Сказать, что зрелище было неэстетичным, – ничего не сказать. Карл застыл по-прежнему в до странности неудобной позе, вцепившись в Лорину руку.
Женщина на сцене рожала под мощные звуки «Реквиема». Между ног у нее появилось нечто кроваво-красное, в пленке, похожее на кусок сырого мяса, с явными очертаниями человеческого или какого-то другого эмбриона. И чем сильнее роженица тужилась и жала на свой живот, тем больше окровавленный кусок вылезал наружу. Наконец, он вывалился полностью и шмякнулся об пол с характерным звуком, различимым даже сквозь музыку. Это «нечто» действительно было похоже на новорожденного младенца, а направленный на него меняющийся свет создавал полное впечатление, что «оно» шевелится.
Музыка затихла. Зато ясно стал различим плач «новорожденного».
Женщина выпрямилась и повернулась в профиль продемонстрировать ставший плоским живот. Затем, порывшись в бездонных карманах своего балахона, она вытащила из одного нож и вилку, из другого солонку и перечницу, какие ставят на стол в дешевых забегаловках.
Склонившись над «дитятей», она тщательно его сначала посолила, потом поперчила и с размаху вонзила в него вилку, держа нож наготове. Затем, подняв лицо к публике, плотоядно облизнулась, издала утробный звук, обозначавший сладострастное предвкушение, и принялась по-живодерски кромсать плод (который напоследок едва слышно пискнул). В конце концов, она поднесла ко рту огромный кусок, издали похожий на младенческую головку, и откусила от него со смаком.
В зале раздался женский визг. Лору затошнило, и она, выдернув руку, зажатую как клещами пальцами Карла, едва успела выскочить из ложи… Зажав обеими ладонями рот, она ринулась в дамскую комнату, а когда, выпотрошенная, выползла из нее и вернулась на место, ложа была уже пуста.
На сцене же происходила потасовка. И главным действующим лицом в ней был Карл. Схватив «роженицу» за волосы и намотав их на кулак, он пытался утащить женщину за кулисы, в то время как она молча отбивалась. На помощь артистке подоспела охрана в виде двух крепких ребят, которые пытались скрутить Карла и высвободить его жертву. Карл был похож на разъяренного Зевса и, казалось, обладал силищей нечеловеческой – свободной рукой и ногами он раскидал охранников, отлетевших в разные стороны, и, накрутив еще одну прядь женской гривы на кулачище, упорно тащил пожирательницу младенцев со сцены. Все это происходило под вновь грянувшего Моцарта, которого врубили то ли по ошибке, то ли, наоборот, по приказу распорядителя, так что происходившее вполне можно было принять за продолжение номера. В этом заведении, похоже, не гнушались ничем, главным было дать публике то, за чем она пришла, – сильные ощущения. В какой-то момент маска у «роженицы» сползла набок, и Лора, к полному своему ужасу, узнала Габриэлу, дочь Карла и жену своего брошенного любовника.
Позже пришлось прямо в клуб вызвать врача – у «артистки» началась буйная истерика.
Наконец, притихшую и покорную, они запихнули Габи в такси и привезли в отель. Оказалось, что она занимала номер прямо под ними. Интересно, откуда обо всем этом узнал Карл, подумала Лора. И зачем ему понадобилось тащить ее на это представление? Другой бы сильно подумал, прежде чем посвящать любимую женщину, будущую жену в подобный семейный позор.
Когда уже под утро они остались, наконец, вдвоем в своей камере-люксе, Карл обнял ее и, как обиженный ребенок, молча уткнулся в шею.
– Я не знаю, что мне делать. Этот кошмар длится уже много лет. И я хочу понять, виноват ли я в этом.
– Ты уже большой мальчик. – Лора изо всех сил старалась не разнюниться, ей было ужасно жалко этого раненого силача. – Как говорит Томки: или вешайся, или освобождай табуретку. Для этого, мой милый, существуют психоаналитики.
– Я! К психоаналитику?!
– Вот именно. В этом нет ничего стыдного, это всего лишь врач. А вот твою дочь, похоже, пора госпитализировать в спецклинику, под серьезное наблюдение.
Карл первый раз в жизни лежал на кушетке психоаналитика. У доктора была смешная фамилия – Тушканчик (да, да, тот самый), – но отличная репутация среди специалистов.
Сеанс начался вполне обычно. «Специалист по придурошным», как Карл называл его для себя, попросил его описать свои чувства на данный конкретный момент.
– По поводу чего? – уточнил Карл.
– По поводу вашей рутинной каждодневности. С каким чувством вы проживаете день?
– Ну, хорошо. – Карл задумался на мгновение. – Каждое утро я просыпаюсь с чувством испытуемого.
– Кем? Кто вас испытывает?
– А я знаю? Ну как вам это объяснить? Я чувствую себя примерно так, как если бы мне приказали испытать оргазм, например. И это было бы еще выполнимо, если бы в качестве условия мой член не был уложен на гильотину – если что, его чик и нету.
Наступила очередь задуматься специалисту.
– Странное чувство, – наконец признался он. – Именно член? Не голова, например, которую принято укладывать на гильотину?
– Именно член, – подтвердил Карл. – Только не начинайте мне тут про детство, там ничего способного вызвать такое чувство не происходило – я из счастливой любящей семьи. Единственный ребенок, которого вырастили в любви и строгости. Никаких порочных отклонений. Никакой загнанной в подсознание вины. Ни у родителей, ни у меня. Всего добился сам. Отец с большим удовольствием профукал все семейное состояние. И правильно сделал – это дало мне стимул пошевелить собственной задницей.
