– Понимаю.
– И я все еще недоумеваю, зачем тебе нужно было рассказывать ей.
– Это было наше алиби…
– Но оно нам и не требовалось! У нас нет мотива! И…
– Раф слышал твою машину. Джейд – шаги. Это выплыло бы наружу. И нас бы выставили виноватыми, учитывая, что мы скрыли факт твоего присутствия.
Стало тихо, затем он произносит:
– Ты же знаешь, что она кое-что нашла у меня в кармане. – Это утверждение, а не вопрос.
– Что ты имеешь в виду? Нет, не знаю. – Я бросаю на него быстрый взгляд.
– Перед отъездом. Она нашла одну из твоих… – Он неопределенно тычет в меня, никоим образом не объясняя, на что именно указывает.
– Одну из моих что?
– Тех штучек, которыми ты завязываешь волосы.
– Merde!
– Н-да.
– Что ты сказал?
Он пожимает плечами.
– Что-то о том, что я, должно быть, где-то подобрал это и по рассеянности сунул в карман.
– Merde! – повторяю я, задумываясь. – Какого цвета она была?
– Черная.
– Тогда… ты ведь мог сказать, что это для твоего хвоста. – Я не так уж и шучу, потому что в последнее время он отрастил довольно внушительную шевелюру.
– Черный шелк, – говорит он очень невесело. – И я не делаю хвост.
– Ладно, – бормочу я.
Олли делает глубокий вдох. Всегда видно, когда он не решается что-то спросить. Это одно из его наименее привлекательных качеств.
– Просто любопытно, почему она была у меня в кармане?
Я чувствую, как гнев подступает к горлу.
– Ты думаешь, я специально положила тебе в карман эту резинку?
– Я этого не утверждал. Это просто странно, вот и все.
Я в ярости. Мне хочется вскочить со своего места и придушить его, вот что я чувствую.
– Я даже не пользуюсь духами, когда мы вместе, Олли. А я имею привычку всегда ими пользоваться! Но я не хочу, чтобы от тебя пахло, как от меня. Дарси – одна из моих лучших подруг! Она моя семья. Честно говоря, я знаю ее гораздо дольше, чем ты. Я не пытаюсь причинить ей боль.
Я в бешенстве и кричу так, что вижу, как на руль брызжет слюна. Не самая привлекательная картина, но к черту. К черту его!
– Прости, Ар, – мягко произносит он, кладет свою руку на мою и тело предательски реагирует на прикосновение. – Это просто…
– Да. – Мое сердце все еще колотится в груди. – Так и есть.
Приближается деревня, белые каменные дома, врезанные в скалу, с вкраплениями зеленых деревьев, которые с такого расстояния выглядят как головки брокколи. Я останавливаюсь у места с чудесным видом. Как бы я ни была расстроена, хочу, чтобы Оливер насладился им. Мы смотрим друг на друга и безмолвно решаем закончить этот разговор.
– Давай же, – лицо Олли расплывается в его неидеальной, обезоруживающей улыбке. – Давай сфотографируемся.
Мы вылезаем из машины и стоим на обочине, обдуваемые ветром, глядя на Люберон. Мы приехали достаточно рано, чтобы темные тени еще не опустились на часть деревни, расположенную ниже по склону. Она причудливая: сразу представляются счастливые семьи, живущие в маленьких домиках, они глядят на свои сельскохозяйственные угодья и обсуждают счастливые семейные темы. Это романтическая деревня, в моем понимании. Я вспоминаю старый фильм с Грейс Келли и Кэрри Грантом, крутые повороты в их поездке над Монако, в одной долгой игре в обольщение. Это место вызывает во мне ощущение, что нынешний момент тоже создан Голливудом для остроты восприятия. До сих пор мы с Олли ездили только по Нью-Йорку, по городским отелям. Мы останавливались в Four Seasons, не абы где, а не так давно мы сбежали на несколько дней в Беркшир, когда я сказала девочкам, что возвращаюсь домой, а Олли сообщил Дарси, что у него появилась работа. Какая может быть работа у испытывающего трудности музыканта на севере штата? Но Олли придумал историю о посещении концертных площадок и собеседовании с барабанщиком. Он хорош в отмазках, вот в чем дело.
