Добавь это к списку моих сожалений. Этот список слишком длинный.
Я действительно думала, что, как только Ренье не станет, я вернусь к этой теме. Я надеялась, что буду достаточно сильным человеком, чтобы поступить правильно ради моего сына. Я очень любила Антуана! Он был лучшим мальчиком, лучшим мужчиной. Я пыталась воспитать его так, как хотели бы его биологические родители. Честно. С любовью. Он превратился в мужчину, которым можно было гордиться, нежного, любящего отца, доброго человека. Я не знаю, была ли в этом хоть капля моей заслуги. Но я старалась.
Антуан умер незадолго до Ренье. За короткий срок из моей жизни ушли двое мужчин.
А потом в моем доме появилась ты. Это совершенно ошеломило меня. Я как сейчас помню – на мне было бриллиантовое колье. Твои глаза сразу же застыли на моей шее. О, я почувствовала себя отбросом общества.
Но, пожалуйста, позволь мне объяснить. После гибели своих родителей Антуан все плакал и плакал. Беспрестанно. Милый малыш стал безутешен. Я была ему чужой, и у меня не было грудного молока, чтобы успокоить его. Иногда он хватал меня за шею, как делал это со своей матерью, и в результате становился еще более беспокойным. Он царапал меня, много раз, желая получить то, что у него отняли.
Я пошла к матери Ренье и потребовала ожерелье. И по какой-то причине она подчинилась. Это, несомненно, был самый бескорыстный поступок, который она когда-либо совершала за всю свою скверную жизнь.
Так что я носила ожерелье каждый день, не снимая, и мой малыш снова улыбался. Словно оно связывало с его прежней жизнью, и с ним он был моим счастливым, жизнерадостным Антуаном.
Полагаю, я привыкла носить это ожерелье. Оно ассоциировалось у меня с сыном. Даже после его смерти, может быть, особенно после нее, я не хотела его снимать.
Понимаю, как это выглядело для тебя. Что ты, должно быть, думала обо мне.
На свадьбе Дарси я заметила, как ты присматривалась к нему. Внучка попросила у меня дубликат ключа, и у меня появилось предчувствие. Я знала, что она подберет код к сейфу. День рождения ее отца. Вернувшись, я не удивилась, увидев, что ожерелье исчезло.
В моей жизни было много невысказанных соглашений, и это стало одним из них. Ожерелье было возвращено законному владельцу. Мне жаль, что я не отдала его тебе раньше. Я так о многом сожалею!
Я должна была сказать тебе все это двадцать лет назад, когда ты впервые приехала в мой дом. Но мать Ренье вдалбливала мне в голову, насколько важно наше доброе имя. Только ближе к концу своей жизни, когда мне поставили смертельный диагноз, я задумалась о том, что на самом деле значит иметь доброе имя. И поняла, что не смогу умереть спокойно, если ты не узнаешь, что у меня на сердце. Я упаковала для тебя картину и прикрепила к ней это письмо на случай, если со мной что-нибудь случится. Но ты увидишь, что полотно нужно вернуть к оригиналу. Поговори с Викторией. Она знает, что делать.
Ты можешь все еще ненавидеть меня после этого. Это твое право. Пожалуйста, передай привет своему отцу.
Пожалуйста, покажи ему это письмо и скажи, как мне жаль. Если бы я могла вернуться и все изменить, я бы это сделала. Я бы восстала против своих родственников. Я бы как-нибудь заставила их передумать, заставила бы их понять, что правильно. Я бы не позволила твоим бабушке и дедушке уйти в ночь.
О, давай назовем вещи своими именами. Я бы не прогнала их в ночь. На верную смерть.
О, как бы я хотела вернуть все назад!
Твоя Серафина
Все это гудит у меня в голове. Поступок бабушки. Поступок родителей дедушки. То, что они сделали с моими бабушкой и дедушкой. Я – еврейка? Джейд – моя двоюродная сестра? Ее отец – мой дядя? Как это может быть? Как это могло быть у нас под носом все это время?
Я опускаюсь на землю, внезапно испытывая головокружение. Когда я оседаю на цемент, моя рука цепляется за маленькую корзинку на книжной полке.
Что за?.. О да, я помню, что увидела ее, когда вошла. Но потом меня привлек холст, завернутый в оберточную бумагу.
Теперь я опускаю руку в корзину. Нащупываю сверху листок бумаги. На дне есть что-то еще. Я колеблюсь, затем заглядываю внутрь. У меня сразу же сжимается сердце. Это пластиковый пакет, в котором лежат хирургические перчатки. А также серая рубашка, которую я не узнаю, заляпанная чем-то темным.
Корзина выскальзывает у меня из рук. Я замираю, уставившись в стену, размышляя, но ничего не складывается. Наконец я достаю листок бумаги, который обнаружила сверху.
Он из блокнота бабушки и разорван пополам. Это вызывает тревожные звоночки. Мои натянутые до предела нервы ввергают меня в состояние ужаса, так что все словно в тумане, и неясно, на что указывают эти самые звоночки. Мои глаза фокусируются на бумаге. Я, конечно, узнаю ее. Вверху герб и имя бабушки. А ниже, коряво, но почерком, который, безусловно, принадлежит ей, лишь одно слово.
Арабель.
– Арабель? – шепчу я, пытаясь осмыслить это.
