После боев и походов, мы прекрасно отдохнули на этом не тронутом войной полуострове, набрались сил и подготовились К решающим боям. Но всему приходит конец. Как говорится, делу время, а потехе час. Ранним утром батарея в полном составе выступила к городу Леба, где располагался штаб полка. Я уже был в седле, когда хозяйкина дочь подала сверток с продуктами и сказала, что это в дорогу от mutter.
БЕРЛИНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ
Корпус получил приказ выйти на исходные позиции в район действия 49–й армии. Сборы были недолгими, и, ранним утром покинув полуостров Леба, батарея заняла свое место в походной колонне полка. Опять дневные марши, ночуем в домах населенных пунктов, заранее облюбованных нашими квартирьерами. Население принимало нас нельзя сказать, чтобы доброжелательно, но не враждебно. Оно привыкло подчиняться силе и, тем более, победителям и представляло нам все необходимое: жилье, фураж для лошадей, места для орудий, для бричек, для коней и пр. Начпроды полков безвозмездно получали продукты. Все войска на территории Германии перешли на самообеспечение.
К месту и не к месту немцы ругали Гитлера, неоднократно повторяя: «Гитлер капут!» Как–то я спросил у пожилой фрау: «Почему вы недовольны Гитлером?» Она ответила — он проиграл войну!
Как–то вечером, собравшись за столом на ужин, после трудного марша, каждый из нас (троих офицеров батареи) стал рассказывать, кто как устроился на ночлег и какая у него хозяйка. Зозуля, как всегда, хвастался, перебирая достоинства своей хозяйки. Она, мол, и молода, и добра, и приветлива … Моя хозяйка была средних лет, сухопарая, строгая и замкнутая, да еще со своей старой «муттер». Послушав наш «отчет», комбат изрек:
— Все, что у вас, — это ерунда! Вот у меня хозяйка! — Он развел руками во всю ширь и сообщил: В эту дверь (показал на дверь), — не пролезет! А как танцует, как бабочка! Поет и играет на аккордеоне. Это надо видеть и слышать!
Мы не поверили, считая это очередной шуткой комбата. Немки тощие и не то что в дверь, а и в щель пролезут. Это не русские и не украинки. Да еще танцует, как бабочка? Комбат не стал спорить, а пригласил нас к себе домой. Все оказалось так, как он рассказывал. Хозяйка, действительно, в дверь еле протискивалась, и то бочком. Встретила нас приветливо, как старых друзей. Пригласила к столу. От угощения мы отказались, так как только что поужинали. Тогда она взяла аккордеон и устроила нам небольшой концерт. Играла и пела она довольно прилично, но время было позднее, и мы, поблагодарив ее и попрощавшись, поспешили с Зозулей по своим домам, оставив комбата наедине со своей хозяйкой. Рано утром опять в дорогу. Еще один марш и новый ночлег, новые люди. Мой дом на пригорке. У моей хозяйки две хорошенькие дочурки пяти и семи лет. Сначала они с недоверием относились ко мне, прячась за своей миловидной матушкой, потом освоились и стали смеяться над моим неправильным произношением немецких слов.
— Такой большой и не умеет правильно говорить! — смеялись они.
Принесли книжки с картинками и начали меня учить немецкому языку. Мы быстро подружились. Дети есть дети, они первые чутко реагируют на отношение к ним, первые идут на контакт, на сближение. Ночью спали дружно, по–семейному на широкой кровати, так как кровать была только одна. Было тепло и уютно. А утром после завтрака коновод заметил:
— Что–то хозяйка сегодня веселая?
— Нами довольна, вот и веселая!
Опять в седле. Свежий ветерок бодрит и поднимает настроение. Чем ближе мы приближались к фронту, тем короче отдых и продолжительнее марши. Середина апреля 1945 года. Последние марши к фронту. Может быть, и последняя дневка вдали от передовой и от шума грохочущей боевой техники фронтовой дороги. Тишина, солнце и сельский простор. Пробуждается природа, зеленеют поля, отдыхаем душой и телом. Я расположился в аккуратном сельском доме. Боев здесь не было, от войны уцелели дома и постройки. Был он и в стороне от основных военных дорог. Хозяйка, дородная фрау, хлопотала по дому, а я, удобно устроившись на диване, вздремнул после сытного обеда. В дверь постучали, и в проеме появилась голова моего коновода. С лукавой улыбкой на круглом, сияющем как полная луна, лице, он доложил:
— Товарищ гвардии лейтенант, туточки до вас якось цивильный, в шляпе и с палочкой.
— Спроси, что ему нужно?
— Гутарит, что сам скаже.
— Пусть войдет.
Вошел гражданский человек, в черном элегантном костюме, с цилиндром и тростью. Небольшие черные усики на смуглом лице напоминали стандартного джентльмена — щеголя из оперетт Кальмана. Стараясь сохранить строгую осанку, он хриплым голосом на смешанном польско–немецком языке с вологодским акцентом обратился ко мне с приветствием:
— Дзиен добры, пан офицер! Гутен таг, херр лейтенант. Энтшульдиген зи диштерунг, их зухе пферд, цвай коня, на спродажу мает?
