Кийт отказался, резко покачав головой – таков был характерный для Нгаси жест.
«Вы уже встречались с маршалом Хашембе?» – вежливо спросил Шгаве.
Кийта подробно инструктировали, но на этот счет он не получил никаких указаний. Пришлось ответить уклончиво: «Я высоко ценю опыт и способности маршала Хашембе».
Хашембе сухо кивнул, но ничего не сказал.
«Хотел бы воспользоваться этой возможностью, – продолжал Шгаве, – чтобы узнать, сочувствуете ли вы моей программе теперь, когда вы смогли лично познакомиться с пусковыми установками».
Кийт задумался. Слова Шгаве означали, что раньше между ними существовало расхождение по этому вопросу. Погрузившись в роль Тамбы Нгаси, Кийт ответил так, как ожидалось бы, по-видимому, от настоящего Нгаси: «Слишком много бесполезных затрат, слишком много иностранного влияния. Нам нужна вода для орошения полей, ножны лекарства для больного скота. Их нет – тем временем мы расходуем сокровища на дурацкие архитектурные выкрутасы в Феджо». Краем глаза Кийт заметил, что Хашембе слегка прищурился. Значило ли это, что маршал одобрял его позицию?
Шгаве отозвался с чопорной любезностью: «Хорошо понимаю ваши возражения, но следует учитывать также тот факт, что русские предоставили нам заем, тем самым позволив сделать столицу символом прогресса. Они не разрешили использовать эти деньги в других, не столь поучительных целях. Мы согласились на их условия – и я считаю, что это пошло нам на пользу. В наши дни престиж имеет огромное значение».
«Для кого? – проворчал Кийт. – И зачем? Почему мы должны красоваться в лучах славы, за которую не смогли заплатить сами?»
«Вы признаёте поражение прежде, чем началась битва! – напористо возразил Шгаве. – К сожалению, бедность – наше общее африканское наследие, и нам надлежит преодолеть это препятствие».
Кийт, в роли Нгаси, сказал: «Моя родина – Котоба, в верховьях Дасы, мой народ живет в глинобитных хижинах. Подобные представления о славе и престиже смехотворны в глазах бедняков Котобы. Дайте нам воду! Дайте нам скот и лекарства для скота!»
Голос Шгаве понизился: «Я тоже хотел бы предоставить жителям Котобы воду, скот и лекарства. Но я хочу большего – хотя говорить о „лучах славы“ нам, пожалуй, не подобает».
Хашембе поднялся на ноги, коротко кивнул премьер-министру и Кийту и вышел из столовой. Шгаве покачал большой круглой головой: «Хашембе не понимает мою мечту. Он хочет изгнать иностранцев: русских, французов, индусов и китайцев – в особенности китайцев».
Кийт тоже поднялся на ноги: «Не считайте меня убежденным противником ваших взглядов. Возможно, вы подготовили документ, который я мог бы прочесть?» Как бы невзначай, он сделал шаг вперед и приблизился к премьер-министру. Шгаве пожал плечами и стал перелистывать лежавшие на столе бумаги. Кийт притворился, что споткнулся – костяшки его пальцев прикоснулись к толстой шее премьер-министра. «Прошу прощения, ваше превосходительство! – пробормотал Кийт. – Я чуть не упал».
«Пустяки! – откликнулся Шгаве. – Вот документы, в которых разъясняются мои планы развития Лахади и Новой Африки». Премьер-министр моргнул. Кийт взял бумаги и начал их просматривать. Тем временем Шгаве зажмурился – наркотик, впрыснутый Кийтом через кожу, распространялся по телу. Уже через минуту Шгаве опустился в кресло и заснул.
Кийт действовал со всей возможной быстротой. Прическа Шгаве представляла собой множество коротких, смазанных маслом пучков волос. К основанию одного из этих пучков Кийт прилепил черную гранулу – не больше зернышка риса – после чего отступил и продолжил просмотр документов.
Хашембе вернулся в столовую. Маршал остановился, переводя взгляд с Шгаве на Кийта и обратно. «Премьер-министр, кажется, задремал», – заметил Кийт, продолжая перелистывать страницы.
«Адуи Шгаве! – позвал Хашембе. – Вы заснули?»
Веки премьер-министра задрожали; он глубоко вздохнул, поднял глаза: «Хашембе… Я, наверное, устал от этой поездки. А, Тамба Нгаси! Можете взять эти бумаги. Надеюсь, вы положительно отнесетесь к моим предложениям в парламенте. Вы – влиятельный человек, мне нужна ваша поддержка».
«Принимаю ваши слова близко к сердцу, ваше превосходительство». Покинув столовую, Кийт быстро поднялся на капитанский мостик. Эсминец направлялся вдоль берега обратно в Феджо. Кийт прикоснулся к одному из внутренних переключателей и услышал звучавший у него в голове голос Шгаве: «… изменился и в целом стал более разумным человеком. Не могу привести никаких доказательств, но я это в нем почувствовал».
Голос Хашембе звучал тише: «Он ведет себя так, будто меня не помнит – но много лет тому назад, когда он состоял в организации „леопардов“, мне удалось задержать его и дюжину его сообщников в Энгассе. Он убил двух моих людей и сбежал – хотя теперь, конечно, не имеет смысла об этом вспоминать».
«Тамбе Нгаси следует уделять пристальное внимание, – сказал Шгаве. – Он хитрее, чем кажется на первый взгляд – не думаю, что следует доверять тому впечатлению вождя из глубинки, какое он старается производить».
