Она была вежлива, даже посочувствовала, узнав, что я умираю. Но когда мы выходили, спускаясь по лестнице, я споткнулась. Она находилась прямо рядом со мной и подхватила меня. В это мгновение я кое-что увидела в ее глазах. То была ненависть, огромная, неприкрытая. Мне сразу стало ясно, что такая же ненависть пылает в ней по отношению к Дарси.
Она проводила меня до моей машины, и я призналась, что планирую предать огласке истинную причину смерти Ренье. Она была разгневана и сжала мое запястье так сильно, что остались следы. Если во время нашей встречи моя интуиция молчала, то теперь я была абсолютно уверена, как мне нужно поступить.
Я сказала Арабель, что не могу оставить Дарси один на один с ней. Не могу перед смертью не предупредить внучку. Я объяснила, что, если она примет ситуацию спокойно, я призову к снисхождению любого прокурора. Я заявлю, что она была ребенком, что ее спровоцировали.
Тогда она разбушевалась из-за своей карьеры, из-за того, как все это будет выглядеть, как это повредит ее бренду. Она пообещала, что не будет охотиться за нашими деньгами. Я объяснила, что это не имеет значения. Я уже приняла решение. И я сказала, что написала тебе это письмо, так что ей лучше не выкидывать никаких фортелей.
Но я солгала. Я пишу это письмо только сейчас, все еще потрясенная нашей встречей.
Мне страшно, моя дорогая. Но я Демаржеласс. В этом имени заключено зло, но вместе с тем твердость. И я не отступлю сейчас, ради Дарси и ради тебя. Я знаю, что даже ты не будешь в безопасности после того, как я уйду. Никто не будет в безопасности.
Люди не меняются. Я видела, как она толкнула Ренье, бессердечно, не испытывая угрызений совести. Неважно, кем он был, что он сделал, ее поступок – это неприкрытое зло. И я боюсь представить, сколько еще зла у нее в запасе. Пожалуйста, прости меня за все. И сделай то, что должно.
Со всей любовью, Серафина.
Глава тридцать девятаяАрабель
Я действительно задумываюсь, не доведет ли все это Дарси до такой степени, что мне не придется ее убивать. Что у нее случится сердечный приступ или нечто в этом роде. Она хрупкая, как фарфор. А фарфор легко бьется. Просто на нее никогда не давили слишком сильно, чтобы она сломалась.
Прошлой ночью, лежа в постели, я мысленно прокручивала ситуацию. Джейд и Викс собирались утром в санаторий Ван Гога. Mamie сказала, что будет отдыхать, она все еще слаба после нападения. В жизни бывают определенные моменты, когда необходимо действовать. Я поняла это много лет назад, когда Ренье стоял на краю бассейна, весь такой ликующий из-за дурацких стоек Дарси на руках.
Прошлой ночью я осознала, что Дарси захочет бороться теперь, когда все выяснится. И что я буду противостоять ей. Финальная, смертельная схватка.
Она хватается за грудь, тяжело дыша. Может быть, у нее действительно сердечный приступ. Как это впишется в мое повествование, что я убила ее в целях самообороны? Я что-нибудь придумаю.
– Ты… ты…
– Я, я, – издевательски повторяю я.
Возможно, это звучит бессердечно. Что ж, так оно и есть.
Просто ты пытаешься жить всю свою жизнь в тени настоящей внучки. Любимой внучки. Той, которая получает все самое лучшее, любовь своих бабушки и дедушки. А потом ты обнаруживаешь, что вопреки тому, что тебе говорили, у тебя есть дедушка, живой и здоровый. Черт возьми, он даже знает о тебе. И ему все равно. Он не удостаивает тебя даже взглядом. Когда ты проходишь мимо него в коридоре, кажется, что тебя там вообще нет. Ты незаконнорожденная внучка. Пятно на его добром имени. Напоминание о зле внутри него.
