Моему мужу известно обо мне много всего. Но, разумеется, он не знает об Олли. И еще кое о чем. Например, про кота, с которым я сталкиваюсь каждый раз, когда иду на рынок. Серый кот с зелеными глазами, и он не убегает, когда я приближаюсь, в отличие от других кошек. Он мой заклятый враг. Жанкарло понятия не имеет, как сильно я ненавижу этого кота. Или вот еще. Каждое утро перед пробежкой я занимаюсь тай-чи на набережной. И когда я иду по последней аллее перед морем, я прохожу мимо женщины, которая, сидя в инвалидном кресле, любуется открывающимся видом. Она моложава, лет пятидесяти, наверное. Я всегда приветствую ее на французский манер. Она отвечает: «Bonjour». На этом наше общение заканчивается. Она недолго занимает мои мысли, и я уверена, что она также недолго думает обо мне. Эта женщина постоянно присутствует в моей жизни, и все же я забываю о ней каждый раз сразу, как мы расстаемся, пока она снова не появляется у меня на пути.
Это мелочи, да, но они принадлежат только мне. Есть вещи, которые мы держим в секрете даже от самых близких нам людей, неважно – намеренно или нет. Это естественно – быть отдельной личностью с границами. Мы не созданы для того, чтобы сливаться друг с другом. У нас должны быть тайники для личного: кожа, под которую мы это личное засовываем, и мозги, чтобы укладывать все по углам.
Я думаю, что мир лучше с секретами. У каждого должно быть немного личной жизни. Но мне кажется, что мой муж не согласится с этим, по крайней мере не в отношении Олли.
Интересно, что произойдет дальше. Будущее кажется мне огромным шахматным полем с невероятным количеством ходов, от мысли о которых у меня кружится голова.
– Готова? – спрашивает Викс.
И я осознаю, что сижу, уставившись на термос.
– Готова. – Я завожу двигатель.
Мое самое любимое занятие на свете, помимо кулинарии, – вождение. Несмотря на, или, возможно, даже благодаря той автомобильной аварии, которая определила ход моей жизни.
Полагаю, я могла бы полностью отказаться от вождения. Либо каждый раз, вставляя ключ в замок зажигания, испытывать некий страх. Да, можно передвигаться по миру на цыпочках, пытаясь оставаться за безопасной чертой. Но жить по-настоящему – значит рисковать. И как единственный выживший в автокатастрофе, в которой погибли мои родители, я чувствую, что это мой дар, а также мой долг – жить по-настоящему. Считается, что у вас меньше шансов погибнуть, идя по улице, чем, скажем, прыгая с парашютом. Однако не в том случае, если вы стоите под строительными лесами, а они рушатся прямо на вас.
Так вот, когда я веду машину, по словам некоторых, как сумасшедшая, я чувствую себя абсолютно живой.
– Черт. – Викс вцепилась в ручку мертвой хваткой, ее волосы развеваются на ветру.
– Разве не здорово? – почти кричу я. Мне нравится, когда окна опущены полностью. В кондиционировании воздуха есть что-то удушающее. В нашем доме в Ницце у нас с Жанкарло всегда открыты входные двери и распахнуты окна, чтобы впустить морской воздух. Меня не беспокоит, если внутрь забредут насекомые. Позвольте им; это и их мир тоже. Я не из тех, кто визжит при виде паука. И от слишком частого использования кондиционера у меня появляется сыпь на коже. Дарси любит кондиционер.
– Ты водишь как маньяк. – Викс поднимает стекло.
– Ты это знаешь – и тебе это нравится.
Она смеется.
– Как ни странно, да.
Мы проезжаем поля пшеницы, луга с полевыми цветами и coquelicots[56], руины древнего каменного города Гланум на склонах Альпийских гор.
– О боже мой! – Викс прижимается носом к окну. Я воздерживаюсь от того, чтобы попросить ее не делать этого.
Пятна и все такое.
– Помнишь, когда…
– О боже! – Я смеюсь.
– Она была такой…
– Ну да.
Ветер делает нас мальчиками для битья. Это правильное выражение? Я только начинаю изучать американский английский и порой путаю идиомы. В любом случае невозможно разговаривать, когда такой ветер. Неважно – нам не нужны полные предложения, чтобы вспомнить про Гланум. Мы ездили туда вчетвером много лет назад. Несколько немецких туристов приняли Джейд, как всегда, одетую во что-то откровенное, за знаменитость. Они ходили за нами по пятам и исподтишка фотографировали ее. Джейд притворялась, что раздражена, но, конечно, ей нравилось внимание. Даже такие скромницы, как Дарси, любят, когда на них смотрят.
– Я все еще не могу поверить, что Серафина… – говорит Викс. – Это кажется нереальным.
– Знаю. Просто ужас.
– Нож… так дико.
Да. Это действительно выглядело именно так.
– Будто кто-то ненавидел ее, – говорю я.
– А?
Я закрываю окна наполовину.
– Будто кто-то ненавидел ее! – кричу я.
– О, да. – Викс кивает. – Как думаешь, почему Раф мог ее ненавидеть?
– Не представляю. Мы в любом случае точно не знаем, является ли мотивом ненависть. – Я вспоминаю кое-что, увиденное мной в криминальных шоу, которые нравятся Жанкарло. – Я как-то слышала, что существуют три мотива для убийства. Деньги, месть и тайна.
– Тайна? – переспрашивает Викс.
