Вершина этой горы-мистерии – Голгофа. Распятые висят на высоких готических крестах. Рядом с крестами – только скорбная Мария и все тот же апостол Иоанн.
Распятие на фоне моря!
Какое потрясающее невежество! И это несмотря на то, что многие соседи Босха, коллеги по братству Богородицы побывали паломниками в святой Земле, все видели своими глазами и наверняка многократно рассказывали и о долгом, опасном пути от моря до Иерусалима, и о храме Гроба Господня, и о маленькой Голгофе, на которой гротескно смотрелся бы четырехметровый готический крест…
Или это не невежество, а бессознательное перенесение архетипа сознания на текущую реальность?
Победа мифа над географией?
Средневековый католик Босх представлял себе мир как сковородку, окруженную океаном, под стеклянной сферой с фонариками-звездами.
На этот сферический аквариум посматривает на его картине (внешние створки триптиха «Сад наслаждений») ревнивый бородатый садовод.
Почему бы и не поместить Голгофу на фоне моря?
Романтично.
…
Левая половина неба над Голгофой и морем потемнела.
И сделалась тьма по всей земле…
Эта тьма царит вне круга Страстей, на фоне картины, до самых рамок.
Возможно, это та самая тьма, которая так и «не объяла свет».
Или этот темный фон – это ночное небо, вселенная, а просвечивающие на нем изображения – это босховские «созвездия»? Разглядеть их можно только с помощью инфракрасной фотографии.
В верхней части картины, справа – голова рыбы или оленя, воин в каске, держащий на плече арбалет, выныривающая из глубины огромная рыба с открытой пастью, из которой вылетают птицы. Левиафан?
Над ним – пронзенный длинной стрелой пузатый горшок, в котором сидит вытянувший над своей головой руки человек.
На центральной части триптиха «Сад наслаждений» можно (под козой) найти человечка, нежащегося в синем бионическом горшке. Он тоже выставил из своего убежища руки. Образ на обратной стороне «Иоанна на Патмосе» – это как бы иллюстрация наказания (пронзен стрелой вместе со своим убежищем-горшком-плодом-вагиной) для неженки из «Сада наслаждений».
…
Человек в горшке или в ягоде – как и многие другие странные ласкуны-пожиратели райских плодов на этой картине – наверняка не прикольная картинка, а нарисованная, овеществленная словесная метафора вроде «как у Христа за пазухой», «как сыр в масле» или метафорическое изображение телесного соития, которое во все времена вызывало у религиозных ханжей и мракобесов зависть и садистское желание наказать любящих. Застрелить их или проткнуть их стрелой – и так садистски совокупиться с ними в крови и смерти.
Хертогенбосский мастер заметил этот милый тайный импульс (неважно – у святых отцов или у собственной совести) и неоднократно материализовал его в разнообразных протыканиях на своих картинах.
…
Рядом с человеком в горшке – арфа. Атрибут злостных бездельников-музыкантов? Или музыкальное сопровождение пропагандистского фильма студии Ватикан «Вечный ад для ближних и дальних»?
В центре верхней части фона, прямо над распятым Христом – колокол, прямо как у Тарковского, левее и выше его – фигурка демона, склонившегося над крылатой рыбиной. В заднице демона торчит длинная стрела.
Что она символизирует?
Стрелу в заднице.
Чуть левее рыбины – какая-то птичка как пикирующий бомбардировщик атакует демона, держащего в руках кривую саблю.
Левее фигурки с саблей – демон с лестницей на плече. Голова его покрыта как шапкой средних размеров котлом, на ногах у него вместо обуви – то ли ведра, то ли котлы.
В нижней части картины (справа – налево): пушка или пушечный лафет, странное сидящее животное, то ли кролик, то ли сороконожка, половина вазы с цветком, чудовище с головой птицы, длинным клювом и туловищем насекомого, демон в длинном одеянии верхом на рыбине. В руках у него копье, на конце копья висит кувшинчик. Чуть левее – лежит ничком какой-то человек. Зрителю видны только его голая задница и ноги. Еще левее можно различить несколько деревьев, двух прекрасно нарисованных оленей с ветвистыми рогами, косулю и смотрящую на них большую собаку. Над собакой крупная птица клюет рыбину, другая – подлетает к ней, видимо, тоже хочет полакомиться, еще одна – улетает.
Что все это значит?
…
Фон картины был грубо, широкой плоской кистью, замалеван темной краской. Затем мастер набросал тонкой кисточкой подмалевку – вышеописанные фигурки. После просушки кое-где прорисовал еще раз. Потом почему-то эту работу прекратил, несмотря на то, что некоторые сценки и фигурки явно нуждались в дальнейшей работе. Например, Левиафана довел до конца, а косулю только наметил. Почему?
Потом мастер затемнил фон еще раз, так, чтобы никаких фигурок и тем более задницы видно не было. И рассыпал по фону обобщенные изображения цветов.
Через столетия краски стали чуть-чуть прозрачными, в том числе и этот верхний защитный слой. И фигурки опять показались на темном фоне.
…
Обратную сторону картины Босха «Святой Иоанн на Патмосе» можно рассматривать как карту внутреннего мира художника.