– Вы чувствуете, что хотите причинить зло самому себе?
– Ни в коем случае.
– А другим?
– Если они это заслуживают и это в моих силах, я делаю это наяву, а не в мечтах.
– Вы жестокий человек?
– Нет, я считаю себя справедливым. Видите ли, я какое-то время увлекался исследованием человеческой природы. Однако, обнаружив, что она слишком сходна с моей, а по большей части намного примитивней и безобразней, разочаровался и это дело забросил. Теперь вот посещаю специалистов, чтобы услышать, к какому разряду ненормальных принадлежу сам. Хотя уверен, что у вас, в психиатрии, кто первый надел белый халат, тот и врач.
– Ну, будем считать, что из нас двоих первым все-таки успел я, – с улыбкой отозвался Тушканчик. – И уверяю вас, вы абсолютно нормальны. Просто хотите разобраться с самим собой – это естественное желание «человека разумного». У вас был в жизни какой-нибудь травмирующий сексуальный опыт? Во взрослой жизни, если уж вы считаете, что прожили счастливое детство.
– Однажды, когда у меня не встало. Думаю, слишком налег на коньяк в тот вечер. Но это больше травмировало партнершу, чем меня.
– Откуда же тогда это «чувство гильотины» для детородного органа?
– Это же вы специалист, вам на этот вопрос и отвечать. Иначе чем мы здесь занимаемся, за такие-то деньги.
Доктор кашлянул.
– Но никакой анализ невозможен, если я не располагаю фактами. А вы из тех пациентов, которые рассказывают только то, что хотят, а не то, что мне пригодилось бы для понимания вашего состояния. Вы прячетесь за свой собственный мизинец, не желая поделиться со мной ФАКТАМИ, а не только ощущениями. Должны же быть причины вашего столь глубокого беспокойства, вашей глубоко запрятанной депрессии, мешающей вам наслаждаться жизнью. При ваших-то возможностях и воображении! Вы, похоже, человек не бедный и не без фантазии.
Карл напрягся. Что не ускользнуло от внимательного взгляда врача.
– Вы хотите, чтобы я вам рассказал? – Карл обхватил своей огромной ручищей подбородок, чтобы тот не затрясся, как у ребенка, который готов заплакать.
– Нет, это не я. Это вы хотите мне это рассказать.
– Ну, хорошо. Только не думайте, что я это вам рассказываю, чтобы вы делали какие-то выводы. Или анализы. Я вам не мочу собираюсь сдавать. Я просто скажу вслух то, что до этого момента не озвучивал даже самому себе: все ограничивалось рваными воспоминаниями, тлеющими у меня в мозгу как не до конца потушенная сигарета.
– Считайте, что вы озвучиваете это самому себе. Если хотите, я могу даже выйти из комнаты.
– Останьтесь. Но ведите себя как шкаф.
Доктор молча кивнул.
Карл закрыл глаза и начал говорить.
– Мне нельзя было поддаваться на ее уговоры! Но она так просила! Ей исполнялось шестнадцать. И она созвала весь свой гламурятник – мамочкины дочки, папочкины сынки, все из дорогущей школы, в которую я ее определил. Ее родная мать к этому времени уже семь лет как пребывала в мире ином – овердоза. А неродная холила свои конечности и сбавляла вес в очередном модном заведении на берегу океана. Нужно заметить, что они друг друга не жаловали. Габи меня к новой жене откровенно ревновала. Да и женушка была не лучше – мозги ей заменяли длинные ноги и ангельская мордашка. А я, как и многие мужские особи в этом возрасте, руководствовался больше головкой, чем головой. Потащился на очередную сомнительную тусовку и оставил дом в распоряжении несовершеннолетней дочурки с ее дружками-балбесами.
Вернувшись под утро, в надежде, что молодежь уже рассосалась, я застал полноценную оргию, главной участницей которой была моя дочь.
Воспользовавшись всем, что попалось под руку, я разогнал всю эту банду малолетних алкоголиков и нечестивцев по домам, вызвав полдюжины такси для их развоза. Дочь в совершенно разобранном состоянии отнес в ее комнату и уложил в постель – она была абсолютно неадекватна. Не знаю уж, чем она разбавляла алкоголь, но ее расхристанный вид и идиотская улыбка наводили на самые неприятные подозрения. Сам завалился спать. Через какое-то время меня разбудили руки, шарящие по моему телу и добравшиеся, наконец, до члена, который, естественно, автоматически отозвался на прикосновение. Я вскочил, как ошпаренный. В моей постели лежала Габи, абсолютно голая, все с той же глумливой улыбкой на губах. Я пришел в такую ярость, что схватил ее за волосы и, накрутив их на руку, вытащил дочь из постели. Потом она ползала по ковру, пытаясь поймать меня за ноги, и умоляла «выебать» ее. Так и кричала: «выеби меня, ебешь же ты всех этих шлюх, во главе с этой стервой, твоей женой! Чем я хуже?» И все ползала и ползала, пытаясь поймать мои ноги. Наконец ей это удалось, и я свалился на пол. Я не мог применить грубую силу к собственной дочери, и мы какое-то время катались по полу в яростном клубке. В какой-то момент она умудрилась меня оседлать. Тут-то я ей и закатил затрещину такой силы, что она отлетела в угол и, скрючившись там в позе эмбриона, заскулила совершенно по-собачьи. Валялась там и скулила, как собачонка, пока я натягивал штаны. Потом и вовсе отключилась, то ли заснула, то ли потеряла сознание. Я взял ее на руки и снова отнес в ее комнату, где и уложил в постель.