т небольшая очередь, в которой вероятно и мне придется постоять. Под пиренейским солнышком. Человек сто пятьдесят.
Смиренно встал в очередь. Недалеко от памятника Гойе. Под ногами мрачного бронзового человека с бронзовым цилиндром в руке лежала обнаженная маха из белого мрамора и соблазнительно глядела на меня, а выше ее расположились ужасные демоны. Один из них стриг огромными кривыми ножницами другому ногти. Еще один дул в лицо старухе.
Три сотрудницы Прадо следили за порядком. Иногда они по непонятным мне причинам пропускали целые группы жаждущих увидеть Босха без очереди. Ждать пришлось минут сорок. Билет стоил 15 евро.
…
На входе в музей прошел через магнитную арку. Сумочку мою просветили рентгеном. Раскрыли. Но ничего интересного в ней не обнаружили. Две камеры, которыми в Прадо нельзя пользоваться, очки, бумажник и три карамельки на случай, если поплыву.
Прошел досмотр. Уфф…
Передо мной – магазин книг и сувениров, за ним – буфет, переполненный проголодавшимся музейным народцем… Направо – вход в основное здание. Налево – в пристройку, на первом этаже которой выставка Босха, а на втором – де Латура. Это тот, который так ловко изображал задумавшихся вдовушек в свете масляной лампы. Видимо, они его возбуждали.
Пошел налево. При входе в широкий светлый коридор еще одна проверка билетов. Вежливый дядя в униформе посмотрел на мою бумажку, а потом, укоризненно, мне в глаза. Зажестикулировал. Я вежливо попросил его объяснить мне причину его неудовольствия. Дядя побагровел, потом ткнул энергичным большим пальцем в мой билетик, на котором было пропечатано время входа на выставку Босха – 18:15, а потом тем же пальцем указал мне на крупные часы на стене, они показывали 17:05. Понятно.
Глаза у дяди пылали как угли в когтях у Люцифера. Говорить с ним было бесполезно.
Решил побродить по основной экспозиции.
Пошел – куда глаза глядят.
И сразу же наткнулся на четыре работы замечательного пейзажиста Патинира, который вроде бы не умел человеческие фигуры рисовать, современника Босха, явно не избежавшего его влияния. Внимательно рассмотрел только одну – «Пересекая Стикс» (ил. 57).
Посередине полотна – водный поток. Это Стикс.
Слева – рай. А справа – ад.
В Стиксе – лодка. В ней стоит голый великан – бородатый Харон, держится то ли за весло, то ли за руль и хмуро смотрит на зрителя: «И тебе, мол, придется, со мной проехаться! Никуда ты от меня не денешься! Готовь монету».
У Харона в ногах сидит маленькая фигурка, это оробевшая «душа» умершего человека.
Есть от чего оробеть. По лесу бродит черт в обличье обезьяны. Трехголовый Цербер повернул к ней одну из своих голов. За ним – неприятная коричневая башня с аркой, украшенной фризом из жаб. Это вход в ад. Чуть дальше (и выше!) – геенна огненная.
А на левом берегу – благодать.
Поляны, горы… город синий средневековый на плато…
Ангелы, павлины, единороги…
Фонтан вечной жизни, похожий на любимый бабушкин хрустальный кувшин, который я по неосторожности кокнул лет пятьдесят назад.
Позже я прочитал в путеводителе, что у души, оказывается, есть выбор – куда плыть. Какое странное заблуждение!
Хотя… многие молодые мусульмане отказываются от мирной жизни в благополучной Европе и уезжают на Ближний Восток или в Афганистан – воевать. Добровольно выбирают ад. Жалко, что не все остаются там навсегда.
…
Рядом с работами Патинира – две большие картины Питера Брейгеля Старшего, хорошо известный мне «Триумф смерти» (ил. 58) и (незнакомая мне) «Попойка в День святого Мартина».
Собственно, на этом можно было и закончить мое посещение Прадо. «Триумф смерти» Брейгеля – ни в чем не уступает лучшим работам Босха. Или уступает? Что собственно на этой картине изображено?
Ангелы смерти – все как один скелеты, иногда нагие, иногда одетые в доспехи… один – в епископской шляпе… другой в одежде шута… в саване… убивают живых людей, представителей различных сословий, ловят их сетями и загоняют в огромный гроб. Казнят. Одному по-евангельски на шею жернов повесили, другому перерезают горло ножом… орудуют косами, мечами, клещами, копьями…
Травят адскими псами. Вешают и колесуют несчастных.
На горизонте – зарево, в море – тонущие корабли.
Скелеты звонят в колокола, бьют в барабаны, один играет на шарманке…
В левом нижнем углу картины – лежит король во всем великолепии пурпура и горностаев, в доспехах. Нежно обнимающий его скелет показывает ему песочные часы. Твое время истекло! Пора на цугундер!
А другой скелет – грабитель или адский бухгалтер – уже погрузил костлявые руки в бочку с золотыми монетами, государственную казну.
В правом нижнем углу музицирует влюбленная пара, элегантный кавалер и его дама. Он играет на лютне, она поет. Рядом с ними – сама смерть подыгрывает им на скрипке, явно наслаждаясь своей ролью.