В этом случае Страсти Христовы, главная тема творчества Босха, его основная художественная реальность, его платформа – это его скорбное христианское СОЗНАНИЕ.
Внутренний, пеликаний, светлый круг – это надежда Босха, его НАДСОЗНАНИЕ.
Фигурки на темном фоне картины – отображение его темного ПОДСОЗНАНИЯ.
Подсознание бесполезно интерпретировать – оно само интерпретирует нас.
Рискну высказать одно предположение.
Человек с голым задом под деревом просто не может быть никем другим, как только Иудой Искариотом. Кому еще позволено лежать с голой задницей рядом со Страстями Христовыми? Немного выше он еще целует Спасителя, а ниже – уже валяется, сорвавшись с дерева, на котором удавился, «с рассевшимся чревом и выпавшими внутренностями».
Демон на рыбине явно хочет вонзить свое копье Иуде в зад. Подобные наказания для грешников нередко изображались на всевозможных средневековых и ренессансных Страшных судах. Например на грандиозной фреске в куполе собора Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции черти с удовольствием засовывают грешнику толстую пылающую палку в задницу, а грешнице – в другое отверстие.
Интересно, что думали невинные девы и юноши, после принятия Святого Причастия случайно вознесшие свои смиренные очи на купол храма…
…
Что же за кувшинчик висит на копье?
У меня на этот вопрос есть два не совсем серьезных ответа.
У некоторых дьяволов Босха, вооруженных копьями, на самом конце копья – как будто губка. Может быть, это губка с уксусом, которым поили умирающего Спасителя на кресте? На нашей картине – кажется – на конце копья тоже губка, а кувшинчик стало быть – с уксусом. В воспоминание о том, что претерпел Христос из-за предательства Иуды.
Второе объяснение для кувшинчика не требует губки. Кувшинчик – это тот самый сосуд алавастровый с благовониями, которыми Мария Магдалина умастила Христа, что вызвало негодование Иуды, который как известно был не только предателем, но и скрягой. Он резонно заворчал… Масло мол можно было бы и продать, а деньги раздать нищим, не гоже дорогое масло на ноги лить. За что получил как пощечину великолепный ответ Иисуса. А потом и от Босха персонально – удар копьем в зад.
…
На самом деле кувшинчик на копье – это всего лишь атрибут греха. Указание на пьянство или распутство. Скучно! А вот, что на самом деле находится на картинах Босха на концах копий или похожих на копья длинных тонких палок – не знает никто.
В том же духе можно проинтерпретировать все эскизные сценки на темном поле картины, но я этого делать не буду, потому что не важно, имел ли Босх что-то особое в виду, когда их рисовал. Гораздо важнее скрытых аллегорических смыслов, которых, повторюсь, у Босха вовсе нет, – эскизная, коллажная композиция элементов, сохранившаяся на этой картине возможно именно из-за того, что автор знал, что должен будет ее позже закрасить черным. Ведь картина предназначалась для алтаря главного в Хертогенбосе храма.
Босх часто и на других картинах отказывался от сложного единства композиции и довольствовался простым, «наборным» единством, отвоевывая этим удивительную свободу для деталей.
Он отдыхал на полях картины от концентрированной жути Страстей, от символического пеликана, от складок на одеянии Иоанна, от его рук, от гор, от небес, от знамений, от водных потоков, кораблей, колес, деревьев, листьев…
Легкой кисточкой набрасывал он контуры своего истинного мира. Чтобы потом скрыть их под слоем темной краски…
Видение Тундала
С энергией и упорством, достойными лучшего применения, я рассматриваю средневековые и более поздние изображения Страшного суда. Неодолимая сила притягивает меня к ним; но не ужасы влекут меня.
Что-то другое, особенное, важное, проникновенное роднит эти картины с нашим временем.
И с моим литературным творчеством.
Может быть, дает себя знать схожесть тематики?
Ведь СССР, особенно ленинско-сталинский СССР был – без всяких натяжек и преувеличений – настоящим адом на земле. С своим сатанинским судилищем, дьяволами-мучителями, адскими палачами и прочим.
А брежневский совок – был, пожалуй, занудным чистилищем, в котором иногда даже выпадали райские денечки. Из этого чистилища грешные души, претерпев все, что положено, переселялись на поля блаженных – в Израиль, Германию, Америку, Австралию…
Или… Любая организованная форма человеческой жизни – онтологически или орнитологически судя – это только особая форма ада?
И сама жизнь, как биологический феномен, не что иное как Страшный суд?
Порой мне представляется, что классические музейные страшные суды – не более чем реалистические портреты извечной нашей современности, скрывающей свою железную дьявольскую морду под пошлыми иллюзиями повседневности. Под лаковым покрытием, состоящим из самообманов и бессмысленных надежд.
Особенно часто и подолгу я рассматриваю триптих Лукаса Кранаха старшего «Страшный суд» в Берлинской картинной галерее, в которую регулярно прихожу, чтобы не сойти с ума от конкретности прусской жизни, точную копию с оригинала Иеронима Босха, хранящегося в Вене.