Разумеется, Курт, взглянув на фотографию длиннолицего молодого мужчины с модными тоненькими усиками и длинным тонким носом, вспомнил, что Демьянов попадал в поле его зрения, общаясь в кругах московской богемы. И даже рассматривался в качестве кандидата на вербовку, будучи потомком дворянского рода и бывшего казачьего атамана. Наслышан был Шлоссер и о человеке, которого тот назвал руководителем «Престола», Борисе Садовском, поэте «серебряного века», отличавшемся крайне антисоветскими взглядами. Чекисты не трогали Садовского лишь потому, что тот был инвалидом, не мог обходиться без посторонней помощи и, передвигаясь в инвалидной коляске, не покидал территории Донского монастыря, где жил в бывшей монашеской келье.
Фамилия перебежчика и заставила гауптштурмфюрера, поставив в известность Вальтера Шелленберга, обратиться к давнему знакомцу из военной разведки Вильгельму, по просьбе которого Шлоссер и сумел раскрыть строительство русскими завода по производству тяжёлой воды на Урале. Пожалуй, эта заслуга провалившегося шпиона и привела к тому, Вилли согласился помочь старому товарищу в деле выяснения текущего положения дел с Особым проектным бюро № 100. И, разумеется, разузнать судьбу однофамильца перебежчика, которого, по словам Вилли, Адмирал посчитал перспективным агентом для заброски в русский тыл. Разумеется, на условиях, что Курт, в обмен на эту информацию, будет делиться с «другом» сведениями по интересующим его вопросам, ставшим доступными ведомству Шелленберга.
С таким условием сделки оберштурмбанфюрер согласился. Тем более, дозировать информацию, которую станут «сливать» конкурентам, будет именно он. И явно лишь после того, как выцедит из неё то, что сначала пойдёт на стол Фюрера именно по линии его отдела.
— Понятно, — кивнул Николай и ляпнул. — Операция «Монастырь».
И по тому, как мгновенно напрягся Эйтингон, он понял, что ляпнул лишнее. Непозволительно лишнее.
— Что ты знаешь об этой операции? И откуда?
— Вы же, Леонид Александрович, сам назвали меня цыганкой. Нагадал, — попытался отшутиться Демьянов, но ставшие жёсткими глаза диверсанта показали, что шутка не прошла.
— Я спрашиваю тебя: откуда тебе стало известно это название? — зазвучала сталь в баритоне Эйтингона.
— Я не могу это сказать вам, товарищ майор госбезопасности. Если вы читали моё личное дело — а я не сомневаюсь в том, что читали — то вы должны помнить, что некоторые вопросы мне задавать не следует. И этот как раз относится к ним. Хотите узнать больше — обращайтесь к товарищу Меркулову или к наркому. Но я сомневаюсь, что они дадут вам такое разрешение. А вы — согласитесь с тем, чтобы быть допущенным к этой информации.
Следующий час Николай провёл «под присмотром» внутренней охраны. А когда взмыленный «Наумов» вернулся от начальства и махнул ему рукой «заходи», совершенно спокойно проследовал в кабинет.
— Вот тебе бумага, а вот пакет, в который запечатаешь написанное. Пиши всё, что ты помнишь об операции «Монастырь». Это приказ Меркулова.
— Он дал вам разрешение на доступ к этой информации?
— Нет, — недовольно мотнул головой Наум Исаакович. — Она пойдёт к наркому.
Знал Николай, с одной стороны, намного меньше, чем один из руководителей этой радиоигры, коим по возвращении из Турции стал «Наумов», а с другой — намного больше. По крайней мере, касающееся того, что должно произойти в будущем: стратегическая дезинформация через «Гейне» о направлении главного удара Красной Армии в разгар Сталинградской битвы, о награждении Александра Демьянова Железным Крестом, об операциях «Курьеры» и «Березино», являющихся продолжением «Монастыря». О десятках задержанных при помощи него немецких агентов, «выброшенных на ветер» деньгах, ресурсах и ложных диверсиях, о которых писали советские газеты, чтобы подтвердить информацию, пересылаемую немцам.
Откуда это было известно Николаю? Да просто не мог он не заинтересоваться легендой советской разведки, являющейся его однофамильцем. Увы, только однофамильцем.
— А когда мы вернёмся к вопросу интереса немцев к моей личности? — протягивая запечатанный пакет Эйтингону, спросил Демьянов.
— Позже вернёмся, — буркнул тот. — Не сахарный, не растаешь, если ещё раз придёшь ко мне по этой слякоти.
Фрагмент 12
23
Про слякоть Эйтингон не зря ввернул: к концу апреля остатки сгребённого дворниками в кучи снега, ещё не растаявшие за тёплые дни, теперь сочились ручейками, пополняемыми сыплющимся с неба дождём. Три дождливых дня, после которых выглянуло солнце, но сильно не потеплело: даже перед Первомаем столбик термометра так и не поднялся до 15 градусов.
Город оживал после необычайно холодной зимы и поздней весны. Несмотря на тревожные вести из Крыма, где при поддержке румынской 4-я армии армия Манштейна, оправившаяся после зимнего поражения и пополнившаяся, нанесла удар вдоль железной дороги на Симферополь в направлении селения Курман-Кемельчи, снова отбив Джанкой. Видимо, Гитлер не отказался от идеи захватить полуостров и главную базу Черноморского флота, и теперь один из главных идеологов Блицкрига начал новую попытку её воплощения.
