Адуи Шгаве безмятежно продолжил выступление: «Некоторые сомневаются в практической целесообразности этого предложения. Друзья и товарищи! Заверяю вас, что, несмотря на искреннее, товарищеское стремление братских государств оказывать нам помощь, они не могут повысить наш престиж! Чем больше мы полагаемся на их руководство, тем меньше нас уважают другие страны Африки».
Намбей Фаранах поднял дрожащий указательный палец: «Не совсем так, товарищ Шгаве!»
Шгаве игнорировал его: «Именно поэтому я приобрел восемнадцать американских пусковых установок. Нельзя не признать, что они устарели и нуждаются в дорогостоящем обслуживании. Тем не менее, это все еще эффективные средства устрашения, внушающие уважение. Восемнадцать межконтинентальных баллистических ракет, способных защитить нас от любого нападения, укрепят нашу позицию лидеров Черной Африки».
Снова раздались аплодисменты. Адуи Шгаве наклонился вперед, обозревая слушателей ничего не выражающими выпуклыми глазами: «Разрешите мне закончить на этом мое выступление. Я готов ответить на вопросы… Да, товарищ Буасседе?»
Буасседе, тщедушный старик с роскошной пушистой седой бородой, поднялся на ноги: «Все это прекрасно и замечательно – устрашающее оружие и все такое – но против кого мы собираемся его использовать? Какая нам от него польза? Мы же ничего не понимаем в таких вещах».
Шгаве кивнул – великодушно и снисходительно: «Немаловажный вопрос, товарищ Буасседе. Могу ответить на него только следующим образом: никогда не знаешь, откуда и когда нападут безумные милитаристы».
Фаранах снова вскочил: «Могу ли я ответить на этот вопрос, товарищ Шгаве?»
«Собрание с уважением выслушает ваше мнение», – вежливо согласился премьер-министр.
Фаранах повернулся к старику Буасседе: «Мы загнали империалистов в угол, они прячутся и дрожат от страха в своих гнилых закоулках, но все еще могут собраться с силами и нанести последний истерический удар, если подумают, что это позволит им извлечь прибыль».
«Товарищ Фаранах выразился со свойственной ему непоколебимой приверженностью нашим идеалам», – заметил Шгаве.
«Разве у нас есть хоть какая-нибудь возможность обслуживать эти установки своими силами?» – поинтересовался Буасседе.
Шгаве кивнул: «Мы живем в быстро изменяющемся мире. В данный момент у нас нет таких возможностей. Но до тех пор, пока мы не сможем действовать самостоятельно, наши союзники из России будут предоставлять предложенные ими полезнейшие услуги. Они привезут мощные землесосные снаряды и установят пусковые шахты в песках у нашего побережья. Они обязались также предоставить нам судно особой конструкции, подающее жидкий кислород и горючее».
«Все это чепуха! – прорычал Буасседе. – Нам придется платить за это судно – это не подарок. Деньги лучше было бы расходовать на постройку дорог и закупку скота».
«Товарищ Буасседе не учитывает нематериальные выгоды такой сделки, – спокойно отозвался Шгаве. – А, товарищ Магуэми! Ваш вопрос?»
Товарищ Магуэми – облаченный в черный костюм серьезный молодой человек в очках, спросил: «Сколько китайских иммигрантов, в точности, планируется пустить в нашу страну?»
Шгаве покосился на Фаранаха: «Пока что это предложение носит чисто теоретический характер и, возможно…»
Фаранах тут же вскочил на ноги: «Программа диктуется настоятельной необходимостью! Сколько бы ни потребовалось китайских специалистов, мы их примем с распростертыми объятиями».
«Вы не ответили на мой вопрос, – холодно настаивал Магуэми. – Действительно, сотня специалистов нам пригодилась бы. Но сто тысяч крестьян – колония чужеземцев в нашей среде – может только повредить».
Шгаве торжественно кивнул: «Товарищ Магуэми подчеркнул существование важной проблемы».
«Ни в коем случае! – воскликнул Фаранах. – Товарищ Магуэми исходит из ошибочных предпосылок. Сто человек, сто тысяч, миллион, десять миллионов – какая разница? Мы все – коммунисты, мы все стремимся к общей цели!»
«Не могу с вами согласился, – повысил голос Магуэми. – Мы должны избегать доктринерского решения проблем. Нас поглотит волна азиатов, и никто больше не услышит наш голос».
Еще один молодой человек, тощий, как голодная цапля, с узкой физиономией и выступающим, как лезвие, носом, тоже вскочил на ноги: «У товарища Магуэми нет чувства исторической перспективы. Он игнорирует учения Маркса, Ленина и Мао! Настоящий коммунист не обращает внимания на расовое или географическое происхождение».
«Я не настоящий коммунист, – ледяным тоном отозвался Магуэми. – Никогда не делал столь унизительных заявлений. И рассматриваю учения Маркса, Ленина и Мао как гораздо более устаревшие, чем американское оружие, бремя которого товарищ Шгаве непредусмотрительно возложил на наш народ».
Адуи Шгаве расплылся в широкой ухмылке: «Мы можем оставить в стороне вопрос о китайской иммиграции, так как, скорее всего, она никогда не возникнет. Как отметил товарищ Магуэми, мы могли бы приветствовать, конечно же, сотню-другую специалистов. Но более широкомасштабная программа несомненно привела бы к возникновению проблем».
