щ–палатки. Быстро темнело. Но, несмотря на темноту, ездовые и бойцы расчетов привычно, без суеты и шума, седлали коней и запрягали их к орудиям и к боевым бричкам. Сигнал «Седловка» повторялся горнистом по несколько раз. Звук этого протяжного мелодичного сигнала то затихал, то становился громче и требовательней.
«Хло–о–пцы, кото–ов–цы, сед–ла–ай ло–ша–дей!» выводил трубач, предвещая долгий и трудный поход.
Протяжные и мелодичные, нехитрые сигналы трубача кавполка в трудные походные дни, а скорее ночи, доходили до сердца каждого конника, тревожили его душу. Почти к каждому сигналу горниста для лучшего запоминания были и словесные приложения. Кроме общеизвестных по большим и малым парадам сигналов — «Слушайте все!» и других, мне особенно запомнились сигналы нашей дивизии «Седловка!» и «Сбор командиров!».
«Седловка!» — протяжный мелодичный сигнал поднимал как по тревоге невыспавшихся бойцов, заставляя их не мешкая седлать коней, запрягать их в тачанки, боевые брички и орудия. Вечером, перед закатом солнца, где–то за селом, на хуторе или немецком фольварке, горнист подавал приказ командира полка, предвещающий поход в тыл противника, скоротечные встречные бои, а иногда и затяжные бои.
Запомнился и бодрый, задорный, веселый сигнал — «Сбор командиров!». В походе он предвещал скорую остановку на дневку или на кратковременный отдых. Усталые бойцы с надеждой провожали взглядом командиров, которые, пришпорив коней, спешили в голову колонны к командиру полка для получения необходимого приказа по размещению подразделений на дневке. «Ко–ман–диры, ко–ман–ди–ры, собе–ри–тесь, собе–ри–тесь! .. » — выводил трубач. Иногда сигнал заканчивался протяжным — «Ка–саа–ет–ся всех!», то есть всех офицеров полка. Эти сигналы, как правило, подавались за 3–5 км до остановки на дневку или до места сосредоточения перед вводом в прорыв.
После недолгих сборов батарея вытянулась (построилась) в походную колонну и заняла свое место в общей колонне полка. Стало совсем темно, и только пофыркивание коней да приглушенный стук колес боевых бричек говорил о продвижении полка. Всю ночь не переставая шел холодный дождь. Грунтовые дороги совместными действиями конских копыт, колес и дождя развезло так, что они превратились в сплошную реку жидкой грязи. Глубина этой грязной жижи доходила до боевых осей орудий, и орудия даже не катились, а плыли по этой бесконечной топкой реке–дороге. Несмотря на плащ–палатки и плащ–накидки, которыми мы укрывались поверх шинели, на нас не осталось ни одной сухой нитки. В сапогах хлюпало. К рассвету похолодало , вместо дождя с неба посыпалась острая, колючая снежная крупа. Плащ–палатки и шинели замерзли и стали на нас колом. Двигаться стало все труднее и труднее. Мы все промерзли, как говорится, до мозга костей. Люди и лошади с нетерпением ждали сигнала трубача «Сбор командиров!» И вот долгожданный сигнал: «Командиры … Командиры … Соберитесь … Соберитесь!» — выводил трубач, двигаясь вдоль колонны. Значит, скоро остановка, и мы сможем переобуться, просушиться, обогреться и отдохнуть. Место для дневки нашей батареи было отведено у двух уцелевших домов. Поскольку у меня пока еще не было определенных обязанностей, Кучмар предложил мне обогреться, привести себя в порядок и просушиться В одном из домов. Для меня это было очень кстати, и я направился в ближайший дом.
В избе на полу лежали вповалку конники ранее прибывшего сюда эскадрона. Было здесь тепло и сухо, но воздух такой густой, настолько спертый, тяжелы, что хоть топор вешай. С русской печки свешивались две детские головки. Глазенки детей с любопытством разглядывали спящих бойцов. Сердобольная хозяйка предложила мне раздеться, снять сапоги и просушить все на печке. «Да И сам полезай на печь к ребятам, пока все просохнет, там согреешься и поспишь». Я не заставил себя долго ждать и, перебравшись через спящих, в два прыжка юркнул на печь. Блаженству, которое я испытал, согреваясь на печи, не было предела. Холод приятно выходил из моего промерзшего тела. Согревшись, я сразу уснул. Разбудил меня коновод Кучмара, позвавший на обед. Завтрак я проспал. В хате было пусто, солдат уже не было, они разошлись по эскадронам и готовились к новому маршу. Обмундирование мое подсохло, и его, теплое от печи, было приятно надевать на отдохнувшее тело. Умывшись и плотно пообедав на батарейной кухне, я готов был к новым дорожным испытаниям. Дождь перестал совсем, и легкий морозец подсушил дороги.
