Поплясал на голове у синего дьявола.
Был им сожран и выброшен в озеро огненное.
Был поднят оттуда… преображен… получил новое, молодое тело и посажен на единорога, кататься по кругу с другими женихами и высматривать в круглой купальне нежную подругу для любовных игр. С волшебным шаром на золотистоволосой головке.
Наигрался в райские игры.
Налетался как стрекоза.
Наплавался как русалка в святой воде.
Побывал вместе с другими юношами внутри клубники и огромного яйца.
Там мы…
…
Кто, какой ученый ханжа сказал, а потом за ним все начали повторять, что на средней части триптиха Босх изобразил что-то недозволенное?
Якобы для того, чтобы показать опасности и соблазны земной любви…
Нет конечно. Тут изображена – чудесная греза человечества. То, к чему тайно стремится каждый – радость. В вечно длящемся остановленном мгновении.
Поэтому не случайно то, что на правой, адской створке мучают не блаженных инфантов из средней части, а игроков, музыкантов, рыцарей…
Мучают тех, из другой, взрослой, жестокой, кровавой и лживой жизни.
А эти – дети Божьи – так и блаженствуют в сладком раю.
…
Почти без памяти, обессиленный, но вдохновленный покинул Прадо…
Поискал лениво продуктовый магазин… в ресторане сидеть не хотелось, там пахнет луком, чесноком, уксусом, копченостями-перченостями. А у меня в ноздрях еще трепетало благоухание рая. Так и не нашел магазин. Ни тогда, ни после.
Купил в палатке три пузатых бутылки минеральной воды и ушел в свой отель, в прохладный номер. Даже по Мадриду не прошелся.
Лежал перед сном и гадал… что же так напоминает эта первая встреча – с «Садом земных наслаждений». Долго перебирал метафоры… а потом сформулировал: телепортацию.
Телепортацию в другую галактику, в ту звездную систему, откуда пришла жизнь, на ту самую планету, где еще живет Бог, на которой все еще шелестят листьями райские деревья и текут четыре реки.
Не придуманные, не иносказательные, настоящие.
И триптих Босха – это портал, который эту телепортацию осуществляет.
Или то самое, заветное «пространство зеро».
И прекраснее тех биологических конструкций-башен, которые Босх нарисовал в левой и средней части триптиха – нет ничего на свете.
И я хочу и до и после смерти между ними прогуливаться.
Или как-то иначе – быть там. Среди них.
Если не человеком или птицей, то хоть травинкой.
Капелькой.
Воспоминанием.
Эхом.
Дуновением ветерка.
Уже много лет я не испытывал такого душевного подъема.
Еще бы – я, все потерявший эмигрант, всему миру чужой, наконец-то обрел свою метафизическую родину, единственное место, где хотел бы быть.
Поездка моя удалась, я был счастлив.
Искушение святого Антония
Следующий день в Мадриде я посвятил второй великой картине Босха, которую всю жизнь мечтал увидеть, – лиссабонскому триптиху «Искушение святого Антония», этому удивительному собранию всяческой нечисти, мастерски воспроизведенной художником-изобретателем.
Посмотрите хотя бы на летящий корабль на средней части триптиха (наверху, справа). Он и корабль и птица, у него есть и птичьи лапы, и ванты, и мачта, и флаг на ней, и даже палуба. Из корабля-аиста идет дым – внутри него или адское пламя или какой-то особый колдовской двигатель. Есть и команда… и что-то вроде маленького кружевного паруса или украшения полукругом. Изящный этот воздушный кораблик – не видение, а изобретение. Как говорил наш покойный завлаб – «конструктивно разработанная вещица».
А навстречу ему летит боевой корабль, сработанный еще детальнее…
Он и рыцарь, и птица (крылья), и гребное судно. Это чудо инженерии абсурда, магического конструктивизма… У него есть и вооруженная команда, и сложная система вант, и специальный таран, и нечто вроде длинного шипа, на конце которого – что-то горит. Для удара по кораблю противника и его поджога…
Так же «конструктивны» на этой картине и собранные в группы (по интересам) демоны…
…
К «Саду наслаждений» даже не подошел, а только по новой традиции – кивнул ему и стал ждать, когда освободиться место у «Искушения». Минут через пять встал перед ним соляным столбом и удивлялся, и восхищался, и сканировал в память все-все детальки… простоял чуть не сорок минут, пока другие зрители не зашептались и не заволновались и не пожаловались служителю музея. Он попросил меня освободить место. Я подчинился.
Потому что мне было приятно, что есть еще на свете люди, интересующиеся не модным барахлом, на тапасами и не футболом, а гротескными мирами Босха. К которому мы, почему-то, вопреки логике исторического развития и теории прогресса, приближаемся…
Обошел триптих и еще долго смотрел на две почти монохромные композиции его обратной стороны – «Взятие Христа под стражу» (беднягу еще и под стражу толком не взяли, но уже начали над ним весьма экспрессивно издеваться, Петр замахнулся мечом) и «Несение Креста» (с прекрасным ландшафтом, Вероникой и разбойниками).
