— Алло! Это ты, очкарик? — спросил он. — Ну, как делишки, сколько на сберкнижке?
Яшкин — это Яшкин, он не может без каламбуров.
— Миллион двести тысяч, — в тон ему сказал я.
— Чтоб мне так жить! — обрадовался Яшкин. — Ну, так сними полмиллиона и поедем завтра за город.
— Люсь! — окликнул я жену. — Тут Яшкин звонит — за город приглашает.
— Что ты, — вздохнула жена и показала глазами на сына, — Куда мы с ним.
— Эй, Яшкин, — сказал я. — Не можем мы. Нам ребенка не с кем оставить.
— Это причину пожара-то? — спросил Яшкин. — А вы его с собой.
— Люсь, он говорит — с собой взять!
— Еще чего! — дернула плечом жена. — Представляю, что будет за отдых.
— Нет, Яшкин, — сказал я. — Отпадает такой вариант.
— Заедаешь счастливое детство? — весело спросил Яшкин. — Вот я сейчас Пашкину трубку передам — он тебе врежет.
— Ай-ай-ай! — оказал Пашкин. — Ай-ай-ай, отец! Как же это ты, а? Ну, сам воздухом не дышишь — ну, не дыши, а ребенка-то почему лишаешь?
Затем трубку взял Гришкин.
— Нехорошо, старик, — загудел он. — Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей, не поможем вам с ребенком… Дай-ка мне старуху.
Я позвал к телефону жену.
— Нехорошо, старуха, — сказал ей Гришкин. — Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей… Погоди-ка, тут Яшкин хочет еще добавить.
Яшкин добавил и передал трубку Пашкину. Пашкин, заклеймив нас, вернул ее Гришкину…
Короче, когда они зашли по четвертому кругу, мы не выдержали и сдались.
B воскресенье утром Яшкин, Пашкин и Гришкин встретили нас на вокзале.
— Что-то я не вижу здесь ребенка! — притворно сказал Яшкин. — Ах, простите, вот этот молодой человек! Ого, какой богатырь! А папа не хотел его за город брать. Ну и папа! По боку надо такого папу! Верно? И мама тоже хороша — с папой соглашалась. Рассчитать надо такую маму. Как думаешь?
— Здорово! — сказал Гришкин. — Тебя как звать? Кузьма? Ну, садись мне на шею.
— Зачем вы? — запротестовала жена. — Он сам ходит.
— Да ладно, — отмахнулся Гришкин. — Мне же не трудно.
И Кузьма поехал в вагон на шее у Гришкина.
В поезде к нашему ребенку подключился Пашкин.
— Ну, оголец, хочешь конфетку? — спросил он.
— Не хочу! — мотнул головой Кузьма и покраснел.
— Ишь как вымуштровали, — недовольно заметил Гришкин.
— Это ты зря, оголец, — сказал Пашкин. — Зря отказываешься. Ты действуй так: дают — бери, а бьют — беги.
— Кхым-кхым… Вот что, Кузьма, — толстым голосом сказал я. — Относительно второй части… Это, видишь ли, дядя шутит. Когда бьют — надо не убегать, а давать сдачи.
— Сам-то шибко даешь? — спросил Гришкин.
— Да глупости это, — сказал Пашкин. — Материи… Лично я, например, бегал. Убегу — и все. Ну, правда, что бегал я здорово. Меня сроду догнать не могли.
— Вы! Звери! — не выдержал Яшкин. — Позвольте ребенку конфетку-то взять!
— Ладно, Кузьма, возьми, — разрешил я. Кузьма взял.
— А что надо сказать? — строгим голосом спросила жена.
— Дядя, дай еще! — подсказал Яшкин.
— Яшкин! — зашипел я. — Ты чему учишь!..
— Да бросьте вы, честное слово! — возмутился Гришкин. — Ребенок — он есть ребенок…
Мы вылезли на станции Ноздревой, и Кузьма сразу же увидел кур. Куры неподвижно лежали в пыли под плетнем.
