Раздается натянутый смех.
– Твоя голова выглядит вполне довольной, – говорит мне Викс, пока мы собираем наши сумки.
– А-а?
– Да, ты просто кажешься счастливой, Бель. Менее напряжена, чем все мы.
Я улыбаюсь, но не отвечаю, потому что это заявление одновременно справедливо и несправедливо по причинам, о которых она не подозревает.
Глава тринадцатаяСерафина
Снова ужин, и я изо всех сил пытаюсь присоединиться. Теперь мои дни вращаются вокруг приемов пищи, которых чертовски много. Я предполагала поговорить с Викторией раньше, но другой разговор, неожиданный, неприятный разговор, отвлек меня. Когда же это было? Я всегда быстро соображала, но теперь часы и минуты расплываются и кружатся. Я точно знаю, что легла вздремнуть после завтрака и проснулась с затуманенными глазами в четыре часа дня от нежных прикосновений Сильви. Она задает мне вопросы, и скоро я буду вынуждена отвечать.
Но существует очень уместная здесь поговорка: Petit a petit l’oiseau fait son nid.
Мало-помалу птица вьет свое гнездо.
В конце концов, именно я собрала их здесь, не так ли? Джейд, на противоположном конце стола, одета в красное, а не в черное. Ее платье с глубоким декольте, но на этот раз подходящей длины. Она улыбается, болтает с Дарси, сидящей рядом с ней и Викторией. Сейчас я наблюдаю за Джейд и Дарси, но они этого не замечают. Однако я делаю это с того момента, как Джейд вошла в мой дом.
Многое нужно исправить, и кусочки пазла почти встали на свои места. Сегодня вечером мы отпразднуем день рождения Джейд. Завтра утром я наконец встречусь с Викторией. А потом соберу всех. Это будет сложно, но я открою им все до последней крупицы.
Арабель, конечно, тоже здесь, со своей бабушкой. Сильви. У меня комок подкатывает к горлу. Возможно, до этого момента я не осознавала, скольких людей я все еще люблю. Тем не менее я готова уйти. За девяносто четыре года я прожила жизнь одновременно полную и пустую. Жизнь, полную гордости, и жизнь, полную стыда. Мое тело подводит меня, я даже удивлена, что оно продержалось так долго.
Официантки приносят следующее блюдо – le plat principal[42], confit de canard[43].
Утку предложила подать Дарси, хотя я думала, что Джейд вегетарианка. Я ощетиниваюсь, когда женщина, имени которой я не знаю, ставит передо мной тарелку. Они забыли подать сорбет из лайма, чтобы освежить вкусовые рецепторы после рыбного блюда. В обычной ситуации я бы что-нибудь сказала, не стала есть дальше и потребовала сорбет, потому что у всего есть особый порядок. Правила, которым необходимо следовать. Но как только я открываю рот, голубые глаза Сильви, окруженные морщинками, встречаются с моими, и она улыбается, слегка и только мне. Поэтому я воздерживаюсь от того, чтобы отчитать своих официанток.
У Сильви самая красивая улыбка на свете. Я всегда так считала. У нее неровные, но белые зубы. Она ходит к моему дантисту, разговорчивому мужчине из Экса, который убедил ее отбелить их. Вот только дело не в этом, а в сиянии ее улыбки. В доброте, которая светится на ее лице. Сильви – невероятно добрый человек, я таких больше не встречала. Порой мне кажется, что ее доброта передается и мне. Однако чаще я вижу обратное.
С виноградника дует мистраль, и я потираю руки и тянусь за шалью. Сильви замечает это. От ее взора не ускользает ни одно мое малейшее движение. Она придвигает свой стул и помогает мне накинуть шаль на плечи. По моей шее пробегают мурашки от страха, а может, это просто ветер. Слышатся голоса, болтовня на английском, которая звучит для моих ушей как мелодия без слов. Возможно, мне не следовало собирать их всех, или мне следовало уже сообщить им, для чего я это сделала.
Я открываю рот, чтобы наконец сделать задуманное, но затем плотно сжимаю губы. Мой рассказ будет иметь много последствий, и, в конце концов, сегодня день рождения Джейд. Мы цивилизованные люди, сидим за цивилизованным столом, даже если то, о чем я должна поговорить, не является цивилизованной вещью. Сейчас нет необходимости во вспышке гнева. Это может подождать, уверяю я себя. Я заставляю себя поверить в это. Это может подождать.
– Завтра, – объявляю я, – мне нужно будет увидеться со всеми вами после завтрака.
Болтовня прекращается. Я вижу замешательство, затем, в конце концов, все одобрительно кивают. Любой другой, сделавший подобное заявление, вызвал бы вопросы. Но я не та женщина, которую можно допрашивать.
Дарси все еще выглядит очень маленькой и неуверенной.
– Grand-mère? – спрашивает она робким, детским голоском, и я вспоминаю то ужасное утро, когда она обнаружила своего дедушку мертвым. После того, как она убежала в неизвестном направлении и потом, наконец, появилась в моей спальне, безудержно дрожа в своем желтом купальнике с фиолетовой аппликацией в виде звезд.
– Comme il faut[44], — говорю я. Так, как это должно быть сделано. Я пытаюсь убедить ее, что все нормально, пусть даже это не так.
