[1115]. Пусть наш философ признается в своем невежестве там, где такие великие мужи выражали лишь восхищение. Пусть поймет, что если предвидение твари есть рождение Сына Бога или премудрости Бога, то выходит, что временное есть причина вечности. Пусть поймет, что не в простоте высшей субстанции множественность Троицы, а значит, нет и консубстанциальной субстанции и совечной вечности.
8. Философски или, скорее, физически описывая сотворение первочеловека, он говорит, что тело его создано не Богом, а природой, душа дана ему Богом, а тело потом сделано духами, которых он называет демонами и звездами[1116]. С одной стороны, он, судя по всему, следует мнению некоторых безумных философов, для которых вообще не существует ничего кроме тела и телесного, а Бог не что иное, как стечение стихий и равновесие природы, и что это и есть душа в теле. С другой же, он выглядит сущим Манихеем, когда говорит, что душа создана благим Богом, а тело — князем тьмы[1117].
9. Любому читателю очевидно, как он высокомерно насмехается над рассказом Священного Писания о сотворении женщины, согласно которому Бог вынул ребро у первочеловека, чтобы из него сделать женщину[1118]. Истинное повествование он нагло заменяет своей выдумкой, презирая великую тайну, о которой Апостол сказал: «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей. Я говорю по отношению ко Христу и к Церкви»[1119]. Августин: «Адам, предвещавший будущее, явил нам образ вещей и великое знамение таинства, а скорее даже Бог через него. Даже во сне он сподобился получить жену, созданную из его ребра, так и из ребра уснувшего на кресте Христа суждено было народиться Церкви, ведь из проткнутого копьем бока проистекли таинства ее[1120]. Велика эта тайна! Бог мог бы взять у человека плоть, чтобы сделать женщину, и это вроде вполне бы подошло: нарождался слабый пол, и слабости скорее подходила плоть, чем кость. Но женщина создана из кости, то есть из ребра мужа, а на место кости легла плоть. Он мог бы заменить кость костью, мог для сотворения женщины взять плоть, а не кость. Что же все это значит? Создана женщина из кости, как бы для крепости, создан Адам из плоти, как бы для слабости, как Христос для Церкви: и слабость Его стала нашей силой»[1121]. Если бы Гильом верил в это, не стал бы насмехаться. Но что это мы? Спорить с насмешником — наживать себе беду. Вот уже наш хвастун, будто ему все скрытые от начала времен тайны открылись, нападает на клириков, не называя имен[1122]. Понятно, однако, кого он имеет в виду: празднующих Пасху, то есть богословов, потому что они, мол, по скудоумию своему не достойны есть Агнца, а его, соседа, то есть единоверца, не позвали, как следовало бы по Закону. Впрочем, как я слышал от знакомых с ним, он действительно был соседом, но ушел от тех, кого называет, так далеко, что, если не вернется в покинутый дом, его нельзя ни допускать к участию в Пасхальном таинстве, ни приглашать к трапезе Агнца[1123].
ЭПИТАФИЯ ТЕОДОРИХА ШАРТРСКОГО
Здесь Теодорих лежит, Стагирита преемник достойный,
В прахе земном заключен духа благого сосуд.
Власти магистерской скипетр сей педагог превосходный
Принял, дарением сим речью латинской почтен[1124].
В муже сем вместе слилось, как сходятся в море потоки,
Все, что измыслить бы мог самый возвышенный ум.
В первопричины вещей он мыслью проникнуть стремился[1125],
Мира единство умел разумом он созерцать.
Шар первозданный узрел, идеи с материей вкупе[1126],
И породившие все сущие в нем семена,
Силу, что глыбу земли, объявшее все мирозданье,
Меру привнесши и вес, властью числа сопрягла[1127];
Происхожденье вещей, и закон, что связует творенье,
Брань разнородных стихий прочным союзом сменив;
Смог он узреть, как творенье, вечно свой род обновляя,
Снова рождения ждет, смерть до того претерпев;
Видел, как, в немощи дряхлой зачав, непраздная вечно,
Род сей природа плодит, в старости матерью став.
Мог он проникнуть легко за покров многосмысленной речи[1128],
И, не встречая препон, смысл сокровенный узреть.
Троицу низших наук и сложнейших наук четверицу[1129]
Братьям, усердно трудясь, ясно сумел преподать.
Мудрость, что тайны покровом Платон и Сократ одевали,
Он разгадал и о том братьям поведал своим.