— Они умерли? — спросил Кузьма.
— Спят, — ответил Пашкин.
— Нет умерли, — не согласился Кузьма.
— А ты возьми палку да турни их — враз оживеют, — сказал Гришкин.
— Кузьма, назад! — закричала жена. — Брось эту гадость!
— Пусть погоняет, — удержал ее Пашкин. — Где еще он куриц увидит.
Куры, исступленно кудахча и сшибаясь друг с другом, летели через плетень, в воздухе кружился пух.
— Ну, силен! — повизгивал Яшкин. — Вот рубает! Ай да причина пожара!
На берегу речки Яшкин с Кузьмой начали готовить костер.
— Тащи дрова! — командовал Яшкин. — Волоки сушняк, гнилушки, бересту, ветки — все пойдет!
— Кузьма! — сказал я, нервно протирая очки. — Не смей ломать эти прутики! Их посадили тети и дяди, думая о теба и о таких, как ты. Каждый человек должен…
— Пусть заготовляет, не мешай! — оборвал меня Гришкин. — Ломай, парень, их здесь до хрена. Век не переломаешь.
Тем временем Яшкин и Люся, расстелив на земле клеенку, «накрыли стол».
— Так много луку! — удивился подошедший Кузьма.
— Ничего — осилим, — заверил его Пашкин. — Под водочку он так ли еще пойдет.
— Все равно — до хрена, — сказал Кузьма.
Жена побледнела.
— Кузьма! — вскочил я. — Немедленно встань в угол!
Яшкин как стоял, так и покатился по траве.
— А угла-то! — задыхался он. — Угла-то… Угла-то нет!..
— Нет угла, — хмуро сообщил Кузьма.
— Хорошо! — сказал я. — В таком случае встань под кустик.
Кузьма встал.
— Под кустиком! — сказал Яшкин и снова затрясся от смеха. — Под кустиком полагается сидеть… А не стоять… Ты садись, старик. Садись.
Кузьма сел.
— Товарищи! — не выдержала жена. — Нельзя же так…
— Ну-ну-ну! — сказал Пашкин, разливая по кружкам водку. — Вы тоже меру знайте. Совсем замордовали человека. Родители… Давайте-ка вот лучше выпьем.
Выпили. Закусили луком и редисочкой. Луку, действительно, было до хрена. Пашкин стал наливать по второй.
— Ой, мне не надо! — прикрыла кружку жена.
— Я тоже… воздержусь, — буркнул я, покосившись на Кузьму.
— Эт-то как же так? — спросил Пашкин. — Эт-то что же такое? А ну-ка—в угол! Немедленно.
— Под кустик! — застонал от восторга Яшкин.
— Ребята! Ребята! — испугался я. — Вы чего!..
— Под кустик! — рыкнул Гришкин.
— Под кус-тик! Под кус-тик! — стали скандировать они втроем.
Мы с женой, улыбаясь дрожащими губами, встали под кустик.
— А ты выходи, — сказал Пашкин Кузьме. — Ты свое отбыл.
Кузьма вышел.
— Братцы! — взмолился я. — Что же вы делаете!
— А когда в углу — тогда не разговаривают, — поддел меня Кузьма.
— Что, съел? — спросил Яшкин. — Ты, Кузьма, папку не слушай, — сказал он. — Папка у тебя — вахлак. Очкарики, вообще, все вахлаки.
Пашкин, между тем, разлил по третьей.
— Ну, будем здоровы! — сказал он и обернулся к Кузьме. — А ты чего же сидишь-скучаешь? Тоже мне — мужик! Ну-ка, давай за папу с мамой — выручай их!
— Я не пью еще, — ответил Кузьма.
— Ничего, научишься, — сказал Гришкин. — Это дело такое. — Он вдруг оживился. — Вот у меня племянник — чуть разве побольше Кузьмы, — а пьет. Сядут с отцом, вжахнут пол-литра — и песняка.
