Я открываю свой заброшенный Instagram на своем древнем телефоне, за который меня журили, это большой шаг вперед по сравнению со старыми раскладушками.
– Ты собираешься подписаться на меня?
– На твой жуткий аккаунт, – объясняю я, вводя значок поиска в приложении. – Я буду твоим первым подписчиком.
– Я закруглилась с этим аккаунтом, – говорит она. – Больше никакой мести. Я даже не знаю, чего добивалась. Разоблачения Джейд, наверное. Хотела заставить ее заплатить. Это был провал.
– И все же проверь своих подписчиков.
Она опять улыбается. Это и было моей целью.
– Ладно. – Она ворчит, но видно, что довольна. – Мой единственный подписчик за последнюю неделю в обоих аккаунтах.
– Ты утрируешь, – говорю я, поскольку кажется правильным так сказать, хотя я на самом деле не разбираюсь во всех тонкостях Instagram. Однако отмечаю, что теперь у меня не десять, а одиннадцать подписчиков.
– Вряд ли.
Она кладет телефон обратно в карман своего платья. Я удивлен: не предполагал, что у платьев могут быть карманы. Это кажется неплохим изобретением, из тех, которые мы с приятелями обсуждали бы за выпивкой, пытаясь придумать наш бизнес-план.
– Вот когда копы потребуют комментариев по поводу этого аккаунта, – интересуется Дарси, – а они неизбежно это сделают, ты сможешь объяснить, почему подписался на него.
– Конечно. Я пережил их жестокий допрос, так что справлюсь и с этим.
– Это было жестоко? – спрашивает она с искренним беспокойством, и это трогает меня.
– Нет. – Я смеюсь. – Совсем нет. И я невиновен. – Я чувствую необходимость это пояснить.
Она смотрит с пониманием, ее лицо становится серьезным.
– Итак…
– Итак. Уже стемнело. Нам пора идти. В конце концов, где-то ходит убийца.
Ее губы сжимаются в мрачную линию.
– Пытаюсь выкинуть это из головы. Все слишком дико, чтобы быть реальным, учитывая короткий список подозреваемых. Должна признать, что чувствую себя немного спокойнее, зная, что ты работал в службе безопасности. Защищал. Полагаю, у тебя есть ключ от шато?
Я утвердительно киваю. Интересно, попросит ли она меня вернуть его.
– Тогда я буду ощущать себя в большей безопасности, – говорит она, и я испытываю облегчение.
– Хорошо. Что ж, теперь у тебя есть мой номер телефона и мое имя в Instagram. Если что-то произойдет, если тебе станет страшно, примчусь мгновенно.
– Быстро бегаешь? – Ее взгляд скользит по моим ногам, но она быстро отводит его.
Я притворяюсь, что не заметил.
– Я занял второе место в школьном забеге в четвертом классе.
– О, отлично. Теперь я чувствую себя еще лучше, спасибо. – Но она улыбается. И мне кажется, я тоже. – Хорошо. – Она встает и стряхивает остатки травы со своих рук, ног.
– И в волосах тоже, – подсказываю я.
Она краснеет.
– Ладно, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Она делает шаг ко мне, словно собираясь обнять на прощание, а потом, кажется, передумывает и поспешно уходит, не оглядываясь. Я смотрю ей вслед, обуреваемый множеством мыслей. Я думаю о доверии и о том, насколько это странная вещь. Я рассказал ей свою историю, и она поверила мне. Забавно, что люди всегда хотят верить в лучшее. После всей той лжи, которую ей наговорили, имеющихся против меня улик, денег, оставленных мне в завещании ее бабушки, здравый смысл должен подсказывать ей, что меня нужно гнать из этого дома. Вместо этого она позволила мне оставить мой ключ, сделала себя уязвимой для меня.
Что ж, по большей части я сказал ей правду. Хотя не обошлось без лжи, вернее недомолвок, но часто это гораздо хуже. Я не сказал ей, куда отправился сразу после освобождения из тюрьмы, прежде чем приехать сюда. Она не спросила. Но если бы и спросила, я бы не признался. Потому что я пошел за своим пистолетом.
Глава тридцатаяАрабель
В Горде мы останавливаемся у небольшого киоска с мороженым, и Олли спрашивает:
– Мороженое?
Я киваю. Мы ждем, пока отойдет пара с четырьмя детьми. Я беру ванильное, которое, как шутит Олли, скучно для гурмана. Он заказывает несколько разных шариков, очень по-американски, хотя я не высказываю этого вслух.
Мы проходим через древние ворота на маленькую площадь рядом с внушительной церковью, похожей на цитадель. Олли плюхается на каменный выступ, окруженный кустами розовых цветов. Я устраиваюсь рядом. Пока он уплетает мороженое, я просто смотрю на свое, тающее на все еще ярком солнце. Я хочу обнять Олли, почувствовать, как его руки крепко обхватывают меня, удерживая, прижимая к себе. Но я больше не знаю, что мне позволено. Раньше мы так легко обнимались. Интересно, чувствовала ли Дарси то же самое, постоянное желание прижать его к себе, когда он ускользал. Но куда он ускользает теперь? Обратно к своей жене? К своим детям? Я не собираюсь забирать его у детей. У меня отняли родителей. Я бы никогда так не поступила с Милой и Чейзом.