Румыны, крепко измотанные во время боёв под Одессой и едва успевшие восполнить потери своей самой боеспособной армии, в этом прорыве не участвовали, держа фланги, а вот танковая дивизия, приданная Манштейну-Левински, сыграла решающую роль в охвате транспортного узла и окружении двух стрелковых дивизий, обороняющихся в Джанкое. Пожалуй, уже потерянных, если судить о том, что о тяжёлых кровопролитных боях в городе перестали упоминать в сводках Совинформбюро. Да и неясно было из них, где теперь находится линия фронта: всё ещё под Курман-Кемельчи, или уже откатилась к следующему крупному населённому пункту на пути к Симферополю, Биюк-Онлару.
После зимнего успеха все надеялись на скорую победу. На то, что Красная Армия, пополнившая потери, как только закончится весенняя распутица, возобновит победное шествие, изгоняя врага с советской земли. И Николаю, немного лучше других знающему, насколько ещё силён враг, не хотелось разочаровывать даже хороших знакомых, свято верящих в это. Он с тревогой ждал середины мая, когда в другой истории фашисты нанесли удар по Барвенковскому выступу.
Его опасение разделил и Константин Константинович Рокоссовский, находящийся в московском госпитале. Видимо, от судьбы не уйти, и он в первой декаде апреля тоже получил тяжёлое ранение. И тоже осколками снаряда, как и в другой истории. Правда, на этот раз позвоночник и печень не пострадали, и он отделался лишь пробитым лёгким, а второй осколок перебил лучевую кость руки.
Кто бы сомневался в том, что Анастасия Кирилловна стала одной из самых частых посетительниц выздоравливающего генерал-лейтенанта! Нет, никаких поползновений к тому, чтобы «отбить» его у жены, с которой была лично знакома, или у симпатичной миниатюрной военврача 2-го ранга Галины, явно пользующейся симпатией Константина Константиновича, Демьянов не заметил. Но это явное неравнодушие к кавалеру двух орденов Ленина и трёх орденов Красного Знамени позволило им заключить молчаливое соглашение: Николай «не замечает» её неравнодушия к Рокоссовскому, а тёща — участившихся поздних (или вообще утренних) возвращений от Гали Финберг.
Собственно, понять мать погибшей жены было можно: практически ровесница обходительного красавца-генерала, обожаемого многими советскими женщинами, сама ещё весьма привлекательна, в общем, «ягодка опять». И одинока много лет. При этом знающая, что супруга Константина Константиновича с дочерью — в эвакуации в Куйбышеве, он их не видел уже много месяцев…
Правда, психологически всё осложнялось предупреждением об интересе к Демьянову со стороны немецкой разведки. И если за то, что Абверу «скормят» через агента «Гейне», можно не волноваться (ОПБ-100 расформировано, явно «подставленный» Шлоссеру Демьянов даже получил очередное звание и теперь служит в другом учреждении, пусть и располагающемся в том же здании). Но ведь никто не гарантирует, что данную информацию начнут перепроверять другие агенты, знающие адрес квартиры, где он жил и живёт. А это — подставить под угрозу мести со стороны немцев самых близких Николаю людей.
Вопрос смены места жительства принципиально согласован между Румянцевым, отвечающим за безопасность попаданцев, и Эйтингоном, вместе с Судоплатовым курирующим операцию «Монастырь». Мало того, Николай уже собрал в узлы основную часть «мягкой рухляди», как он называл носильные вещи, и книг, из-за чего пришлось несколько дней не появляться у Финберг. Но Анатолий чего-то тянет с практической реализацией переезда.
С первомайским парадом тоже какая-то непонятная свистопляска. В газетах раструбили о том, что он состоится. Только военный парад, без демонстрации трудящихся. Поскольку 1 и 2 мая объявлены рабочими днями под лозунгом «в праздничные дни дадим больше продукции фронту». Но по системе НКВД нет никаких инструкций и оповещений о том, кто и в каком качестве занимается обеспечением порядка на улицах, по которым пройдёт боевая техника и личный состав воинских частей, участвующих в прохождении по Красной площади. Конечно, Демьянову, пусть и числящемуся по службе в структуре Наркомата внутренних дел, по-любому не пришлось бы нести дежурство, но уж Сашку-то Удовенко с его невысоким званием непременно привлекли бы. Или он теперь из-за того, что персонально приставлен к «племяннику», тоже стал «привилегированным»?
Да, после прошлогоднего парада 7 ноября, состоявшегося, когда враг стоял у стен столицы, такое мероприятие выглядит совершенно логичным. Фронт отодвинули от Москвы далеко, местами на сотни километров: есть чем гордиться. Через месяц после того парада началось контрнаступление, и люди ждут, что история повторится: парад, а вслед за ним — новый мощный удар по оккупантам. Демьянов не помнил, проходил ли такой парад в Москве, но на фотографии с прохождения войск и боевой техники перед трибунами с членами правительства и иностранными дипломатами в Куйбышеве, датированные 1 мая 1942 года, точно натыкался в интернете.