– Я сегодня буду говорить о страшном. О страшном и грустном – о положении в нашей с вами стране. Это уже не та страна, гражданством которой можно гордиться. Ее вместе со всей Европой разъедает страшная напасть, разрушительная, как серная кислота. И все мы знаем имя этой заразы – ИСЛАМИЗМ. И вот, под маской терпимости, желая доказать самим себе, что мы излечились от вируса расовой вражды, мы открыли ворота двадцати миллионам мусульман, которые принесли к нам глупость и невежество, религиозный радикализм и нетерпимость, преступность и бедность, вызванные нежеланием работать и поддерживать достойное существование своих семей. Они превратили прекрасные города Англии, Испании, Франции, Бельгии и Голландии в часть третьего мира, тонущую в грязи, мракобесии и наглой преступности. Они селятся в квартирах, предоставленных бесплатно правительством, и в стенах этих квартир строят планы, как убить и уничтожить наивных «хозяев». Мы обменяли культуру на фанатичную ненависть, творческий дар на дар разрушения, интеллигентность на отсталость и первобытные предрассудки.
Питер перевел дух и обвел взглядом присутствующих – ему внимали с энтузиазмом и полным принятием.
Питер к тому моменту уже отлично понимал, что в основном человеку и приказывать-то не приходится – он подличает и свинничает по зову души. И чтобы разбудить этот зов, нужно всего ничего – пощекотать самолюбие жалкого индивидуума, объяснив ему его собственную «избранность».
– И это после террористических атак в Америке и в Европе, в разных точках земного шара, от Бали до Лондона, мы должны быть политкорректными?! Эти бесноватые расположились здесь как дома, ходят по нашим улицам в своих длинных балахонах с закутанными в тряпки жирными женами, плодятся как тараканы, понастроили свои мечети и медресе, где прямо у нас под носом они взращивают будущих фундаменталистов, вколачивая в их детские головы свои варварские понятия и доктрины.
– Мы для них гяуры – грязные псы. Они пользуются всеми нашими благами в своих целях, для нашего же будущего уничтожения. А мы смотрим на это и тешим себя надеждой на их перевоспитание. Правильно, что они нас презирают.
– Это – НАША СТРАНА, НАША ЗЕМЛЯ и НАШ ОБРАЗ ЖИЗНИ! – выкрикнул один из слушателей.
– Пусть подчиняются или катятся отсюда. Их сюда никто не звал, – поддержал другой.
– Почему мы молчим? – продолжал Питер. – Они нас запугали? Почему не реагирует наше правительство? «Мультикультури-ии-изм», – передразнил он кого-то.
– Трусы и слабаки! – отреагировали в зале. – Мудаки политкорректные. А эти наглые мракобесы наши же законы против нас используют.
– Говорят, что не всякий мусульманин террорист, – задиристо выкрикнул Питер. – Это правда. Зато практически всякий террорист – исламист. А практически любой мусульманин – сочувствующий. И речь сегодня о нашествии на НАШ мир.
– Мигранты – это армия вторжения. Ее авангард! – прокомментировал бритый наголо прыщавый тип.
– И иммигрант, который не хочет интегрироваться в культуру принимающей его страны, пилит сук, на котором сидит. Но, к сожалению, на этом суку сидим и все мы. И рухнем первыми, они-то разбегутся по другим деревьям – чем примитивней раса, тем выше ее выживаемость. – Питер, произнося эти слова, чувствовал себя трибуном, философом, фюрером. – Наша страна стала мировым посмешищем. Она окружена коварным врагом. Началось вымирание белой расы. Без войн, эпидемий и голода. Чтобы не осознавать это, надо быть слепым и тупым слабаком. Таковой Европа сегодня и является. Ее надо спасать. И сделать это должны мы.
Ему бурно аплодировали.
Он был собой очень доволен. Да, он умел покорять! Брать в плен! Порабощать! Умел подчинять себе массы. Недаром он держит себя за сверхчеловека, способного на все. Порок, коварство, беспощадность. И, сразу после, благостность, готовность к жертве. Главное, себя потешить. А все эти презренные муравьи вокруг… на то они и муравьи, чтобы употреблять их себе на пользу. И конечно, при всем этом не терять ясность ума. О пламенный пах, о, холодная голова и стальные мышцы! И мысли о своем величии. И скором грехопадении.
Глядя на эти ничтожества, внимающие ему, Питер радовался как некрофил, забравшийся в городской морг.
Глава 4Томки
Из «китайских мудростей» Томки, начертанных ее рукой над входом художественной мастерской:
1. «Если что пошло не так, просто с ухмылкой уйди в дом, сделанный из прессованных гениталий выдр».
2. «Одолела душевная грусть? Бойся гигантских влажных бровей врага».
3. «Твои страхи превратятся в ветер, который будет играть волосами пенсионерки, торгующей плавлеными гвоздями».
4. «ТЫ не один, вокруг тебя мохнатые сливы пророчества».
5. «Внутри себя ты сможешь найти много отважных пчел, которые вняли момент кадыка карликового миротворца».