Я настолько сбита с толку всем происходящим, что даже не слышу шагов.
– Ты звала меня?
И я перевожу взгляд с замшевых ботинок бежевого цвета вверх, чтобы увидеть, как моя подруга – по крайней мере некогда моя подруга – смотрит на меня сверху, на ее губах играет легкая улыбка.
– Выходи, выходи, где бы ты ни была, – произносит она почти игриво.
– Ч-что? – Я слышу, как заикаюсь.
– Неужели не помнишь? Когда мы были детьми, именно так я говорила, когда мы играли в прятки и я, в конце концов, находила тебя. – Я ищу слова, но ни одно не приходит на ум. – Я всегда находила тебя. Не так ли?
Глава тридцать шестаяДжейд
– Убила ли я Серафину? – повторяю я, немного ошеломленная. – Ты действительно думаешь, что я на это способна, Виксен?
Она смотрит на миндальное дерево, и я подозреваю, что она все еще продолжает посылать ему волны своей любви.
– Не знаю, – наконец отвечает Викс, наклоняясь вперед на скамейке. – Когда я размышляю о том, кто мог это сделать, мне рисуется пустота. Это не могла быть Дарси. Она любила свою бабушку. Она очень ее любила. Для меня неубедителен аргумент, что после смерти Серафины она унаследовала миллиарды. Арабель не сделала бы этого – у нее свои собственные миллиарды. И она никогда не стала бы колотить Сильви по голове. – Викс потирает руки. – К тому же она единственная, у кого имеется алиби.
– Оливер, – добавляю я.
– Олли. – Викс изображает французский акцент.
Я вымучиваю улыбку:
– Если мы не сможем смеяться, мы будем плакать.
– Лейтмотив этой недели. Встреча давних подруг, обалдеть, да?
Смех вырывается из моей груди:
– Да уж, вот это встреча!
Викс кивает:
– Сильви не убийца. С этим мы можем согласиться, верно?
– Согласна. Она исключается.
– Остается Раф. Но он был под стражей, когда на Сильви напали…
– Итак, если он убил Серафину, это означает, что кто-то другой напал на Сильви, что…
– Кажется неправдоподобным.
– В высшей степени неправдоподобным.
Некоторое время мы сидим в тишине, переваривая все это, прокручивая в очередной раз, не находя ответов. Миндальное дерево расплывается у меня перед глазами, и мне почти приходится ущипнуть себя, чтобы не унестись во времена, где меня никогда не было. Хотя представляется, что именно там мое место. Потому что те времена кажутся такими настоящими, куда более настоящими, чем действительность, в которой я живу.
– Ты не ответила на мой вопрос, – наконец произносит Викс.
– Я не убивала ее! – Я отвечаю слишком эмоционально, это звучит как попытка защититься, как признание в прямо противоположном. – Клянусь, – говорю я, на этот раз спокойнее. – Клянусь, я этого не делала. Я имею в виду… Не буду врать. Я об этом подумывала.
Викс смотрит на меня, широко распахнув глаза.
– Ты подумывала о том, чтобы убить ее?!
Я киваю, прикусывая губу. Рассказываю ей об инциденте с Лаксом, о том, насколько я была зла и напугана. Затем качаю головой:
– Я не смогла бы убить человека. Я бы никогда этого не сделала. Это означало бы, что я такая же, как она. А я другая, Викс. Ты знаешь это. Кроме того, если бы я убила ее, не думаешь ли ты, что прежде я задала бы ей все вопросы, которые мучили меня всю жизнь? Тот, кто убил ее, отнял у меня последний шанс получить ответы. Что Серафина сделала с моей семьей? Где она хранит картину? Все погибло вместе с ней.
Викс недолго молчит, затем, наконец, произносит:
– Я верю тебе, Джей.
– Хорошо. – Я чувствую, как моя грудь вздымается от вздоха облегчения. И сразу всплывает вопрос, вызывающий зуд в горле. – Это сделала… ты?
– Нет, – утверждает она прямо и спокойно, совсем не защищаясь. – Я любила Серафину. Правда любила.
Я знаю это.
– Я тоже верю тебе, – говорю я, хотя не думаю, что ей это нужно.
Она кивает, проводит рукой по груди. Она часто так делает. Я даже не уверена, что она сама это замечает.
– Кто же тогда убил Серафину? Какой-то случайный злоумышленник? – В голосе Викс слышится сомнение и немного надежды.
– Нет. Хотела бы я в это верить. Боже, как бы это все упростило! Но нет. Мы знаем, что это один из нас.
– Кто-то из нас двоих? Мы снова вернулись к тому, с чего начали?
– Нет. Не думаю, что это кто-то из нас двоих. Я знаю – это не я. И не считаю, что это ты.
– Что ж, если мы этого не делали, тогда, скорее всего, убийца сейчас в шато.
Я дрожу, но не от дождя, который теперь поливает нас с призрачного неба.
– Тогда нам нужно возвращаться. Что, если что-то пойдет не так?
– Да. Нам пора возвращаться, – соглашается Викс, но не встает. – Но мы можем посидеть здесь еще чуть-чуть? Я просто…
Я протягиваю руку и сжимаю ее ладонь. Я все прекрасно понимаю. Есть что-то очищающее в дожде, и в этом моменте, и в этом месте.