
– Надо же! Я знал, что ты найдешь способ сделать это снова! – говорит он с улыбкой, однако страдальческие тени не исчезают. – Как тебе это удалось?
– Я заглянула внутрь себя и увидела там множество нитей – которые, должно быть, видел и ты, когда искал узы моего сопряжения с Джексоном. И в центре этого множества разноцветных нитей находилась платиновая нить. И я сразу поняла – даже до того, как коснулась ее, – что это нить моей горгульи.
– Погоди. – У него делается ошарашенный вид. – Ты видела эти нити? Все?
– Да! И поверь мне – нить моей горгульи была в самой середине, в окружении всех остальных!
Он наклоняется, чтобы погладить Дымку, затем продолжает:
– Обличье горгульи тебе к лицу.
Я закатываю глаза:
– Послушать тебя, так мне все к лицу.
– Да, я знаю, это испытание – иметь друга, который считает, что ты выглядишь великолепно даже тогда, когда ты вся серебряная с головы до ног. Как ты это переживаешь?
– Да, это испытание, – с беспечным видом соглашаюсь я. – Но я постараюсь как-нибудь выкрутиться.
– Хороший план. – Он быстро целует меня в лоб. – Ведь теперь это уже явно не изменится.
– Ты говоришь о наличии у меня такого друга? – спрашиваю я, подняв брови.
Он смеется:
– Нет, я имею в виду то, что ты всегда выглядишь великолепно, но да, разумеется, не изменится и то, что у тебя есть такой друг.
– Надо же, какой ты обаяшка. – Я перехожу в свое человеческое обличье и начинаю так хлопать ресницами, строя ему глазки, что одна из них падает мне в глаз.
Он разражается смехом и хохочет так, что, когда пытается помочь мне вынуть ее, нам приходится то и дело прерывать эти попытки, поскольку он никак не может остановиться.
– Отпусти меня. – Я делаю вид, будто хочу оттолкнуть его. – Я вытащу эту чертову ресницу сама.
Вместо ответа он обхватывает ладонями мое лицо.
– Дай мне посмотреть, – мягко говорит он, и это так похоже на него, что я сразу же успокаиваюсь. Пара секунд – и он вытаскивает ресничку из моего глаза и делает несколько шагов назад.
– Сколько времени у нас до того, как тебе надо будет возвращаться на работу? – спрашивает он, засунув руки в карманы.
– Около сорока пяти секунд, – отвечаю я. Но использую это время с умом и задаю ему вопрос, который он постоянно задает мне, хочу я того или нет: – Ты в порядке?
На мгновение его глаза затуманиваются, но затем он улыбается и спрашивает:
– А разве может быть иначе?