Я не уверена в первопричинах любви Дарси к современному, минималистическому образу жизни, но так или иначе с Олли все наоборот. Взгляните на его кабинет в стиле «человек-пещера-слэш-кабинет», заваленный гаджетами и трофеями со времен, когда ему было десять, и вы это поймете.
– Посмотри, какая у них структура! – Олли восхищается какой-то вещью из оливкового дерева.
Это даже не антиквариат. Их делают в городе. Но я никоим образом не хочу омрачить детское ликование на его лице.
– Тебе нужна сырная доска? – спрашиваю я.
Он вертит ее.
– Разве мы не для тебя покупаем?
– О да. – Я ухмыляюсь. – Не могу устоять перед хорошей сырной доской.
Мы покупаем и доску, и бело-голубые чайные чашки с двумя разномастными блюдцами.
Затем Олли устраивает особенно напряженный торг за пару здоровенных каменных доберманов.
– Они массивные. Как они вообще поместятся в машине?
– Они будут отлично смотреться на твоем крыльце.
– Ты никогда не был в моей гостинице, – напоминаю я ему несколько ледяным тоном.
– Я видел фотографии.
Я киваю. Это не то, что я хотела от него услышать.
– Я приеду, Ар. Конечно приеду. И тогда эти ребята поприветствуют меня. – Он удовлетворенно осматривает их.
Мы говорим продавцу, что вернемся за ними через час.
– Ладно. Мы закончили? – Олли уже готов согласиться, но тут я замечаю эффектное антикварное ведерко для шампанского и подхожу, чтобы рассмотреть получше.
– Вижу, тебе оно нравится. – Он подходит сзади и обнимает меня за талию.
– Мне это нравится, – киваю я. – Combien[70]? – спрашиваю я женщину в желтом платке.
– Cinquante[71], – отвечает она.
Я отсчитываю евро. Возможно, я могла бы поторговаться, но я не нахожу приятной всю эту игру, чтобы скинуть пару евро. Дарси и Олли – переговорщики. Что касается меня, я знаю, чего хочу, и готова заплатить указанную цену, чтобы это получить.
– Это было весело, – говорю я, когда мы уходим с купленным ведерком.
– Это было весело. – Олли улыбается мне сверху вниз. Он выше меня, намного, что редкость для мужчины, потому что во мне пять футов десять дюймов. Но в нем шесть футов четыре дюйма. Жанкарло тоже выше меня, но совсем чуть-чуть. Олли далеко наверху, словно он – стена, моя безопасность, которую я никогда не чувствовала с мужчиной и не думала, что смогу. Точно он находится выше в атмосфере, оценивает обстановку, готовый спикировать вниз, если что-нибудь полетит с неба. Без него я в полной боевой готовности. И должна признать, что приятно отпускать ситуацию, время от времени разжимать кулаки и предоставлять Олли спасать меня. Или, может быть, просто приятно верить, что он это сделает.
– Эй, хочешь услышать что-нибудь хорошее? – спрашиваю я. Мы всегда рассказываем друг другу безумные правдивые истории, чем безумнее, тем лучше. – Я читала… не помню где, про женщину, которая любит спать на животе, но тогда будут морщины, знаешь?
– Само собой.
Мы проходим небольшой переулок с рестораном, предлагающим бизнес-ланч по фиксированной цене. Я опускаю взгляд, чтобы посмотреть, не стоит ли мне сделать какие-нибудь мысленные пометки. Паштет из фуа-гра. Равиоли с креветками. Ребрышки, тушеные в красном вине. Шоколадный мусс. Нет, все довольно просто.
– Так что же она предприняла? – спрашиваю я Олли. – Угадай!
Его лицо задумчиво морщится.
– Использовала шелковую подушку?
– Нет!
– Сделала ботокс?
Я смеюсь.
– Ну, наверное, и это тоже. Но нет.
– Сдаюсь.
– Наняла человека, чтобы тот вырезал круг в ее матрасе, чтобы получилось что-то вроде массажного стола. Она спит, уткнувшись лицом в матрас.
Он смеется хорошим, сердечным смехом, и я чувствую удовлетворение.
– Действительно безумно, – соглашается он.
Мы останавливаемся у другой достопримечательности. Боже, я и забыла, сколько их здесь.
– Так непохоже на Нью-Йорк. – Олли упирается руками в перила и немного наклоняется вперед, чтобы посмотреть вниз.
– Ага. – Я останавливаюсь у перил. Мне не нужно смотреть вниз.
– Я всегда думаю… – Он выпрямляется.
– Что?
– Типа, ты не достанешь свой телефон, чтобы сфотографировать вид?
Я не понимаю, к чему он клонит.
– Я не слишком разбираюсь в своем телефоне. Ты это знаешь. И он может уничтожить волшебство настоящего момента. Я просто хочу прожить его с тобой, понимаешь?
Он улыбается и обнимает меня.
– Похоже, она не знает, живет ли, если не выкладывает каждую секунду своего дня в Сеть. – О, теперь я понимаю. Мы говорим о Дарси. – Кажется, что любая вещь ничего не значит, пока ее не сфотографируешь. Ты живешь более безмятежной жизнью.
– Ну-у, – говорю я, чувствуя желание защитить подругу, себя и свою трудовую этику. – У меня тоже есть Instagram. Я тоже много работаю.