Подчеркнуто раскланиваясь, церемонно снял цилиндр, аккуратно положил его на стул и прихлопнул ладонью. Цилиндр превратился в блин. Поочередно сняв перчатки, небрежно кинул их на блин. Играя тростью, неуклюже попросил разрешения сесть. Я разрешил.
— Зитцен зи.
Уже сидя, он представился:
— Херр ФинкельштеЙн. Працую куплей и продажей коней, пферден. Ферштеин? Готов купить цвай пферд по сходной цене.
— Их ферштеин, но, увы и ах, на спродажу коней не маю.
Мне сразу показалась подозрительной сбивчивая речь этого щеголя, особенно подтвердили мое подозрение его руки: грубые, рабочие, с мозолями. Вынув из кобуры пистолет и взведя курок, скомандовал:
— Hande hoch!
Подняв руки, «артист» взмолился знакомым мне голосом
— Это я! Не стреляйте! Я пошутил! Я ваш взводный кузнец, Коваль!
— Что, испугался? Будешь так шутить, на пулю нарвешься! Где ты раздобыл такой наряд?
— Это трофеи. Мы их нашли в одном брошенном доме. А что, мне идет? Как вы меня узнали?
— Сразу не узнал, а потом, как только снял перчатки, по рукам стало видно, каков ты джентльмен. Разыграл ты сцену классно. Даже польскую и немецкую речь изучил. Где научился?
— А я до армии участвовал в художественной самодеятельности в нашем сельском клубе. Разрешите идти?
— Разрешаю, иди, теперь наших ребят позабавь.
Коваль, а это был он, наш взводный кузнец, раскланиваясь, надел перчатки и цилиндр, предварительно стукнув себя «блином» по голове, чтобы он выправился, и удалился. Спустя некоторое время ко мне опять постучались. На сей раз хозяйка дома, солидная фрау, лет сорока. Ее очень заинтересовал наш «артист».
— Ферцайунг, дарф ихь, битте, абен коннен зие мир заген? (Извините, не могли бы вы мне сказать.) Кто этот элегантный и благородный господин, который только что вышел от вас? Он такой любезный. Раскланивался и улыбался мне. Я бы хотела познакомиться с ним.
Она еще долго тараторила, и из всего сказанного, я понял, что наш «артист» очаровал мою хозяйку. День был тихий, светило солнце. У коновязи батарейцы окружили «артиста» И смеялись над его очередной байкой.
— Что, все анекдоты рассказываешь? — спросил, я у « артиста».
— Нет, это все на самом деле было. Вы тогда в 3–м эскадроне были, а мы в 4–м. Комэска, старший лейтенант Конвалов, командует:
— Эскадрон, по коням!
А молодой солдатик, такой, как Балацкий, и «монголка» у него такая же мелкая, из пехоты, пропищал:
— Ау меня кобыла! — Разглядел, гад, несмотря на то, что из пехоты.
— А я не из пехоты! — подал реплику Балацкий.
— Ты не из пехоты, а он из пехоты. Не перебивай! Так вот. Комэска рассердился, и заорал:
— Что? Что? Какая еще кобыла?..
— Гнедая, «монголка», — С перепугу ответил солдатик.
— Прекратить разговорчики! Что конь, что кобыла. Команда одна была! Садись!
А через час после того как Коваль закончил свою работу по ковке, он попросил у меня разрешения ненадолго отлучиться.
— у меня приглашение дамы.
— Какой еще дамы?
— Да вашей хозяйки!
— А коней проверил?
— Да. В полном порядке!
— Ну, тогда ладно, но не более двух часов. Встреча их состоялась, но была недолгой, так как
в полночь запела труба: «Седловка!» Опять поход … Объезжая на марше колонну взвода, я спросил у Коваля:
— Ну, как встреча с фрау?
— Отлично, sehr gut. Фрау довольна! — весело ответил кузнец.
Тут же посыпались реплики от бойцов:
— Гвардейцы, как пионеры, — всегда готовы к бою и ко всему другому!
— Он фрау подковал как надо, на все четыре (на круг)!
— Еще бы ей быть недовольной! У него кобылка не сорвется, по ковке он мастер.
— А инструмент захватил с собой?
— А как же, мой инструмент всегда со мной!
Я не могу сказать, что видел насилие, грубость или жестокость со стороны наших бойцов по отношению к гражданскому немецкому населению. Уж слишком крут был наш командир полка, гвардии подполковник Ткаленко. Все знали, что он накажет примерно, и боялись его. Одно могу сказать: немки охотно жили с нашими офицерами. Причин на то, как я думаю, было две. Во–первых, Германия к тому времени обеднела мужиками, все были либо в могилах, либо в плену, либо на фронте. Во–вторых, немки, скорее всего, руководствовались такой логикой: «Если у меня в доме русский офицер, то русские солдаты ничего не посмеют сделать».