– Ну, вроде чтобы что-то скрыть. И тебе это не кажется странным?
– Что именно?
– Что Серафина хотела нам всем что-то сказать этим утром? Она сделала на этом акцент вчера вечером за ужином.
– Верно…
– Ну и как ты думаешь, что она хотела нам сообщить? Тебе не кажется, что это может иметь какое-то отношение к тому, почему ее убили?
– Не знаю, Бель.
– Да. Я тоже.
Некоторое время мы едем молча.
– Как же тогда Раф вписывается в это? – наконец не выдерживает Викс.
– Мы едва обменялись с ним двумя словами. – Я пожимаю плечами, поворачиваю в сторону города, улавливая приятный запах лаванды с близлежащего поля. Я могла бы проехать по этому маршруту во сне. Это моя самая любимая дорога на свете, потому что она ведет и к шато, и от него. Есть в жизни места – и люди тоже – которые подобны мечам с обоюдоострым лезвием. Лучшее и худшее невероятным образом объединено в одно целое.
– Это все просто безумие. – Я провожу рукой по своим волосам. Возможно, у меня более богатый гардероб, чем у большинства француженок-минималисток, однако я ценю художественный беспорядок – когда прическа растрепана, пуговицы расстегнуты, подводка небрежна.
– Если бы мне пришлось угадывать, я бы предположила, что у Рафа двойной мотив. Тайна и деньги. Может быть, она оставила ему что-то в завещании. Может быть, она угрожала вычеркнуть его или…
– Завещание! О Боже! – Викс зажимает рот рукой. – Ты думаешь, она что-то оставила Рафу? Но почему? Он для нее просто случайный человек, верно? Незнакомец. Она бы этого не сделала.
– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Полагаю, все прояснится достаточно скоро. Копы хорошенько покопаются в этом. По крайней мере, надеюсь, что они это сделают. С жандармерией никогда не знаешь наверняка. Они не славятся быстротой или тщательностью.
– Я даже не подумала о завещании. – Я вижу, как Викс занимается арифметикой в уме. – У Серафины, должно быть, огромное состояние, Бель.
– Огромное состояние, – соглашаюсь я. – Уверена, что скоро мы получим весточку от ее адвоката. Я бы предположила, что Дарси теперь станет очень богатой женщиной.
– Вау. Дарси не помешали бы деньги, это я точно знаю.
– В самом деле? У нее проблемы с деньгами? – Мне известно кое-что от Олли, но мне интересно, что слышала Викс.
Она краснеет.
– Я не уверена. Просто… думаю. Послушай, лучше она сама расскажет, если захочет.
– Правильно. – Я грустно смеюсь.
– О, точно. – Викс замолкает. Я вижу, что она взвешивает, стоит ли начинать говорить про Олли или подождать. – Ну, если у нее и были проблемы с деньгами, то сейчас они закончатся. Но что насчет Сильви? Могла ли Серафина оставить шато ей?
– Нет. – Я качаю головой. – Особняк принадлежал семье Ренье, а по французским законам о наследовании он переходит к жене только пожизненно, затем к наследникам. А Антуана давно нет.
– Антуана?
– Отец Дарси. Он умер от сердечного приступа, когда она была маленькой. Не настолько, как я… – Боже, зачем я заговорила об этом? – Думаю, ей было лет шесть.
– Точно. – Викс замолкает. – Я и забыла его имя. У вас с ней так много общего. Я никогда не задумывалась об этом.
Я делаю паузу, потом говорю:
– Да, полагаю, так оно и есть.
– О черт! – выдыхает она.
– Итак, Дарси – единственная наследница, – быстро говорю я. – Но у Серафины были и другие значительные активы. По закону она должна оставить определенную долю Дарси, но я уверена, что она обеспечила и мою бабушку. По крайней мере, я на это надеюсь.
– У меня голова идет кругом, – вздыхает Викс.
– Надо думать. – Я прижимаю руку к груди там, где сердце. Олли… я думаю об Олли, о том, как он обнимал меня всего несколько часов назад. После всего случившегося думать о его объятиях – безумие. Или же это самая разумная мысль.
– Как считаешь, тот аккаунт в Instagram имеет какое-то отношение к случившемуся? – продолжает Викс.
– Ты имеешь в виду @imwatchingyou88? Может быть. В смысле, вполне вероятно. Каковы шансы, что это совпадение? Я рассказала об этом офицерам.
– Правда? – Голос Викс звучит удивленно. – Я совсем забыла упомянуть об этом.
– Кстати, мы сегодня ничего не получали от нашего интернет-друга. Странно, да?
– Странно, – вторит Викс.
Наконец, мы едем по городу, спускаемся по причудливому, обсаженному кипарисами и тополями бульвару Виктора Гюго, который знаком мне с детства. Я заехала на свой любимый рынок. На мой взгляд, это самый красивый продуктовый базар в мире. Кроме того, я знакома с его владельцем, и мы всегда беседуем о луке-порее или травах, которые разложены в красивом каменном фонтанчике – расскажите мне, где еще так делают! У них есть самый потрясающий отдел товаров для дома, который только можно себе представить, и лучшие местные цветы – я могла бы провести на этом рынке всю жизнь. Мы, люди, умерли бы без еды. Зачахли. Возможно, поэтому я так люблю все это – такое обыденное и жизнеутверждающее. Или дело в том, что моя бабушка – повар, поэтому я тоже им стала. Порой все действительно очень просто.