— Эт что ж, не обменяют, стал быть? — спросила кооперативная бабушка.
— Могут не обменять, — сказал я.
— Деточки мои, кровиночки! — привычно запричитала намыкавшаяся с обменами бабушка. — Внучики мои, ягодки! Ягодки мои, смородинки!..
— Перестаньте, мама! — нервно сказал ее сын. — Кто вас гнал покупать эту кооперативную квартиру! Жили бы себе и жили в двухкомнатной — горя не знали.
— Кабы знать, где упасть, — присмирев, сказала бабушка.
Мой идеалист папаша немедленно взвился.
— Как это можно подозревать честных людей?! — запальчиво выкрикнул он. — Честных людей, отдающих все силы!.. К прокурору его за такие слова!
— Ишь ты, — язвительно хмыкнул подкованный в смысле гражданских прав папашин сосед. — К прокурору!.. Ты его к прокурору, а он тебя — к нарсудье.
— Возьми характеристику! — не унимался папаша, яростно вытряхивая из баночки валидол. — На производстве! Ты человек известный — четвертый год на доске почета висишь! Тебе коллектив зарплату распределять доверяет!
— Почета, — задвигался на стуле сосед. — Ты ему — почета, а он тебе показателей…
— А ну-ка, повтори еще разок, — попросил наш предместкома товарищ Подкидной.
Я повторил все сначала.
Товарищ Подкидной долго соображал, охватив руками голову, потом сказал:
— Нарисовать можешь? Схему начертить?
Я нарисовал схему: две трехкомнатные, двухкомнатную, однокомнатную, распределил по ним жильцов и затем показал стрелками, кто куда переселяется.
— Молоток! — восхищенно сказал Подкидной, постигнув, наконец, смысл будущей перетасовки. — Не думал, не гадал, что ты из этого положения выпутаешься!.. От меня-то что требуется?
— Ты мне характеристику напиши, — попросил я. — Подтверди, что я не этот… не взятодавец и… не взятовзявец. Больше ничего.
— Таких характеристик не даем, — сказал Подкидной. — Таких даже и не бывает. Можем, если хочешь, дать насчет того, что морально устойчивый и политически выдержанный. Эту — пожалуйста. А за твои квартирные махинации как я могу поручиться?
Через неделю, как было назначено, я появился у Него. Он сидел за столом очень прямо и глядел на меня с веселой строгостью. Видимо, Он посмотрел все на второй взгляд, может быть, даже на третий и теперь чувствовал себя крепко вооруженным.
— Прошу, прошу! — пригласил Он меня. — Ну, как там гражданка Буркина? По-прежнему согласна? В кооперативную?
— Согласна, — хмуро сказал я. — В кооперативную.
— Что вы говорите? — притворно удивился Он. — Добровольно? За так?
Я почувствовал, что сейчас Он выложит свой главный козырь и, чтобы не томиться дальше, быстро ответил: — Да, да! Добровольно, за так!
И Он выложил козырь. Он пристукнул ладонью о стол, жестом, означающим «Вот ты и попался, голубчик», перегнулся ко мне и сказал:
— Расскажите это в другом месте! Кто же поедет за так в кооперативную квартиру!
— А она едет! — строптиво сказал я. — Она вот такая!
— Ладно, — он отложил в сторону бумаги Виолетты Буркиной. — Возьмем старушку.
— Возьмем, — согласился я.
— Из собственной квартиры! — начал Он, явно сострадая бабушке. — Из однокомнатной! Отдельной!! Переезжает в какую-то угловую комнатенку. — Тут Он по-сиротски подпер рукою щеку. — Такая бескорыстная бабушка, верно?
— Так ведь к де-тям она! — не выдержал я. — К внучатам!..
— И никто никому не сует? — спросил Он.
— Ыыых! — застонал я.
— Ну, хорошо, — сказал Он, глубоко уязвленный моим запирательством. — Пусть решает комиссия… комиссия в пятницу.
— В какую?.. — спросил я.
— В ту, — ответил Он.
Сегодня был этот четверг…
…Я купил в аптеке большой флакон валерьянки и пошел объявлять заинтересованным сторонам о новой отсрочке.
Комиссия собралась в позаследующий вторник.
Я скромно сидел в уголке, на стуле для просителей.
В приемной подкованный сосед и Виолетта Буркина держали за руки рвавшегося в кабинет папашу.
Кооперативную бабушку скорый поезд вторые сутки мчал в Нахичевань — ее на время, от греха подальше, снарядили к младшей дочери.
Пока члены комиссии перелистывали наши бумаги, Он смотрел на меня буравящим взглядом. «Вот так-то вот, дорогуша! — говорил его взгляд. — Сколь веревочка ни вьется…».
Однако члены комиссии не сочли нужным вдаваться в подробности этого дела. С недовольным видом людей, вынужденных отрываться от важных государственных дел, они сказали, что такой мелкий вопрос возможно решить в рабочем порядке.
Через два дня вопрос был решен.
Бабушке отбили телеграмму. «Немедленно возвращайся новоселье». Папашу срочно отправили в санаторий.
Еще через день получали ордера. Я вышел на улицу, недоверчиво ощупывая карман, где лежала эта бросовая на вид бумажка, и тут увидел Его — на переднем сиденье готовой отъехать машины.
Он тоже меня заметил и поманил пальцем.
— Слушайте, — заговорил Он интимным голосом. — Ну, теперь-то… когда все позади… между нами, разумеется… Сознайтесь: кто-то кому-то сунул?