Возможно, Олли нравились наши тайные отношения, но мне – нет. С самого начала я мечтала, чтобы это было нечто большее, чем просто небольшая интрижка. Хотя это больно признавать, учитывая мою дружбу с Дарси, но я хотела, чтобы мы с Олли стали всем друг для друга. Может быть, только когда встречаешь кого-то, с кем чувствуешь себя как дома, понимаешь, что дом, в котором жил раньше, имеет разрушающийся фундамент.
– Итак, что касается садовника, – говорит Олли. – Полиция собирается предъявить обвинение?
– Ага. – Я облизываю свое мороженое, затем, приняв мгновенное решение, выбрасываю его в мусорное ведро.
– У тебя еще так много осталось!
– Мне хватит. На самом деле я хотела только кусочек. – Я подавляю улыбку. Американцы думают, что раз они заплатили, еда должна обязательно попасть им в желудок.
Олли качает головой, выказывая непонимание.
– Раф, – произносит он с набитым ртом. – Кажется, так зовут этого парня? Что с ним происходит?
Я делаю паузу. Я должна рассказать ему о случившемся с Mamie. Но почему-то я не могу заставить себя. Это слишком больно, слишком непостижимо. Надо мной словно нависла туча, и я знаю, что, если расскажу ему, он удивится, почему я не сделала этого раньше, и это будет туча, нависшая над нами обоими. В конце концов он все равно узнает. Я не хочу портить то время, которое у нас осталось.
– Не думаю, что у них достаточно улик, чтобы дольше удерживать Рафа, – наконец выдавливаю я.
Олли качает головой.
– Копы дебилы.
– Да…
– Мне просто… кажется, что это какое-то безумие.
– Понимаю. – Я сжимаю его руку, другой рукой он держит потекшее мороженое. Он сжимает мои пальцы в ответ.
– У нас с тобой хорошее алиби, – произносит он немного лукаво и улыбается, отчего мое сердце учащенно бьется.
О, как это случилось? Он мне слишком нравится, к моему несчастью. Я качаю головой.
– Слушай, Олли, что ты думаешь… – Я убираю руку.
– О чем?
– На другом конце города есть отель, в котором я останавливалась. La Bastide de Gordes. Мы могли бы… снять номер? Всего на несколько часов? – Я чувствую, что задерживаю дыхание. Мне не нужен секс; он должен это знать. Я просто хочу, чтобы он обнял меня, по-настоящему обнял.
– Ты устала? – Он явно не понимает этого.
– Нет. Я просто хочу, чтобы мы побыли наедине. Просто подержали друг друга в объятиях, – объясняю я. – Расслабились.
Я сразу же вижу на его лице ответ.
– Ар, нет. – Он качает головой. – Мне нужно вернуться к детям.
– Конечно. – Я отвожу взгляд. Что я делаю? Кто я теперь? Пресловутая «другая женщина». Я не могу быть «другой женщиной». Нет. Больше нет. – Я отвезу тебя обратно.
Он не смотрит мне в глаза.
– Думаю, так будет лучше.
И сразу же, как занавес, падающий в конце спектакля, солнце скользит за горизонт, погружая нас в тень. Мы не смотрим друг на друга, не двигаемся. Между нами все еще сохранилась ниточка, какой бы потрепанной она ни была.
Внезапно вниз пикирует цапля, приземлившись на выступ в дюйме от руки Олли.
– О боже! О, привет! – Глаза Олли блестят от благоговения перед этим белоснежным существом с зелеными лапками и зелеными глазами. Цапля нечасто встречается здесь, в Провансе, где сельскую местность населяют черные вороны.
– Привет, цапля, – говорю я.
Мы оба некоторое время, широко улыбаясь, смотрим на птицу, затем друг на друга. Рука Олли переплетается с моей. Крепко. Его пальцы сжимают мою ладонь, словно давая тысячу обещаний, и я отвечаю тем же. Мне представляется, что эта птица и сама природа напоминают нам о нашей связи с ней и друг с другом.
Цапля перемещается по перилам, но не взлетает. Мы долго сидим, наблюдая за ней. Невозможно понять, о чем думает птица, если она вообще думает. Невозможно понять, что я думаю про Олли или он про меня. Люди и животные в некоторой степени непроницаемы. Но за этой непроницаемостью находится та странная паутина, которая связывает нас. Волшебство. Искры чего-то замечательного, вероятно, невозможного, чем мы с Олли сможем стать, если будем вместе. На мгновение меня снова окутывает тьма, когда я думаю о том, что ждет меня в шато. Но потом чувствую руку Олли в своей, твердую и настоящую. Я ловлю себя на том, что верю в искры. Верю в невозможное. Мне приходится.
Глава тридцать перваяСильви
Сейчас глубокая ночь, однако я не могу уснуть. Раньше я спала, как убитая. Так бы сказала Серафина. Она спала беспокойно.
Тени веселятся на стенах. Комната залита лунным светом, потому что я намеренно не задергивала шторы. Я заперла свою дверь, но сегодня ночью слишком темно. Мне нужно помнить, что за пределами этой комнаты есть жизнь. Мой телефон лежит на прикроватной тумбочке, заряжается. Обычно я забываю, он отключается, и Арабель ворчит на меня, потому что я не ответила на ее звонок. Но сегодня вечером я пообещала своей внучке, что буду держать трубку рядом с собой, подключенную к маленькой штуковине со шнуром, и звонить ей при малейшем намеке на опасность.