Мы делаем селфи, благодаря длинным рукам Олли. Но он не целует меня в щеку, а мне в данный момент не хочется целовать его. Я внимательно рассматриваю фотографию. Обдуваемые ветром, мы выглядим счастливыми. Но Олли говорит:
– Какая тяжелая неделя. Для всех.
– Олли… – Я набираюсь смелости. – О ком из нас ты беспокоишься больше? – спрашиваю я, прежде чем успеваю себя остановить. – Ты прав, это была очень тяжелая неделя для всех.
– Ради всего святого, Ар! – Он выглядит сердитым, или за этим есть что-то еще, чего я не могу расшифровать. Несмотря на то, что я словно у края пропасти, в ожидании его ответа, «Ар» всегда заставляет мое сердце биться чаще. Он произносит это с мичиганским «а», так что это звучит воздушно. Все остальные, включая Жанкарло, зовут меня Бель. Фамилия Оливера Белл, так что у нас созвучные имена. С тех пор, как я с ним познакомилась, он всегда говорил, что слишком странно называть меня по имени, которое ассоциируется у него с собственной фамилией. Поэтому я – Ар. Раньше я думала, что эта похожесть была знаком. «Бель Белл, – сказал он недавно небрежно и рассмеялся. – Можешь себе представить?»
Вполне могу. Но вместо того, чтобы сказать это, я лишь загадочно улыбнулась.
Я больше не загадочная. Я подталкиваю нас к краю, возможно, слишком настойчиво. Сейчас он устало смотрит на меня, словно надеется, что я откажусь от вопроса, о ком из нас он беспокоится больше, обо мне или о Дарси. Но я не собираюсь отступать.
Внезапно мне до смерти хочется услышать в этом голливудском уголке какую-нибудь голливудскую реплику. Я не жду, что Олли скажет, что волнуется только обо мне. Конечно нет. Речь идет о матери его детей. И она только что потеряла свою бабушку, причем ужасным образом. Черт возьми, я тоже люблю Дарси – несмотря на то, что из-за истории с Олли кажется, будто это не так. Мне просто нужно что-то успокаивающее в это очень напряженное, пугающее время. Что-то подтверждающее, как много я для него значу. Ведь то, что случилось с нами – и мы оба это осознаем – нельзя было подчинить своей воле, как океан.
На ум приходит единственное мое воспоминание об отце – купание с ним в Лионском заливе. Я помню, как стояла в сильном течении, и как ни старалась, вода несла меня туда, куда ей хотелось. Но все равно мне было весело, как никогда! В какой-то момент я остановилась и закричала: «Папа, солнце разбрызгивает конфетти по морю, как на моем дне рождения!» Я не помнила сам день рождения, но отчетливо запомнила этот момент. Как сильно мои родители любили меня, как они все вокруг осыпали конфетти. Сразу после того, как я завизжала от восторга, волна снова поглотила меня.
В конце концов отец вытащил меня, барахтающуюся, наглотавшуюся соленой воды. Он накричал на меня за то, что я уплыла от него. «Ты думаешь, что можешь сдвинуть море с места? Заставить его делать то, чего хочешь ты?» Потом он увидел, что я напугана, и немного смягчился: «Море большое и могучее, Арабель. Ты не можешь бороться с ним. Однажды оно станет свирепым и неспокойным, как сегодня, и ты должна быть осторожна. Даже если на следующий день будет штиль и спокойствие».