«Может быть», – отозвался Хашембе.
Кийт отключил слуховой канал и зашифровал сообщение: «Я на борту эсминца „Лумумба“, мы только что осматривали пусковые шахты. Передатчик №1 закреплен на голове Адуи Шгаве; теперь вы можете слышать разговоры премьер-министра. Я опасаюсь их прослушивать – меня могут обнаружить, регистрируя отраженный сигнал. Если произойдет что-нибудь существенное, известите меня».
Он прикоснулся к переключателю; импульс, содержавший информацию и усиленный спутником, приняли в Вашингтоне.
* * *
Эсминец «Лумумба» зашел в залив Табакунди и причалил. Кийт вернулся в «Тропический отель», поднялся на сверкающем эскалаторе на второй этаж и прошел по украшенному шелком и мрамором коридору к двери своего номера. Два обстоятельства спасли ему жизнь: привитая подготовкой привычка никогда не заходить в помещение, не принимая меры предосторожности, а также наличие радиолокационных датчиков в его ушных амулетах. Привычка призвала его к бдительности; предупреждающий сигнал заставил его отпрыгнуть в сторону и назад. Там, где только что находилось его лицо, пролетел целый шквал маленьких стеклянных игл. Они с тихим звоном ударились о противоположную стену коридора и рассыпались мелкими осколками.
Приземлившийся на четвереньки Кийт вскочил и заглянул в гостиную. Там никого не было. Он зашел внутрь и закрыл за собой дверь. Иглы вылетели из катапульты – сравнительно простого механизма. Если кто-то из служащих отеля собирался пронаблюдать за тем, что случилось, и удалить катапульту, это должно было быть сделано в ближайшее время.
Кийт подбежал к двери, приоткрыл ее, выглянул в коридор. Коридор был пуст – но приближались звуки шагов. Оставив дверь открытой, Кийт прижался к стене.
Шаги остановились. Кийт слышал чье-то дыхание. В дверном проеме появился нос: нос поворачивался то в одну, то в другую сторону – соглядатай оценивал обстановку. За носом последовало лицо, повернувшееся и посмотревшее Кийту почти в глаза. Рот на этом лице приоткрылся от неожиданности; Кийт протянул руку и схватил незнакомца за шею – лицо исказилось гримасой боли. Рот открылся шире, но не издал ни звука.
Кийт втащил этого человека в гостиную и захлопнул дверь. Перед ним был мулат лет сорока. У него были пухлые, словно раздутые щеки и бугорчатый нос с горбинкой. Кийт узнал Корти – первоначально предполагалось, что он будет его связным в Феджо. Кийт наклонился ближе и заглянул в глаза Корти – они отливали розовым блеском, зрачки сузились в точки, взгляд сохранял отсутствующее выражение.
Кийт пропустил через обмякшее тело Корти электрический разряд. Корти напрягся от боли и снова раскрыл рот, но не закричал. Кийт начал было говорить, но Корти отчаянно приложил палец к кубам. Выхватив карандаш из нагрудного кармана Кийта, он поспешно написал на стене по-английски: «Китайцы вживили мне в голову схему, я схожу с ума».
Кийт неподвижно смотрел на него. Корти внезапно выпучил глаза. Беззвучно крича, он бросился на Кийта, пытаясь схватить его за шею и разорвать ее ногтями. Кийт убил его электрическим разрядом и отошел на шаг, глядя на безжизненное тело.
«Нет спасения американскому агенту, попавшему в руки китайцев!» – подумал Кийт. Они вводили проводники непосредственно в мозг, в болевые центры, а затем передавали инструкции и следили за происходящим с помощью передатчиков; при этом, по своему усмотрению, они могли напоминать о себе, наказывая человека-марионетку болевыми стимулами и приводя его в лихорадочное бешенство. Лучше умереть, чем жить в таком состоянии.
Итак, китайцы опознали Кийта. Проследил ли кто-нибудь за тем, как он закрепил подслушивающее устройство на голове Шгаве? За тем, как он подложил пилюлю Фаранаху? Или Дутовский слишком прозрачно намекнул на то, что русского агента подменил американский? Или же – такую возможность не следовало сбрасывать со счетов – китайцы просто-напросто хотели избавиться от Нгаси, африканского изоляциониста?
Кийт выглянул в коридор – ни души. Он выволок тело Корти в коридор, а затем, движимый мрачным капризом, подтащил его к эскалатору и протолкнул на ступени – покойник стал спускаться в вестибюль.
Раздраженный и подавленный, Кийт вернулся в номер. Север против Востока против Юга против Запада: четырехсторонняя война. Все эти битвы, кампании, трагедии: неизмеримая скорбь! И зачем? Ради окончательного умиротворения всей Земли? «Исключительно маловероятно, – думал Кийт, – учитывая предстоящие миллионы лет». Зачем же он, Джеймс Кийт, американский гражданин, замаскированный под Тамбу Нгаси, рисковал жизнью и вживлением проводников в болевые центры мозга? Кийт размышлял. По-видимому, ответ заключался в следующем: вся история человечества сосредоточена в жизни каждого индивидуального человека. Каждый человек может наслаждаться триумфами всего человечества или страдать от поражений всего человечества. Карл Великий умер великим героем, хотя сразу после этого его империя развалилась. Каждый человек обязан одержать свою личную победу, достигнуть своей неповторимой и себялюбивой цели.