У Лоры была хренова туча всяких знакомых, приятельниц, зазывающих ее на разные «тусовки» – вернисажи, премьеры, благотворительные вечера в присутствии высоких особ. И всего одна подруга. Но зато какая! Томки!
Порой Лоре казалось, что она понимает, в чем заключалась ее проблема в отношениях с жизнью и людьми. Ей было свойственно наделять последних неким имиджем, законченным образом, который рождался исключительно в ее голове и никакого отношения к действительности не имел. Она дорисовывала им над головами нимбы, ореолы из воображаемых достоинств, которых, скорее всего, не хватало ей самой и о которых она начиталась в детстве в сказках. К тому же потом она требовала, чтобы объекты ее любви или даже просто симпатии этому образу соответствовали и несли его как крест. Можно представить, какое количество разочарований приходилось испытывать человеку с подобными запросами на каждом шагу. Живой объект этого псевдоромантического воображения на «имидж» плевал, вел себя как попало, и нимб все время сползал с его головы, норовя грохнуться оземь и разбиться. Лора же упрямо водружала его на прежнее место – он опять кренился, терял равновесие, тускнел и ржавел, порой прямо на глазах.
И только Томки, коронованная званием «лучшей подруги», не подводила ее никогда.
Томки была самой эксцентричной особой, которую Лора встречала в жизни. У нее были какие-то немыслимые русско-татарско-еврейские корни и внешность топ-модели. Сама себя она называла «гой-русак Чингиз Ашкенази». Ее апельсинового цвета и немыслимой густоты грива была известна всему городу. А рот ее, с натурально очерченной граненой формой губ, полных и ярких, как у кинодив сороковых годов, был тайной завистью всех подруг и предметом восхищения всей мужской популяции. Томки была художницей – «аван-постмодернистка, концептуальная хулиганка-хэппенинша и главный наебщик всей художественной жизни города», как определяла она сама себя.
– Дурю людей за их же деньги. Почему нет, если они этого жаждут?
Она уверяла, что является инженером человеческих душ, мозгов и внутренностей, и настаивала, что нигде из вышеперечисленного не нашла ничего интересного.
– Содержание практически одно и то же, не будем определять субстанцию.
Последний ее вернисаж наделал много шума. На открытке-приглашении красовалась могильная плита с артистическим именем То́мки и датой рождения и смерти. День смерти совпадал с датой вернисажа. Форма одежды для приглашенных предлагалась «черная, траурная».
Гости явились в какую-то заброшенную котельную на окраине города, полную ржавых труб, паутины и разного металлического хлама, и, натыкаясь друг на друга почти в полной темноте, сбились в группки вокруг возвышения в центре. Ровно в назначенное время мощный луч прожектора осветил «инсталляцию» – на возвышении стоял гроб, обитый ярко-оранжевым атласом с черными аппликациями птичек, цветочков и бабочек. В пламенеющем под цвет ее волос гробу, в смиренной позе покойницы возлежала совершенно голая Томки, бледная и прекрасная, с венком из полевых цветов на животе, обрамляющим пупок со вставленной в него горящей свечкой.
Грянул, заставив вздрогнуть присутствующих, торжественный похоронный марш, составленный из музыкальных кусков Шопена, рок-группы «Хаббл» и цыганщины. Все помещение осветилось желтоватым светом, придав лицам присутствующих мертвецкий восковой оттенок. Похоронный марш сменился на заунывный гул с вкраплениями завываний то ли гиен, то ли ветра, создавая впечатление долетающих стонов грешников из самой Преисподней. А на огромный, свесившийся с потолка экран каким-то образом была спроецирована вся толпа собравшихся. Причем толпа эта пребывала не в покое, а, при помощи высокотехничных осветительных фокусов невидимого осветителя корчилась в неприличных судорогах, некоем ритуальном бесноватом танце.
Всем стало явно не по себе.
В этот момент «покойница», переместив венок с живота на голову и взяв свечу в руки, уселась в гробу и произнесла небольшую речь:
– Позвольте вам орально донести истину: настоящее искусство имеет много сил красоты. Оно состоит из лучшего в себе, какое редко кто есть. И настоящие большие люди имеют способы насладить себя ими, кто обладает настоящим искусством в его объеме! – И, раскланявшись во все стороны, торжественно завершила: – Спасибо, мой мозг кончил.
Потом «покойница» спустилась к гостям. Голая, босиком, она обходила по очереди всех гостей, церемонно и торжественно пожимая им руки, и благодарила за присутствие на «таком грустном мероприятии».
– Наша жизнь – хэппенинг и инсталляция, неизвестно кем исполненная, – повторяла хулиганка всем гостям подряд.
Кстати, весь этот макарбный перформанс проспонсировал неравнодушный к искусству и, видимо, к самой перфоманщице Карл.
Томки с Лорой друг друга обожали, несмотря на все различия в статусе и характере. И обязательно виделись хотя бы раз в неделю, чтобы «отвести душу». Они обсуждали все на свете, хохотали до упаду над собой и всем остальным человечеством и обязательно делились «сокровенным». В общем, у каждой из них в лице другой была подруга, о которой мечтает каждая женщина.