Я наклонился к нему и шепотом ответил: — Сунули. Они—нам… А мы — им… по четыреста рублей.
— Так я и знал, — удовлетворенно вздохнул Он. — Подозревал с самого начала… Трогай, Паша.
НА СПОР
Зима в нынешнем году, надо сказать, просто уникальная. С одной стороны, морозы жмут — то под сорок, то за сорок; с другой стороны, снегу навалило выше всяких допустимых пределов. По горло засыпало. Я думаю, если весь снег, нападавший за последние десять лет, вместе сгрести — и то столько не наберется.
Тут к соседям родственник из села приехал погостить, так прямо фантастические вещи рассказывает. Зайцы, говорит, в деревню бегут. Не могут в лесу держаться — тонут. А в деревне все же маленько утоптано. Вот они и бегут. Ну, а за ними, естественное дело, волки. Жуткая обстановка. До ветру боишься выскочить. Недавно, говорит, один заяц в избу залетел. Видать, его волки вдоль по улице фуганули, он, как от них лупил — так стекло оконное мордой вышиб и на стол свалился.
Может быть, конечно, родственник насчет зайца приврал — уж очень неправдоподобно все это выглядит.
Хотя, чем черт не шутит. В городе вон тоже в связи с заносами такие иногда казусы происходят, что расскажи постороннему человеку — не поверит.
Например, у нас тут в одной квартире, у Сереги Званцева, под старый Новый год собралась небольшая компания. Сам Серега с женой, дальний родич его пришел — дядя Гена, тоже с половиной, и еще Серегин сменщик Дубов. Собрались они в таком, почти что домашнем, кругу и решили вторично отметить праздник.
Дяди-Генина супруга, уже досыта хлебнувшая семейной жизни, в том числе подобных вечеринок, сразу достала вязанье и ушла с ним в дальний угол — дескать, горите вы синим огнем.
Мужчины, конечно, окопались за столом. Вокруг водки и винегрета. И Серегина Лелька с ними. Ну, эта, во-первых, как хозяйка, а во-вторых, она всего второй месяц с Серегой жила, буквально от рукава его не отлипала, и ей пока все интересно было, даже малосодержательные мужские разговоры.
А разговор, действительно, завязался какой-то довольно пустой. Не знаю уж, с чего он начался, но только Дубов с дядей Геной стали наперебой вспоминать разные отчаянные случаи из своей жизни: кто в молодости сколько раз двухпудовую гирю выжимал, кто с парашютной вышки прыгал, кто быка за рога удерживал и так далее.
Лелька рот раскрыла и глаз с них не сводит. Дубов же с дядей Геной, польщенные вниманием молодой и прекрасной особы, еще больше распаляются.
А Серега парень тоже заводной. Послушал он их, послушал и говорит:
— Это все семечки. Хотите — я сейчас с третьего этажа прыгну?
— Ну, и что? — спрашивает дядя Гена. — Прыгнешь — и что? Башку расшибешь.
Более гуманный Дубов говорит:
— Почему башку? Я сам со второго этажа выскакивал. Из полногабаритного дома. Прыгнуть можно — с башкой ничего не случится. А ноги он переломает, Запросто.
— С третьего?! — говорит дядя Гена. — И только ноги? Ых ты, какой ловкий! Это бы все так прыгали, если только ноги!
В общем, заспорили. Притащили лист бумаги, карандаш — давай высчитывать: сколько будет в трех этажах панельного дома и как прыгать надо — если пролезть между прутьями балкона да повиснуть на руках, а потом отпуститься…
— Да ни на чем я веситься не буду, — посмеивается Серега. — Я прямо с перил махну.
Дядя Гена бросил карандаш и вспылил:
— Ну, прыгай, обормот, прыгай! Расшибешь башку, тебе говорят! Сто рублей кладу, что расшибешь!
— Заметано! — говорит Серега. — А вы все — свидетели. Значит, если не расшибу, — с тебя, дядя, сотня, — И поворачивается к Дубову — что тот скажет.
Дубов побледнел, но стоит на своем:
— Ты, Сергей, должен сломать ноги. Ну… если хочешь доказать… полета рублей.
— Пойдет! — говорит Серега. — За каждую. Держи пять. — И стаскивает через голову галстук.
Тут Лелька поняла, наконец, что они уже не шутят, а всерьез, и повисла на Сереге — не пущу! Дяди-Генина супруга из угла кричит:
— Брось ты его, Лелечка, не держи! Пусть они все, паразиты, повыскакивают — туда им дорога!
Серега с трудом затащил жену в кухню и говорит ей шепотом:
— Дура! Ну, че психуешь? Там же сугроб, под балконом, метра три. Нырну в него — и двести рублей в кармане. Люди из самолета выпадывают в снег…
— Пусть выпадывают! — ревет Лелька. — А ты не смей!
Кое-как он ее от себя отцепил, выбежал из кухни и придавил дверь.
— А ну, мужики! — кричит. — Подержите маленько! А то все у нас накроется!
— Давай, — говорят те. — Только по-быстрому. Серега отодрал балконную дверь, выскочил наружу и, прикинув по памяти — с какой стороны сугроб, прыгнул в темноту.
И представьте — угадал!
Через пять минут заявился в квартиру — грязный, как трубочист.
Но целый. Только что физиономию немного поцарапал об дерево, когда мимо пролетал.
Но поскольку насчет физиономии уговора не было, Серега по закону счистил с Дубова и дяди Гены двести рублей.