— Ранняя профессионализация? — живо откликнулся Яшкин. — Бывает. У меня, у соседей — девчонка. Представляете, девчонка…
И потек милый интеллигентный разговор.
Возвращались мы вечером, в переполненной электричке. Кузьма спал на коленях у матери.
— Ну вот и вся проблема отцов и детей, — нравоучительно сказал Пашкин, — А то, понимаешь, ребенка оставить им не с кем… Эх вы, эгоисты! Да для него этот день знаете какой! Он его, может, на всю жизнь запомнит…
ЧЕТВЕРНОЙ ОБМЕН
— Значит, у вас — трехкомнатная? — переспросил Он, упершись напряженным взглядом в разложенные на столе бумаги. — И у папаши трехкомнатная?..
— Именно так, — закивал я. — Только она не вся моя, понимаете? У меня вот, обратите внимание, две из трех, — я выхватил из этого пасьянса нужную бумагу и пододвинул к Нему. — А в третьей, вот здесь отражено, — я отыскал другую бумагу, — проживает одиночка — гражданка Виолетта Буркина.
— Ага, — сказал Он, наморщив лоб. — А у папаши?
— У отца та же история, — вздохнул я. — Вернее, не та, а совсем наоборот: у него одна из трех. А в двух других еще семья живет. Но, знаете, если бы у него даже две из трех было, он бы все равно согласился ко мне.
— Согласился бы? — недоверчиво спросил Он. — А какой ему интерес?
— Так ведь родные, — сказал я. — Хочется вместе. Свой своему, как говорится, поневоле друг.
— М-да? — вскинул брови Он. — Ну, допустим, допустим… А эти?
— О-о, эти! — сказал я, поворачиваясь к соседней стопке документов. — Мы этот вариант, верите ли, полтора года искали. У них положение аналогичное нашему. Тут, значит, в двухкомнатной малогабаритке — семейство: муж, жена и двое ребятишек. А с другой стороны — ихняя мамаша и, так сказать, бабушка…
— С какой стороны? — спросил Он.
— Ну, это так — для упрощения, — пояснил я. — Не с другой стороны, а в соседнем районе у ихней бабушки собственная однокомнатная квартира… Кооперативная.
— Ах, кооперативная! Так-так… — сказал Он, как бы делая себе зарубочку на память. И зарубочку явно не в нашу пользу.
— Так вот, — заторопился я. — Эти муж, жена и ребятишки с дорогой душой согласны в отцову трехкомнатную. И бабушку забирают…
— У отца, выходит, трехкомнатная?
— Трех, — сказал я. — Вместе с соседями — объяснял уже… Значит, они туда. И бабушка, естественно. Отцовы же соседи, тоже с дорогой душой, — в эту двухкомнатную малогабаритку. А моя соседка, если помните — гражданка Виолетта Буркина — в бабушкину кооперативную. А отец — ко мне. — Я, наконец, перевел дух.
— Хха! — сказал Он, сгреб со стола бумаги и начал тасовать их. — Эти — туда, а те — сюда!.. Одни — назад, другие — обратно! Ловко закручено, ничего не скажешь! Не-е-ет, здесь что-то не так. Кто-то кому-то сунул.
— Чего сунул? — не понял я.
— Бросьте, не маленький! — сказал Он. — Не знаете, как суют.
— Честное слово! — сказал я, холодея от догадки. — Если вы насчет этого самого, то напрасно! Тут все обоюдно… Конечно, такая история на первый взгляд может показаться темной…
— А вот мы ее посмотрим на второй, — сказал Он и упрятал бумаги в стол. (Черт меня дернул с этим «первым взглядом»!) — Посмотрим на второй, мало будет — на третий посмотрим… Зайдите через недельку…
— Плохо дело! — объявил я, когда все заинтересованные стороны собрались в моей комнате. — Боюсь — сорвется мероприятие. Подозревают взятку.