Намбей Фаранах гневно уставился в пол.
Шгаве продолжал говорить успокоительным тоном, и через некоторое время распустил парламент на два дня.
Кийт вернулся к себе в номер «Тропического отеля», устроился на диване и рассмотрел ситуацию. До сих пор его не удовлетворяло достигнутое. Он допустил серьезную ошибку в том, что касалось Дутовского – возможно, он уже вызвал у него подозрения. Оснований для оптимизма не было.
* * *
Через два дня Адуи Шгаве снова выступил в зале Верховного парламента – на этот раз с речью, посвященной злободневному вопросу о принадлежавшем государству консервном заводе. Намбей Фаранах не удержался от язвительного замечания: «Наконец появилась какая-то возможность полезного использования списанных американских пусковых шахт – в них можно устроить рыбозаводы, а отходы запускать в космос».
Шгаве поднял руки, призывая к порядку рассмеявшихся было делегатов: «Довольно глупостей! Я уже объяснил, почему эти вооружения имеют большое значение. Тем, кто не разбирается в таких вещах, посоветовал бы их не критиковать».
Фаранаха не так просто было обуздать: «Конечно! Куда нам разбираться в таких вещах! Мы ничего не знаем об этой американской рухляди, плавающей где-то посреди океана. Существуют ли вообще эти так называемые пусковые установки?»
Шгаве покачал головой, выражая снисходительное отвращение: «Вы готовы на любые крайности? Пусковые шахты поблизости, их может осмотреть каждый желающий. Завтра я прикажу снарядить эсминец „Лумумба“ – и попрошу весь парламент, в полном составе, проинспектировать установки. У вас больше не будет оснований для скептицизма – даже если сегодня вы считаете, что они существуют».
Фаранах молчал. Он капризно пожал плечами и поглубже устроился в кресле.
Почти две трети членов парламента приняли приглашение Шгаве, и утром следующего дня взошли на борт единственного корабля военно-морского флота Лахади, старинного французского эсминца. Прозвенели колокола, прозвучали свистки и гудки, вода вспенилась за кормой, и «Лумумба» отчалил, направившись поперек залива Табакунди, а затем на юг, навстречу длинным синим волнам океана.
Эсминец проплыл километров тридцать параллельно обветренному пустынному берегу, после чего на горизонте появились семнадцать бледных узких куполов – плавучие пусковые шахты. Но «Лумумба» повернул к берегу – туда, где на огромных поплавках покоилась восемнадцатая установка, причаленная к берегу и врытая в прибрежное песчаное дно. Рядом пришвартовался русский землесосный снаряд, закачивавший струи воды под шахту, удаляя песок и тем самым опуская установку все глубже.
Парламентарии стояли на носовой палубе «Лумумбы», разглядывая цилиндр впечатляющих размеров. Всем пришлось признать, что пусковые установки существовали. Премьер-министр поднялся на капитанский мостик в сопровождении главнокомандующего лахадийской армии, маршала Ахилла Хашембе – свирепого человека лет шестидесяти, с коротко подстриженными седыми волосами. Пока Шгаве обращался к членам парламента, Хашембе сверлил глазами собравшихся – сначала одного, затем другого.
«Вертолет, который мог бы сесть на площадку этой установки, в настоящее время ремонтируется, – говорил Шгаве, – в связи с чем осмотр ракеты как таковой придется отложить. Неважно, однако! Вы вполне можете вообразить размеры такой ракеты. Представьте себе восемнадцать таких ракет, установленных через равные промежутки вдоль берега – какое впечатление это произведет на наших соседей и на наших врагов!»
Кийт, стоявший рядом с Фаранахом, слышал, как тот что-то бормотал на ухо соседу с другой стороны. Кийт с величайшим вниманием наблюдал за происходящим. Прошло два часа с тех пор, как стюарды подали делегатам небольшие чашки черного кофе. В этот момент между Кийтом и Фаранахом стояли три других парламентария; забирая свою чашку у стюарда, Кийт сумел уронить «пилюлю непопулярности» в четвертую по счету чашку на подносе. Стюард прошел дальше, каждый следующий делегат взял по чашке, и Фаранаху досталась чашка с пилюлей. Теперь окружающие поглядывали на Фаранаха с брезгливым отвращением и отодвигались от него подальше. Кийт и сам чувствовал исходивший от Фаранаха запашок. «Американские биохимики неплохо поработали», – подумал он; от Фаранаха действительно исходила отвратительная вонь. Фаранах заметил всеобщее отношение к нему и недоуменно озирался.
Эсминец «Лумумба» медленно обогнул пусковую шахту, уже прочно укрепившуюся в постоянной песчаной основе. Русские механики на борту земснаряда отсоединяли насосы, подготавливаясь к выполнению таких же работ в отношении второй установки.
К Кийту приблизился стюард: «Адуи Шгаве хотел бы поговорить с вами».
Кийт последовал за стюардом в столовую командного состава, едва не столкнувшись с выходившим оттуда делегатом.
Адуи Шгаве поднялся на ноги и торжественно поклонился: «Тамба Нгаси! Будьте добры, присаживайтесь. Не желаете ли немного коньяку?»