Логики узел рассек и умом проник он в глубины,
Коих доселе никто в век наш достигнуть не мог:
И аналитики первым, и опровержения первым[1130]
Понял, и галлам, собрав греков богатства, принес.
И Философия, прежде чуждая нашему веку,
Сбросив одежды, нагой взору предстала его.
Был ею избран супруг достойный брака такого,
Знатных потомков союз сей многочадный принес:
Славных мужей без числа, с отцом и матерью схожих, —
Так из учений живых вечный составился род.
Граций толпой окруженный и хором дриад[1131], Теодорих
Город не раз покидал, сельский приют возлюбя.
Братья его почитали, коих в единой общине[1132]
Пламень любви заключил в келий блаженный затвор.
Пищу там не извратит тлен никакого искусства,
Без возлияний течет трапеза строгая их.
Смрад от изжаренных туш не клубится над кухнею скромной,
В кубках на общем столе редко увидишь вино.
Всякий хотения род вменяют себе в преступленье
Помысел сладкий грехом смертным меж ними слывет.
Мудрость свою умалял он, наставника званья чурался,
Худшую в стаде овцу выше себя почитал.
Он быть учимым хотел, не дерзая учителем зваться —
Втуне присвоить боясь имени громкого честь.
Нищих избравши удел тягостный, жизни честнейшей
Делом и видом своим муж сей зерцало явил.
Праведной жизни венец — хвалу всемогущему Богу
В час свой последний воспел, в вечный покой отходя.
Исповедь чистая небу вручила безгрешную душу,
И в упованье благом кости в могилу легли.
Мертвых восстанья он ждет, когда с обновлением плоти
Жизнь возвратится, греха след безвозвратно омыв.
Протолевита обрел в нем, наставника и логофета
Шартр и схожего с ним снова едва ль обретет.
Приложения
О.С. ВоскобойниковШАРТРСКАЯ ШКОЛА: АВТОРЫ, ТЕКСТЫ, ПРОБЛЕМЫ
Шартрская школа, расцвет которой совпадает с ренессансом XII в., резонно считается создательницей первой со времен Античности самостоятельной новоевропейской космологии, не зависящей от символического мировоззрения и рациональной, опирающейся на новые тексты и новое чувство природы[1133]. Здесь, в Шартре, европейцы заново открыли природу и описали ее новым слогом[1134]. Все это верно. Однако о том, что на самом деле представляла собой школа, мы знаем довольно мало, и наши знания основываются на отрывочных свидетельствах, из которых историки начиная с конца XIX в. пытаются выстроить что-то похожее на стройную картину. Мы располагаем целым рядом сочинений разного жанра — они представлены в нашем издании. Но такие шедевры не возникают на пустом месте.
Центром притяжения для школяров Шартр стал после 1000 г. благодаря двум своим епископам, не случайно вышедшим в святые, — св. Фульберту (1006-1028) и св. Иво (1090-1115). Ученики Фульберта, разъезжаясь по Европе, разносили славу об учителе: «Ты мне молочный брат, потому что мы вместе, когда ты был еще мальчишкой, а я подростком, наслаждались сладкой трапезой в Шартрской академии под руководством нашего достопочтенного Сократа: такому обществу нам подобает радоваться больше, чем Платону, который благодарил природу за то, что она родила его во времена Сократа — и не овцой, а человеком»[1135]. Заметим: это пишет не какой-нибудь ученик Марсилио Фичино в медичейской Флоренции, а в середине XI в. епископ Брешии Адельман схоластику Беренгарию Турскому. У каждой эпохи — свой Сократ. Иво, сыгравший очень важную роль в формировании нарождавшейся тогда научной юриспруденции, канонического права, по лаконичному свидетельству эпитафии, «создал школу». Резонно предположить, что имеется в виду постройка нового здания, обустройство библиотеки и регулярных занятий[1136].
Если Фульберт и Иво были сеятелями, настоящий урожай собрал их преемник, епископ Готфрид Левский (1115-1148). Этот просвещенный прелат не оставил сочинений, но обладал, видимо, спокойным и открытым характером, интеллектуальной и духовной цельностью, заслужившей ему добрую славу и авторитет среди современников. Его хвалили одновременно как и вспыльчивый, обиженный на весь белый свет Абеляр, так и его непримиримый обвинитель, моральный ригорист св. Бернард Клервоский[1137]