Но я только что вышла замуж и все еще ходила на цыпочках. Моя свекровь была суровой, строгой, требовательной женщиной. Она повелевала – и все слушались. Ее муж был тише воды. Я считала его добрым. Он не был главой семьи, эта роль принадлежала Maman. Она поручила мне приносить еду и воду евреям. Горничные не должны были знать о них. Никто не должен был знать.
Наша репутация – это все, сказала она мне. Наше доброе имя имеет первостепенное значение.
У меня была вся моя жизнь, чтобы поразмыслить, и вот к чему я пришла. Она думала, что она выше закона. Выше немцев, по крайней мере, на некоторое время. Она любила деньги. Она любила вещи. Она любила их больше, чем своего сына или мужа и точно больше, чем меня.
Возможно, Джейд, дорогая, ты думаешь, что я описываю себя? Я знаю, ты невысокого мнения обо мне, и ясно понимаю почему. Но я совсем не похожа на свою свекровь. Может быть, убедив себя в этом, я могу спать по ночам. И, если ты просто продолжишь это читать, надеюсь, обнаружишь, что согласна со мной.
Так или иначе, именно мать Ренье дала мне самую важную роль в моей жизни: роль связующего звена между семьей Ассулин и моей собственной. Позволь мне объяснить. В течение двух месяцев я приносила им еду. Часто готовила сама, чтобы у повара не возникло подозрений. Да, ты удивлена? Я умею готовить. Я умею готовить совершенно чудесно. Была осень, поэтому рагу и супы. В тот момент у нас был скудный рацион, но я делала, что могла. Именно тогда я узнала твоего отца, Джейд.
Морис. Он был милым мальчиком, с такими поразительными глазами. Они были огромными. Точно блюдца. Правый льдисто-голубой, как арктическое озеро, левый более темный, синий с карим оттенком. Он почти не разговаривал, ни со мной, ни в моем присутствии. Я чувствовала, что он оценивает меня и находит меня желанной. Твои бабушка и дедушка были добры. Чрезвычайно добры. Они все время благодарили и благодарили меня. Что я делала, кроме того, что сделал бы любой другой? Помогала людям. Возможно, у моих родственников по мужу был стимул, но у меня его не было.
Еще был ребенок. Они назвали его Арно. Такой милый, такой пухленький! Его глаза были не похожи на глаза брата, они были бледно-зеленые. Они говорили, что глаза младенцев могут меняться и, возможно, его станут карими, как у отца, но этого не случилось. Он был улыбчивым, иногда плакал, когда хотел грудь. Иногда он хватался за шею матери, и она однажды рассказала мне, как ему нравилось ее ожерелье. Как он любил играть с ним. Однако теперь ее шея была пуста, и в этот момент мы обе отвели глаза. Мне, конечно, было стыдно, что мы отняли это украшение, когда нам следовало просто открыть двери своего дома. Позже я подумала, что и она отвернулась от стыда, что ей пришлось купить свою безопасность. Что она и ее семья были полностью в нашей власти. Какое это было ужасное время!
Однажды утром за завтраком мать Ренье объявила, что евреи должны уйти.
Я поперхнулась чаем. Должны уйти? Что она имела в виду?
Она объяснила, что теперь это слишком небезопасно. Немцы проводят обыски. Любому, кто предоставил кров евреям, грозит немедленная смерть. Она не смотрела на меня, когда говорила это, просто добавила, что именно я должна им сообщить.
Я умоляла ее, я умоляла не отсылать их прочь. Потому что, заставив их уйти, она подпишет им смертный приговор. И отправит прямо в лапы немцев.
Ей было все равно. Ренье было все равно. Как и его отцу, которого я считала тихим, но заботливым. Как оказалось, он не был заботливым. Он был просто тихим. И лишь заявил, что эти люди – слишком большой риск для нас. А я наивная девочка, раз убеждаю оставить их здесь.
Наконец, я собралась с силами, пошла к матери Ренье и попросила ее спасти детей.
«И как же, – раздраженно спросила она меня, – ты собираешься это сделать?»
Я прочистила горло, собрала все свое мужество и ответила, что возьму их. Они станут моими. Моими и Ренье.
«Ты? – Она посмотрела на меня поверх очков снисходительным взглядом. – Ты сама почти ребенок. Тебе и девятнадцати нет. И вот уже год, как ты замужем за моим сыном, а в твоем чреве еще ничего не зародилось».
Она безжалостно ткнула в меня пальцем. Как будто я сама этого не знала.
«Они будут моими. У тебя будут внуки!»
«Еврейские внуки», – произнесла она презрительно, откровенно демонстрируя свое отношение.
«Что, если я бесплодна?! – воскликнула я. – Тогда у тебя никого не будет!»
Она посмотрела на меня с жестокой улыбкой: «Значит, не будет».
В тот день я разработала предварительный план. У меня была школьная подруга, семья которой не была такой богатой, как моя. Я устроила ее на работу экономкой в шато. Мы были близки, несмотря на явную разницу наших статусов, которая только усилилась, когда я вышла замуж за Ренье. Тем не менее, она доверяла мне определенные вещи, а я ей. Однажды она случайно проговорилась, будто ей кое-что известно об отце Ренье. Но она была слишком деликатна, чтобы сообщить мне, что именно. И на следующее утро после моего разговора с Maman я решила поговорить со своей подругой. Я рассказала ей, что происходит под нашей крышей и потребовала открыть мне все, что она знает, потому что мы должны спасти детей.