– Ты все-таки добилась чего-то. Количество твоих подписчиков просто безумное, Ар. И ты проводишь за телефоном гораздо меньше времени, чем Дарси.
Я чувствую, как меня захлестывает знакомая буря.
– Я сделала это, – произношу я холодно, – не только благодаря Instagram, но и благодаря моим кулинарным мастер-классам. Моей гостинице. Моим книгам. Это потребовало много работы, Олли. Много лет. Мне никто не помогал.
Он кивает.
– Я восхищаюсь тем, что ты создала. Ты потрясающая, Ар. Меня очень вдохновляют твои достижения.
Я киваю. Мне нужно, чтобы он признал это, потому что, пока я росла в замке, я была фактически прислугой. Это было задолго до того, как Дарси и я стали близки. Возможно, эта дружба дала мне больше преимуществ, предоставила место, которого я раньше никогда по-настоящему не ощущала. Но в детстве я по вечерам и выходным подрабатывала у Серафины и Ренье, а пока училась в кулинарной школе, работала на двух работах. Я заработала все, что мне принадлежит, до последнего евро.
– Знаешь, – говорю я, – Дарси сейчас пытается что-то построить. Очень тяжело находиться на стадии строительства. Это сложнее, гораздо мучительнее, чем моя нынешняя ситуация, но это не значит, что я тоже не прошла через нее. Я была на этой стадии много лет. Неоднократно случались моменты, когда я думала, что не справлюсь. У меня были парни, которые не понимали, когда я пропадала на работе до поздней ночи. Ты, как никто другой, знаешь… – Я останавливаюсь. Это деликатная тема, подразумевающая, что он тоже все еще находится на стадии становления карьеры музыканта, к которой он стремился всю свою жизнь. Дарси никогда не жалуется, если он отправляется в турне на разогреве у группы или играет до четырех утра в заведении на другом конце города. Она поддерживает его, потому что ему это нравится. Я хочу, чтобы он делал то же самое для нее, потому что это демонстрирует, какой он человек.
– Я знаю, – наконец с горечью произносит Олли. – Я знаю все о стадии становления.
Верно. Иногда я на мгновение забываю о мужском эго и о том, как осторожно с ним нужно обращаться в областях, связанных с карьерой и сексуальными достижениями. Придется сменить тему.
– И, кстати, Дарси постоянно с телефоном, потому что у нее милые дети, которых хочется фотографировать, – напоминаю я ему. Я знаю, что, защищая ее, отвлекаю от себя. Пирог не бесконечен. Есть один пирог – Олли, и он не делится. Победитель забирает все. Как всегда.
Иногда у него с Дарси проявляются убеждения домохозяйки пятидесятых, которые, кажется, я не могу спокойно выносить.
– Я говорю не о фотографиях детей! – Он выпаливает это так яростно, что я начинаю думать, что он давно таит это невысказанное раздражение. Но так бывает, когда вы женаты. Уверена, мы с Жанкарло могли бы написать об этом романы, каждый из которых удивил бы другого. – Дарси делает самые бессмысленные снимки, тысячи, – продолжает Олли, – в то время как ты публикуешь фотографии еды. Это другое. В своих постах она рассказывает о самых интимных вещах, происходящих в нашей семье.
– Ох. – Итак, это он о ее последнем посте. Я-то посчитала, что это здорово, что Дарси стала такой откровенной в Instagram, но я не подумала, как будет чувствовать себя Олли. Он тоже прошел трудный путь, когда они пытались зачать ребенка. Он рассказал мне, как это было изнурительно для них обоих, как он чувствовал, что ему нужно похоронить все свои чувства, чтобы поддержать Дарси, потому что именно ей делали инъекции и операции и она перенесла две трудные беременности с высоким риском выкидыша.
– Ты все еще любишь ее? – Я слышу, как задаю этот вопрос. Сразу же я думаю, не давлю ли я. Мне не следует задавать вопрос, на который я не хочу получать ответ. Он сказал мне, что любит меня, но мы не говорили об этом самом важном моменте. О приоритетах.
– Я люблю ее, – медленно произносит Олли, – но это другая любовь, отличная от той, которую я испытываю к тебе.
Это просачивается сквозь сито моего разума. Я открываю рот, но сразу же захлопываю его. С Жанкарло я привыкла спорить по любому поводу. Нам не нужно соглашаться, чтобы любить; на самом деле, иногда особенно яростная перепалка, с резкими аргументами с обеих сторон, может оставить нас в каком-то промежуточном состоянии агонии, в невольном восхищении хорошо сформулированной аргументацией другого, так что мы почти забываем об изначальной причине спора. Иными словами, наши противоречия объединяют нас, или могли бы объединить до того, как наше пламя превратилось в тлеющие угли. С Олли иначе. Ему нравится гармония. Он скорее похоронит чувства, чем разберется в них. Он предпочитает улыбки язвительным опровержениям. Итак, теперь я боюсь спрашивать о большем. Я чувствую прилив ненависти, но не к Олли, а к самой себе. Я могу быть кем угодно, но я никогда не думала, что могу быть трусихой.
Мы недолго молчим.
– Еще одно селфи? – спрашивает Олли. – Ты можешь выложить его в Instagram, и я даже оставлю комментарий.
Он улыбается, и я понимаю, что он старается. Пытается создать нечто, – не могу дать точного определения, – вроде повязки или клея, который свяжет нас в единое целое.