Этот эпизод не покидал меня всю жизнь. Единственное воспоминание и только об отце, только об одном из родителей, которое я прокручивала миллион раз. Застывший во времени гнев, а затем любовь. Морская вода, сверкающая на его карамельной коже, его глаза – карие или даже черные? Mamie не знает. Моя мать – ее дочь, поэтому бабушка никогда не изучала глаза моего отца, а фотографии не дают ответа. Мои родители – единственные дети в своих семьях, и судить об их внешности можно лишь по мне. Тем не менее так много вопросов, которые я держу глубоко в себе, потому что какой смысл их задавать, зная, что ответа нет? Просто мне всегда казалось, что память что-то значит. Или, другими словами, я всегда пыталась придать ей такую форму, чтобы она что-то значила. И когда я встретила Олли, я, наконец, поняла. Мы не можем сдвинуть море с места. Мы могли бы попытаться, позволить другим вмешаться. Но, в конечном счете, мы так и не смогли бы заставить его сделать ничего иного, кроме того, что должно произойти, если мы оба рухнем в него.
Теперь я просто надеюсь и жду следующего дня. Жду спокойного моря.
– За вас обеих, – наконец тихо произносит Олли, не глядя мне в глаза. – Я беспокоюсь и за тебя, и за Дарси, это правда.
Голливудский лоск исчезает, и теперь вокруг просто скалистый мыс посреди Воклюза. Просто безоблачное небо. Просто волнистые лавандовые поля. Просто захватывающий вид, которых тысячи во Франции и во всем мире.
Мы возвращаемся к машине.
В Горде Олли хочет посетить замок. Мне известна эта его черта: он не верит, что можно отправиться в новое место, не запланировав какое-то главное мероприятие. В Беркшире мы ходили на какой-то непонятный концерт в Тэнглвуде. Это было весело – когда ты с нужным человеком, можно повеселиться, сидя в картонной коробке, – но я бы выбрала романтический ужин в городе. В Горде я бы с удовольствием побродила по мощеным улочкам, но нет. Сначала в замок.
Я бывала там раньше, но мне нравится смотреть на вещи по-новому, глазами Олли. После недолгой прогулки мы направляемся на антикварный рынок.
– Давай выберем что-нибудь для украшения нашего дома! – предлагаю я.
– Нашего дома? – нерешительно переспрашивает он.
– Мы можем притвориться, что это для нас. – Я обнаруживаю, что ощетинилась и пытаюсь успокоиться. – Я знаю, что мы еще ничего не решили, – говорю я, хотя после Беркшира думала, что на самом деле все решено.
Он кивает, но все еще выглядит неуверенным.
– Я всегда могу использовать это для гостиницы.
Он оживляется.
– Хорошо!
Нам обоим нравятся антикварные рынки. Антикварные вещи. Именно так я оформила гостиницу. У антиквариата есть история – вот почему меня к нему тянет. Я не обязательно знаю конкретную историю, скажем, моих медных солонок и перечниц в форме собаки, но могу нафантазировать что угодно, и фантазия обретет смысл. Я говорю гостям, что они принадлежали одному из Людовиков. Это всегда вызывает смех. Это неправда, но что такое правда? Она податлива. Нечто неизвестное, вдруг всплывающее на поверхность. Возможно, ими действительно владел Людовик! В любом случае антикварность придает вещам характер, загадку. В то время как квартира Дарси (и Олли, да, я знаю) красива, но современна. Она постоянно говорит о четких линиях, но, по моему невысказанному мнению, все эти серые и кремовые тона и пустые полки выглядят безжизненно. И все ее женственные викторианские платья, кстати, тоже не имеют ничего общего со строгостью минимализма. Но разве это не похоже на всех нас? Мы состоим из невероятного количества разных частей, разных предпочтений, разных воспоминаний, разных травм, и поэтому мы загадочны. Непредсказуемы. Иногда мы удивляем людей действиями или выбором, которые кажутся противоречащими нашим убеждениям, но если присмотреться повнимательнее, если заглянуть глубоко-глубоко, то можно обнаружить первопричину.