Она кивает, потому что больше ничего не остается. И пытается изобразить приемлемое выражение лица, как это делают Демаржеласс.
Затем она шепчет:
– Ты писала, что хочешь поговорить о своем завещании.
– Моем завещании?
Она кивает, еще больше понижая голос:
– Ну да, ты написала это мне в приглашении.
Конечно, я помню. Я старая и больная, а не слабоумная.
– Мы поговорим, – твердо произношу я. – Мы поговорим обо всем. Но только завтра, когда придет время. Ты поймешь.
Дарси неохотно кивает; что еще она может сделать? Я устанавливаю правила. Так было всегда. С тех пор, как умерла мать Ренье, а затем сам Ренье, я стала леди, которая руководила здесь всем.
Оливковые рощи шепчутся на ветру. От кустов доносится аромат розмарина. Мой взгляд устремляется к глиняным горшкам на краю террасы, затем к панораме моего маленького мира. Я помню, как впервые увидела Ренье, как он привел меня в особняк своей семьи. Моя семья была зажиточной, но богатство его семьи разорило мою. Мы познакомились благодаря нашим родителям; я понимала, что этот брак будет приятен моему отцу, а после смерти моей матери угождать ему стало моей первой и единственной работой. Но Ренье мне действительно сразу понравился. Он не слишком много болтал и не кичился своим состоянием. Он был тихим, невозмутимым, или, по крайней мере, тогда казался таковым. Красивый и высокий, с копной темных волос, которые всегда падали ему на левый глаз; со временем я стала нежно их убирать. Его мать была ключом к нашей дальнейшей судьбе. Я понимала это с самого начала, и он подготовил меня, рассказав, как произвести на нее впечатление (обсудить книги, особенно ее любимого Пруста) и как можно вызвать у нее отвращение (оставить еду на своей тарелке).
В первый раз находясь в шато, мы сидели на террасе, слуги подавали аперитивы, а затем ужин, и я остро ощущала, что она не сводит с меня пристального взгляда. Только когда я опустошила свою тарелку и отложила столовые приборы, она коротко кивнула Ренье. Затем она с мужем ушла, а мы с Ренье стояли на террасе, и он показывал виноградник, вишневые деревья, горы, а потом мы танцевали. Я даже не помню, играла ли музыка. Только приятные ощущения от пребывания в его объятиях, от того, что все казалось прочным и значимым. Когда мы были счастливы, мы обычно танцевали. Наше время для танцев длилось недолго.
Разговоры за столом возобновляются без меня. Завтрашний день не может наступить мгновенно. Возможно, мне не следовало приглашать их всех, подвергать такому риску. Потому что я должна признать, что эта щекотка в моем сердце, эта неприятная дрожь слишком мне знакома.
Это страх. И не только за себя.
Глава четырнадцатаяДжейд
Пожилые дамы отправляются спать, и вечеринка продолжается. Дарси заставляет меня подождать снаружи гостиной с моим шампанским, и, вернувшись, я вижу черные воздушные шары, праздничные растяжки, казу[45]. Свет приглушен, в камине ревет огонь. Мне что-то надевают на голову – я предполагаю, что это еще одна цветочная корона. Снимаю ее, чтобы рассмотреть. Черные цветы. Свежие, искусственные? Надпись готическим шрифтом «С днем рождения, Джейд». Дарси выложилась на все сто. Я знаю, что это она. Все это не в стиле Арабель, а Викс, может, и художница, но она не актриса, не конферансье. Я чувствую легкий укол от того, что не сделала того же для Дарси. За неделю до ее дня рождения я была измотана – мы с дочерью поссорились. Си была ужасно расстроена и сердилась на меня, потому что я не позволила ей сделать четвертый дайт[46]. Когда кто-то из моих близких злится на меня, я не могу расслабиться, пока не разрешу ситуацию. Но мое нежелание выкладываться на день рождения Дарси было еще глубже. Дело было в Лаксе и вновь купленной цепочке со звездой Давида, лежащей в бархатном футляре в ящике его комода. Я рассказала Дарси о том, что произошло. На самом деле, я сразу же позвонила ей. И хотя она была шокирована и говорила правильные вещи, я не могла не чувствовать обиды за то, что держала в секрете подлые поступки ее семьи – и что в итоге?
– Пастис-шоты! – объявляет Дарси, и я опускаюсь на диван, внезапно загрустив. Может быть, из-за мрака просторной гостиной с темно-серыми диванами, заваленными кремовыми подушками, проминающимися под моим телом, но в этой тишине сорок лет кажутся несущимся на меня поездом. Алкоголь. Мне нужно еще алкоголя. Я выпила больше обычного, но все же не перебрала. Конечно, не так много, как Дарси или Викс. Но я занималась дважды в день за неделю до приезда сюда, чтобы не чувствовать себя виноватой из-за неизбежных поблажек. Я заслуживаю еще выпивки. Я заслуживаю все чего захочу.
Сорок. Это огромная цифра, которую, казалось, окружающие бросали в каждом разговоре со мной за прошедший год, как гранату. Вообще-то, сорок один, как сообщила мне Дарси, возвращаясь с ужина, поскольку я уже прожила сорок лет, и сейчас, технически, мне пошел сорок первый год. Я только смирилась с сорока, а на очереди уже сорок один? Я делала вид, что это не имеет значения.