Брошены игральные карты, настольные игры, застолье… пришло время погибели. И художник великолепно эту погибель документирует… как будто наслаждаясь, смакуя жуткие детали… играя позами и энергичными поворотами жертв и их палачей. Любуясь возникающими тут и там драматическими сценками. Главный убийца тут – не время, не ангелы смерти, а именно он, мазила, автор, режиссер бойни.
И наблюдатель – невольно – подыгрывает Брейгелю. Играет в его игру. Ощупывает глазами фигурки… пьет их отчаянье… рисует вместе с автором… снимает кино…
Не утруждая себя сочувствием или скорбью. Убивает, умирает… сотни раз.
Какое изысканное наслаждение!
Поиграть в режиссера мистерии жизни и смерти.
Перед тем, как Костлявая схватит тебя самого.
…
Разозлили американские туристы – несколько пышущих здоровьем толстомясых девок и громадных парней. Приперлись и начали так громко и агрессивно обсуждать картину, что пришлось закончить зловещую игру и отойти к «Попойке». Изрядная эта вещица неважно сохранилась, но вполне могла бы послужить продолжением для «Стога сена» Босха.
Что же все-таки Брейгель изобразил на своем «Триумфе»?
Пляску смерти? Мементо мори… Бесспорно.
Апокалипсис? Вряд ли.
Зверства испанцев?
Датирована картина годами 1562–63. Нидерландская революция уже началась, кальвинисты уже свирепствовали в иконоборческом экстазе. Филипп второй был недоволен. Но до входа герцога Альбы в Брюссель и последующих массовых убийств и всевозможных жестокостей оставалось еще несколько лет.
Или Брейгель их предвидел и изобразил?
За четырехугольной «адской печью» (с пастью и двумя глазами), из которой вырывается пламя, в своего рода ущелье большую вооруженную группу людей атакуют с двух сторон эскадроны смерти. Поэтому картину правильнее было бы назвать «Сражением живых с ангелами смерти». Вроде брейгелевской же «Битвы карнавала и поста» или босховской «Битвы птиц и млекопитающих»…
Батальное развлечение. Экшен. Мрачная забава.
Не без злорадства.
Кстати, ангелы смерти или скелеты уничтожают не только живых людей – они уничтожают на этой картине вообще все живое, в частности – яростно рубят деревья (на обрыве слева).
Жутко…
И все же… по сравнению с тем, что человеческая история нарисовала и продолжает рисовать «в реале» – эта картина Брейгеля только милый материал для пазла.
Кстати, такой пазл, с «Триумфом смерти», я нашел в магазине сувениров музея Прадо на следующий же день. 23 евро. Прекрасное развлечение для успокоения нервов и развития наблюдательности. 12+
…
В следующем зале я натолкнулся на почти трехметровое в ширину «Снятие с креста» Рогира ван дер Вейдена. Которое тут же меня в себя втянуло (и заморозило педантизмом), несмотря на то, что на полу перед ним расположилась большая группа щебечущих детишек, а рядом с картиной стояла и вещала, тыкая и тыкая в нее наманикюренным пальцем, арт-воспитательница.
В следующих залах меня ждали: мой любимый Петрус Кристус, Мемлинг, Боутс, Герард Давид, Массейс… Несколько имен мне были незнакомы, но убедили сразу же. Педро Берругете («Расправа над альбигойцами»), Хуан Фландес («Распятие с предстоящими»), Луис де Моралес (томная «Мадонна»)…
Время летело незаметно.
Я уже потерял счет шедеврам…
Рядом с работой Рембрандта «Юдифь на пиру у Олоферна» (кажется, та же Саския, но умопомрачительно хорошо написана!) я опомнился, с трудом сориентировался и побрел в сторону Босха. Даже не взглянул на глядящих на меня из соседних залов – Рафаэля и Эль Греко… Хотел сохранить хоть немного энергии для «Сада наслаждений». Потому что – о господи! – после такого Рембрандта смотреть на что-то другое почти невозможно.
Сунулся было в буфет, хотел выпить стакан холодной минеральной воды. Очередища! Стоять не стал. Пососал карамельку. Посидел несколько минут на скамейке в коридоре, помассировал колени, собрал последние силы, встал и пошел к Босху.
Часы на стене показывали 18:45.
Меня пропустили.
Погулял между влекущих к себе изображений. Как дичь между капканов.
Поздоровался со старыми знакомыми. Кивнул незнакомцам.
Как только появилась возможность, встал истуканом перед «Садом наслаждений» (ил. 59) и смотрел, не отрываясь, из фокуса триптиха на все три его части минут двадцать пять.
Уходить не собирался. Слишком нежен был взгляд Бога – молодого человека с завитыми волосам, только что сотворившего красавицу Еву и, по крайней мере на этой картине, вовсе не собиравшегося выгонять из рая инфантильных прародителей…
Вот и я – рай покидать не собирался.
Вокруг меня уже недобро шептались другие почитатели Босха.
Назревал заговор или жалоба. Пришлось уступить место. Но я уже все понял, что надо было понять, все ощутил, что можно было ощутить.
Побывал в раю и в аду.
Пережил все возможные экстазы.
Слился с Абсолютом и насладился Относительностью.
Искупался в источнике жизни.
Вкусил сладкие плоды с Дерева познания добра и зла и еще с дюжины райских деревьев.
Посетил с ознакомительными целями адский бордель в заду у человеко-дерева.