…
Живопись «Искушения» показалась мне не такой звонкой, как на «Саде», фигуры – не такими ясными, уверенно выписанными… что возможно объясняется их бесовским, нечистым происхождением.
Фигура обнаженной дамы или ведьмы, или суккуба, на правой части триптиха (ил. 60), стоящей в расщепленном дереве по щиколотку в воде и искушающей сидящего перед ней старца нарисована далеко не так плотно, как многочисленные женские фигурки на средней части «Сада». Как будто другой художник рисовал. Или поздний ремесленник-поновитель прошелся по ней своей неумелой кистью? Или – наоборот, «Сад» перереставрировали маги из мастерских Прадо?
Таких ведьм – в расщепленных деревьях, которые они иногда носят на голове, как капюшоны, – на триптихе «Искушение святого Антония» три; «расщепленность» этих ведьминских деревьев напрямую связана с «развратом», «расщепленностью» судьбы человека, вставшего на путь греха, с «расщепленностью» тела праматери, возникшей по Библии, из-за проклятия ее и Адама Богом… (а до этого у Евы между ног было, по-видимому, только гладкое место).
Даже непонятно, как же эта бесовка надеется искусить старца – при ее-то неуклюжем, явно неухоженном теле… безгрудая… неприятная какая-то… лысая певица… явно испугавшаяся ощерившегося на нее леопардоподобного дьявола, который поймал рыбешку с застрявшей в жабрах стрелой.
На венецианском триптихе Босха «Святые отшельники» – обнаженная дама тоже искушает Антония. Она стоит рядом с расщепленным деревом, на котором сидит рогатый демон. Этот суккуб нарисован поживее и почувственнее, чем на «Искушении». Но мрачный Антоний на него и не смотрит… он зачерпнул кувшином в ручейке воды и сейчас встанет и понесет кувшин в свою келью-гробницу. Лицемер. Не будут нагие женщины столь часто являться тому, у кого нет к ним очень сильного интереса.
…
Ведьма, она и есть ведьма… прикрывает прозрачной кисеей свой лобок, а кисею эту – держит своей правой, трехпалой лапой пузатый демон-лягушка или обезьяна с гадкими рогатыми крыльями, которому другая ведьма, видимо сводница или содержательница притона, наливает в черную чашу из подозрительно синего кувшина демонского винца. Бес этот, как утверждают некоторые искусствоведы, олицетворяет сладострастие.
Почему олицетворением одного из самых чудесных даров природы служит у Босха такой мерзкий бес? У мудрых древних любовь олицетворяли купидоны-амурчики… Венеры-Афродиты…
Лицемеры-христиане расколотили их прекрасные статуи… но во времена Ренессанса начали опять их рисовать… тянуло… все эти нежные ботичелли-джорджоне…
Босх не был мастером Ренессанса. Я не знаю и не хочу гадать, как он относился к телесной любви. Не к детско-юношеским эротическим играм, которыми заняты андрогины на средней части его «Сада наслаждений», а к обычному, взрослому половому акту…
Но, слава Богу, сохранился свидетель, точнее – два, которые могут компетентно охарактеризовать это отношение. Если и не индивидуально босховское, то, скажем осторожно, тогдашнее, католическое. А хертогенбосский мастер был верным католиком (другого не приняли бы в Братство Богоматери).
Эти свидетели – почтенные инквизиторы-доминиканцы Генрих Крамер и Якоб Шпренгер, опубликовавшие в 1487 году свой «Молот ведьм» и лично отправившие на костер не одну женщину. Глупое и скучное это произведение, от которого вдобавок разит не только мертвящим духом схоластики, но и горелым человеческим мясом, было наверняка Босху в той или иной форме знакомо.
Так вот, они утверждают, что любое половое сношение – отвратительно.
Физиологически отвратительно. Даже «законное», между мужем и женой, состоявшими в церковном браке, с целью не наслаждения – упаси Бог! – а исключительно для продолжения рода. Отвратительно не только им, монахам, но и самому Богу. За что он и «попускает» дьявола кусать человека.
Вот как.
И олицетворением такого отвратительного акта, может служить только гнусный, распущенный, пузатый, опивающийся «вином блуда» демон. Жаба или обезьяна. Да еще и с крыльями бабочки. Босховский купидон.
…
И вокруг него нечистая сила образует нечто вроде группы или «корабля».
Расщепленное дерево с голой ведьмой служит тут корпусом и мачтой. На суку сидит зловещая птица. Демон в круглой шапке с хвостом – установил лестницу, сейчас полезет наверх. Что он будет там делать? Из-за ствола, слева, выглядывает демоница, у корней преет чертовская крыса, колоссальная красная драпировка (выныривающая и на средней части триптиха) объединяет все это в единую композицию…
Забыл упомянуть – все это чертовское гнездо находится в реке. Как всегда у Босха – противоположные элементы, разноплановые начала слеплены в «функциональный ком»…
Мастер создает что-то вроде «образно-смысловой машины». Со спецзаданием. В данном случае – машина предназначена для эротического наезда на основателя отшельнического монашества. Колет и бьет она Антония, формулируя метафорически, не одной иголкой сладострастия, а сразу несколькими орудиями.