Снова раздались аплодисменты. Адуи Шгаве наклонился вперед, обозревая слушателей ничего не выражающими выпуклыми глазами: «Разрешите мне закончить на этом мое выступление. Я готов ответить на вопросы... Да, товарищ Буасседе?»
Буасседе, тщедушный старик с роскошной пушистой седой бородой, поднялся на ноги: «Все это прекрасно и замечательно — устрашающее оружие и все такое — но против кого мы собираемся его использовать? Какая нам от него польза? Мы же ничего не понимаем в таких вещах».
Шгаве кивнул — великодушно и снисходительно: «Немаловажный вопрос, товарищ Буасседе. Могу ответить на него только следующим образом: никогда не знаешь, откуда и когда нападут безумные милитаристы».
Фаранах снова вскочил: «Могу ли я ответить на этот вопрос, товарищ Шгаве?»
«Собрание с уважением выслушает ваше мнение», — вежливо согласился премьер-министр.
Фаранах повернулся к старику Буасседе: «Мы загнали империалистов в угол, они прячутся и дрожат от страха в своих гнилых закоулках, но все еще могут собраться с силами и нанести последний истерический удар, если подумают, что это позволит им извлечь прибыль».
«Товарищ Фаранах выразился со свойственной ему непоколебимой приверженностью нашим идеалам», — заметил Шгаве.
«Разве у нас есть хоть какая-нибудь возможность обслуживать эти установки своими силами?» — поинтересовался Буасседе.
Шгаве кивнул: «Мы живем в быстро изменяющемся мире. В данный момент у нас нет таких возможностей. Но до тех пор, пока мы не сможем действовать самостоятельно, наши союзники из России будут предоставлять предложенные ими полезнейшие услуги. Они привезут мощные землесосные снаряды и установят пусковые шахты в песках у нашего побережья. Они обязались также предоставить нам судно особой конструкции, подающее жидкий кислород и горючее».
«Все это чепуха! — прорычал Буасседе. — Нам придется платить за это судно — это не подарок. Деньги лучше было бы расходовать на постройку дорог и закупку скота».
«Товарищ Буасседе не учитывает нематериальные выгоды такой сделки, — спокойно отозвался Шгаве. — А, товарищ Магуэми! Ваш вопрос?»
Товарищ Магуэми — облаченный в черный костюм серьезный молодой человек в очках, спросил: «Сколько китайских иммигрантов, в точности, планируется пустить в нашу страну?»
Шгаве покосился на Фаранаха: «Пока что это предложение носит чисто теоретический характер и, возможно...»
Фаранах тут же вскочил на ноги: «Программа диктуется настоятельной необходимостью! Сколько бы ни потребовалось китайских специалистов, мы их примем с распростертыми объятиями».
«Вы не ответили на мой вопрос, — холодно настаивал Магуэми. — Действительно, сотня специалистов нам пригодилась бы. Но сто тысяч крестьян — колония чужеземцев в нашей среде — может только повредить».
Шгаве торжественно кивнул: «Товарищ Магуэми подчеркнул существование важной проблемы».
«Ни в коем случае! — воскликнул Фаранах. — Товарищ Магуэми исходит из ошибочных предпосылок. Сто человек, сто тысяч, миллион, десять миллионов — какая разница? Мы все — коммунисты, мы все стремимся к общей цели!»
«Не могу с вами согласился, — повысил голос Магуэми. — Мы должны избегать доктринерского решения проблем. Нас поглотит волна азиатов, и никто больше не услышит наш голос».
Еще один молодой человек, тощий, как голодная цапля, с узкой физиономией и выступающим, как лезвие, носом, тоже вскочил на ноги: «У товарища Магуэми нет чувства исторической перспективы. Он игнорирует учения Маркса, Ленина и Мао! Настоящий коммунист не обращает внимания на расовое или географическое происхождение».
«Я не настоящий коммунист, — ледяным тоном отозвался Магуэми. — Никогда не делал столь унизительных заявлений. И рассматриваю учения Маркса, Ленина и Мао как гораздо более устаревшие, чем американское оружие, бремя которого товарищ Шгаве непредусмотрительно возложил на наш народ».
Адуи Шгаве расплылся в широкой ухмылке: «Мы можем оставить в стороне вопрос о китайской иммиграции, так как, скорее всего, она никогда не возникнет. Как отметил товарищ Магуэми, мы могли бы приветствовать, конечно же, сотню-другую специалистов. Но более широкомасштабная программа несомненно привела бы к возникновению проблем».
Намбей Фаранах гневно уставился в пол.
Шгаве продолжал говорить успокоительным тоном, и через некоторое время распустил парламент на два дня.
Кийт вернулся к себе в номер «Тропического отеля», устроился на диване и рассмотрел ситуацию. До сих пор его не удовлетворяло достигнутое. Он допустил серьезную ошибку в том, что касалось Дутовского — возможно, он уже вызвал у него подозрения. Оснований для оптимизма не было.
Через два дня Адуи Шгаве снова выступил в зале Верховного парламента — на этот раз с речью, посвященной злободневному вопросу о принадлежавшем государству консервном заводе. Намбей Фаранах не удержался от язвительного замечания: «Наконец появилась какая-то возможность полезного использования списанных американских пусковых шахт — в них можно устроить рыбозаводы, а отходы запускать в космос».