После нескольких переходов мы пошли дорогами Псковщины. Под вечер на одном из дневных переходов, на марше, по колонне передали: слева от дороги могила Матросова. Весть о подвиге А. Матросова к этому времени облетела все войска. С группой бойцов мы бегом, чтобы не отстать от полка, направились в указанном направлении. Недалеко от дороги, на небольшой голой возвышенности, одиноко возвышался, наскоро оборудованный могильный песчаный холмик. После героического подвига А. Матросова (23.02.43) прошло не более девяти месяцев. Время было тяжелое, и стране, и населению ближайших сел было не до обелисков героям.
Об этом страна не забудет в послевоенные годы. Постояв у могилы героя, своим телом закрывшим амбразуру вражеского дзота, мы бегом бросились догонять батарею, удалившуюся от нас на порядочное расстояние.
Где–то позади осталась деревня Чернушки, Великие Луки, а впереди меня ждали неизвестные бои. Какие–то они будут? В начале .нового пути, в новой обстановке, некоторое время находишься еще под впечатлением старых своих связей, друзей и товарищей. Чем больше отдаляешься от них по времени, и расстоянию, тем чаще и чаще начинаешь думать о том, что впереди, пока эти мысли полностью не овладевают тобой, и тогда старые связи уходят в далекое прошлое.
Со старого моего места службы, 497–го армейского минометного полка, по–прежнему не было вестей. Я знал только, что полк участвовал в освобождении Киева, за что был удостоен звания «Киевский». И только спустя сорок лет после войны из письма бывшего командира взвода управления 4–й батареи 497–го минометного полка, Артеменко В. М., я узнал некоторые подробности о дальнейших действиях полка после 16 августа 1943 года, когда полк вышел на исходную позицию для прорыва долговременной обороны противника и когда я был ранен: «24 августа, после продолжительной артподготовки оборона противника была прорвана, и полк участвовал в освобождении: Шостки, Прилуки, Конотопа, Остера и вышел к Днепру, севернее Дымеры (24 сент.). Участвовал в освобождении Киева, получил звание «Киевский» и был награжден орденом Красного Знамени. Но никто из полка наград не получил (кроме комполка Молчанова), так как замполит полка угодил вместе со всеми наградными документами к немцам под Коростенем …
Там много наших ребят погибло, в том числе и комбат 1–й батареи (после моего ранения), Ануфриев. Он попал вместе с начальником дивизиона разведки и командиром отделения связи 4–й батареи и связистом в один двор, куда направился обоз немцев. Ануфриев стал во дворе за калиткой, а остальные спрятались в сарае и на чердаке, когда немцы вошли во двор. Ануфриев в упор застрелил шестерых немцев, а потом и себя. Остальные дождались ночи на чердаке и ночью пробрались к своим:
Там, в Коростене, похоронены и младший лейтенант Карпашко Иван и другие наши ребята полка. После Коростеня полк уже в составе 1 3–й армии освобождал: Н. Волынский, Корец, Костополь, Луцк, Дубно, Кременец. (За него полк был награжден орденом Суворова II степени.) Вел бои под Бродами в апреле 1944 года и далее».
Мы прибыли на 1–й Прибалтийский фронт. До 20 октября он назывался Калининским фронтом. В состав 1–го Прибалтийского фронта с начала ноября 1943 года вошла и наша конно–механизированная группа в составе 3–го гвардейского кавкорпуса и 5–го мехкорпуса. В составе этой КМГ мы начали наше участие в боях в Невельской горловине.
« …Начались проливные дожди. 16 ноября части корпуса начали втягиваться в узкую, насквозь простреливаемую Невельскую горловину. В течение 1618 ноября части корпуса по дорогам, превращенным в сплошное месиво, прошли простреливаемую артиллерией противника горловину. Войдя в прорыв, корпус ускорил движение в район западнее г. Городка, но кони к этому времени вымотались до предела, а мотомехчасти усиления, штатная артиллерия и автоколонны либо отстали на 50–60 километров, либо застряли в болотах вдоль всего маршрута. Фактор внезапности был утерян, овладеть Городком с ходу стало невозможным. Начались изнурительные бои в условиях, особо трудных для кавалерии …»[3].
Задача кавалерии не держать оборону, а войти в прорыв И развивать успех наступающих армий. И мы, обойдя озеро Езерище, несмотря на мороз, по непролазной грязи входили в про рыв через узкий перешеек шириной в три километра. Несмотря на обстрел противника с обеих сторон, немецкие пули и снаряды пролетали мимо, не причиняя нам вреда.
Опасную зону проходили ночью, бесшумно. Разговаривать и курить было строжайше запрещено, и если бы не грязь, размешенная тысячами ног и колес, переход был бы вполне удовлетворительным. После нескольких переходов мы подошли к Городку. Городок несколько раз переходил из рук в руки. Когда мы подошли, он был почти полностью освобожден от немцев, и нам оставалось только закрепить успех общевойсковых подразделений.