Понимаешь, Джейд, я должна была прогнать их в тот день. Я должна была отправить их на съедение волкам.
Кстати, знаешь, кто моя подруга? Это бабушка Рафаэля, моего садовника. Она умерла около десяти лет назад. Теперь ты понимаешь, почему я дала ему работу, хотя он не особо подходит на эту роль. Его бабушка спасла твоего отца. В тот день она спасла и меня.
Она никогда не рассказывала мне о том, что ей известно, какие рычаги воздействия у нее были. Но она отправилась к матери Ренье, вскоре вернулась и сообщила мне, что я могу взять этого ребенка, что он может стать моим.
Я кивнула, понимая, что ей удалось. Она казалась уверенной, что секрет, который она хранит, является гарантией. Тогда я даже не догадывалась, какую ужасную вещь совершил мой свекор, по какой причине мне позволили спасти ребенка. Мои зубы стучали так сильно, что я боялась, не раскрошатся ли они. Я спросила насчет старшего мальчика.
«Нет, – прямо ответила она. На ее лице было написано страдание, поэтому я осознала, что «нет» было абсолютным. – Поторопись, ты должна действовать быстро. Она хочет, чтобы они ушли к вечеру. Ты можешь отвезти старшего мальчика в приют для еврейских детей. Я знаю один недалеко от Марселя».
Все произошло так скоро! Мне пришлось рассказать о решении матери Ренье твоим бабушке и дедушке. Возможно, они поняли, что я ни в чем не виновата, что я всего лишь восемнадцатилетнее ничтожество и не могла принять такое решение в одностороннем порядке, что за ним стоят родители Ренье. Но в тот момент твои бабушка и дедушка были на краю гибели. Пытались спасти свои жизни, жизни своих детей. Делали ли они в царящем безумии различие между тем, кто приказал им уйти, и тем, кто сообщил новость? И справедливо ли вообще, что я этого хотела?
В любом случае они были стойкими. В шоке, безусловно. Морис принялся кричать, что это кровавое убийство, когда родители сообщили, что я забираю его. Однако мать пристально взглянула на него, и он умолк. Он должен был замолчать, иначе их могли выставить еще раньше. Я понимала его гнев или, по крайней мере, пыталась понять. Каково это, когда весь твой мир уходит у тебя из-под ног. Потом его мать присела на корточки и несколько минут шепталась с ним в углу. Я не знаю, что было сказано. Только в результате он подошел ко мне. Я помню, что мальчик сжал кулаки, и его ногти так сильно впились в ладони, что, когда, открывая дверцу машины, он их разжал, я увидела, что у него пошла кровь. Я отвезла его в приют. Это было опасно, если бы нас остановили и попросили документы, но этого не случилось. Когда мы приехали, я увидела, что это вонючее, ужасное место, переполненное детьми. Было невыносимо оставлять его там, но, конечно, моя боль ничто в этой истории. Он не смотрел на меня ни по дороге туда, ни когда я уходила от него, оставив столько денег, сколько смогла раздобыть.
Прежде чем мы уехали, я попросила у матери Ренье бриллиантовое колье, чтобы дать ребенку что-то вроде капитала. Но она отказалась. Когда я вернулась в замок, именно мне пришлось выгнать твоих бабушку и дедушку. Знала ли я, что отправляю их на смерть? Боже, я надеялась, что нет. Но подозревала ли я, что их ждет? Да, подозревала. Наивная девочка, которой я когда-то была, исчезла в тот день, когда они вошли в наш замок.
Я даже не могла дать им денег. Они настояли, чтобы все до последнего франка досталось Морису.
Ребенок плакал. Младенцы такие мудрые, не так ли?
Я никогда не забуду момент, когда твоя бабушка отдала мне своего ребенка.
«Люби его, – сказала она. – Люби его отчаянно. Люби его вдвойне, за себя и за меня».
Я плакала. Никак не могла остановиться. Шел дождь, и я чувствовала себя дурой, потому что возвращалась в дом, чтобы обсохнуть, согреться, с их ребенком, и все же плакала, а они нет.
Все эти годы я прокручивала в голове эту сцену. Они, без сомнения, были в ужасе, в недоумении. Не в состоянии до конца осмыслить происходящее. Неважно, что не я приказала им уйти, что я была бессильна это остановить. Я была той, кто в конечном счете отослал их прочь.
Они поспешно скрылись в ночи, а я держала на руках их плачущего ребенка. Я вошла внутрь. На следующее утро у нас с Ренье были на руках документы. Мы не могли записать его как Арно, но я дала ему имя на букву А в знак уважения. Мы назвали его Антуан.
Да, Джейд. Это отец Дарси, Антуан. Дарси – твоя двоюродная сестра. Это кажется невероятным. И Антуан был твоим дядей. Мне очень жаль, что вы так и не встретились!
Я знала, что твой отец пережил войну. Я была вне себя от радости, услышав это. Ты не можешь себе представить. Когда я увидела его имя в списке выживших, я плакала очень сильно, очень долго. Так много временами я мечтала, что братья познакомятся. Ренье и слышать об этом не хотел. Антуан никогда бы нам этого не простил. Именно так он это видел. И, возможно, был прав.