Шгаве поднял руки, призывая к порядку рассмеявшихся было делегатов: «Довольно глупостей! Я уже объяснил, почему эти вооружения имеют большое значение. Тем, кто не разбирается в таких вещах, посоветовал бы их не критиковать».
Фаранаха не так просто было обуздать: «Конечно! Куда нам разбираться в таких вещах! Мы ничего не знаем об этой американской рухляди, плавающей где-то посреди океана. Существуют ли вообще эти так называемые пусковые установки?»
Шгаве покачал головой, выражая снисходительное отвращение: «Вы готовы на любые крайности? Пусковые шахты поблизости, их может осмотреть каждый желающий. Завтра я прикажу снарядить эсминец «Лумумба» — и попрошу весь парламент, в полном составе, проинспектировать установки. У вас больше не будет оснований для скептицизма — даже если сегодня вы считаете, что они существуют».
Фаранах молчал. Он капризно пожал плечами и поглубже устроился в кресле.
Почти две трети членов парламента приняли приглашение Шгаве, и утром следующего дня взошли на борт единственного корабля военно-морского флота Лахади, старинного французского эсминца. Прозвенели колокола, прозвучали свистки и гудки, вода вспенилась за кормой, и «Лумумба» отчалил, направившись поперек залива Табакунди, а затем на юг, навстречу длинным синим волнам океана.
Эсминец проплыл километров тридцать параллельно обветренному пустынному берегу, после чего на горизонте появились семнадцать бледных узких куполов — плавучие пусковые шахты. Но «Лумумба» повернул к берегу — туда, где на огромных поплавках покоилась восемнадцатая установка, причаленная к берегу и врытая в прибрежное песчаное дно. Рядом пришвартовался русский землесосный снаряд, закачивавший струи воды под шахту, удаляя песок и тем самым опуская установку все глубже.
Парламентарии стояли на носовой палубе «Лумумбы», разглядывая цилиндр впечатляющих размеров. Всем пришлось признать, что пусковые установки существовали. Премьер-министр поднялся на капитанский мостик в сопровождении главнокомандующего лахадийской армии, маршала Ахилла Хашембе — свирепого человека лет шестидесяти, с коротко подстриженными седыми волосами. Пока Шгаве обращался к членам парламента, Хашембе сверлил глазами собравшихся — сначала одного, затем другого.
«Вертолет, который мог бы сесть на площадку этой установки, в настоящее время ремонтируется, — говорил Шгаве, — в связи с чем осмотр ракеты как таковой придется отложить. Неважно, однако! Вы вполне можете вообразить размеры такой ракеты. Представьте себе восемнадцать таких ракет, установленных через равные промежутки вдоль берега — какое впечатление это произведет на наших соседей и на наших врагов!»
Кийт, стоявший рядом с Фаранахом, слышал, как тот что-то бормотал на ухо соседу с другой стороны. Кийт с величайшим вниманием наблюдал за происходящим. Прошло два часа с тех пор, как стюарды подали делегатам небольшие чашки черного кофе. В этот момент между Кийтом и Фаранахом стояли три других парламентария; забирая свою чашку у стюарда, Кийт сумел уронить «пилюлю непопулярности» в четвертую по счету чашку на подносе. Стюард прошел дальше, каждый следующий делегат взял по чашке, и Фаранаху досталась чашка с пилюлей. Теперь окружающие поглядывали на Фаранаха с брезгливым отвращением и отодвигались от него подальше. Кийт и сам чувствовал исходивший от Фаранаха запашок. «Американские биохимики неплохо поработали», — подумал он; от Фаранаха действительно исходила отвратительная вонь. Фаранах заметил всеобщее отношение к нему и недоуменно озирался.
Эсминец «Лумумба» медленно обогнул пусковую шахту, уже прочно укрепившуюся в постоянной песчаной основе. Русские механики на борту земснаряда отсоединяли насосы, подготавливаясь к выполнению таких же работ в отношении второй установки.
К Кийту приблизился стюард: «Адуи Шгаве хотел бы поговорить с вами».
Кийт последовал за стюардом в столовую командного состава, едва не столкнувшись с выходившим оттуда делегатом.
Адуи Шгаве поднялся на ноги и торжественно поклонился: «Тамба Нгаси! Будьте добры, присаживайтесь. Не желаете ли немного коньяку?»
Кийт отказался, резко покачав головой — таков был характерный для Нгаси жест.
«Вы уже встречались с маршалом Хашембе?» — вежливо спросил Шгаве.
Кийта подробно инструктировали, но на этот счет он не получил никаких указаний. Пришлось ответить уклончиво: «Я высоко ценю опыт и способности маршала Хашембе».
Хашембе сухо кивнул, но ничего не сказал.
«Хотел бы воспользоваться этой возможностью, — продолжал Шгаве, — чтобы узнать, сочувствуете ли вы моей программе теперь, когда вы смогли лично познакомиться с пусковыми установками».
Кийт задумался. Слова Шгаве означали, что раньше между ними существовало расхождение по этому вопросу. Погрузившись в роль Тамбы Нгаси, Кийт ответил так, как ожидалось бы, по-видимому, от настоящего Нгаси: «Слишком много бесполезных затрат, слишком много иностранного влияния. Нам нужна вода для орошения полей, ножны лекарства для больного скота. Их нет — тем временем мы расходуем сокровища на дурацкие архитектурные выкрутасы в Феджо». Краем глаза Кийт заметил, что Хашембе слегка прищурился. Значило ли это, что маршал одобрял его позицию?