И только на этой неделе, когда я убила Серафину, после безрезультатных поисков ее письма к Mamie в сейфе, я обнаружила в шкафу картину с конвертом, адресованным Джейд. Я была заинтригована и, конечно, хотела убедиться, что внутри нет ничего, что могло бы выдать меня. Я сообразила, что могу принести свою находку в эту комнату. Я была уверена: полиция не станет проводить в ней обыск. Вместе с половиной той записки, что Серафина пыталась спрятать в своей постели, изобличая меня. Разумеется, я обнаружила ее после убийства. Я разорвала листок, оставив на месте только окончание записки. О, эта другая половина была хороша! Я сразу сообразила, что она поможет повернуть расследование в нужном мне направлении.
Позже, когда я прочитала письмо, адресованное Джейд, меня как громом поразило.
В конце концов, оказалось, что Дарси не была настоящей внучкой, кровной внучкой Ренье. И он знал это. У него была только одна внучка по крови. Я! И он никогда не признавал меня.
– Он заслуживал смерти, – бросаю я Дарси. – Я никогда не жалела, что сделала это. Просто, чтобы ты знала.
Она закашливается, тяжело дышит. Я наблюдаю за ней. Даю ей возможность осознать ситуацию. Она так же, как и я, знает, что часы тикают.
– Ты убила Grand-père[81]. – Она не смотрит на меня, просто в отчаянии колотит кулаками по полу.
– Динь-дон, ведьма наконец-то поняла это, – ухмыляюсь я. – Так кажется говорят.
– Говорят: динь-дон, ведьма мертва[82], – шепчет Дарси.
– Ой! – Мне смешно. – Ну и это тоже.
Я улыбаюсь своему остроумию, как вдруг Дарси вскакивает с пола с прытью, которой я не ожидала, бросается к двери. Застигнув меня врасплох, по пути она толкает меня, и я падаю.
Putain!
Я вскакиваю. Пистолет все еще у меня в руках, и я выбегаю из комнаты в фойе, где кричит Дарси.
Putain, putain, putain!
Я лишь молюсь, чтобы у Mamie были беруши. Она, конечно, плохо слышит, но Дарси дико визжит, децибелы просто зашкаливают. Она добирается до двери. Дарси босая, ей бесспорно удобнее, потому что я в ботильонах. Но я бегун, и это дает мне неоспоримое преимущество. Я почти хватаю ее за волосы, но они струятся сквозь мои пальцы. Она продолжает бежать, выскакивает через парадную дверь, летит по ступенькам, выкрикивая бессмыслицу, но звучит как истязаемый военнопленный.
Я быстро сбегаю вслед на посыпанную гравием дорожку, обсаженную соснами. Сейчас моросит дождь и небо стало белым. Мне всегда казалось, что вход в замок похож на пейзаж из русского фильма. Сейчас это особенно явно – все вокруг мрачное и безжизненное. Вы почти можете представить зимний березовый лес, покрытый снегом. Ускоряясь, я странным образом почти наслаждаюсь этой неожиданной погоней, и мне вспоминается русская кулинарная книга, которую я когда-то читала. Я читаю кулинарные книги разных стран. Это интересно. Мне нравится пробовать блюда другой культуры, хотя бы для того, чтобы подтвердить, что французская – лучшая. Иногда я добавляю намек на Италию, кивок в сторону Финляндии. Для России я предложила французский взгляд на блинчики. Естественно, мой вариант был лучше.
Из этой кулинарной книги я узнала о печальном факте. Автор рассказала об этом в ретроспективном разделе о советской кухне. По ее словам, худшей казнью в России был выстрел в лицо, а затем захоронение в безымянной могиле. В своем воображении я вижу ту могилу в березовом лесу. Или у фасада замка.
Подобную казнь я больше всего на свете хочу назначить Дарси.
Nom de Dieu[83], девушка быстрее, чем я думала. Я могла бы пристрелить ее прямо сейчас, но это было бы крайне непредусмотрительно с моей стороны. Кто-нибудь может увидеть. Я хочу сделать это в комнате. Таков был мой план, и я не позволю Дарси все испортить.
Я интенсивней работаю руками, отталкиваюсь ногами и, наконец, добираюсь до нее. Толкаю ее на землю. Она корчится там несколько секунд, и я вижу, что ее правая щека сильно расцарапана. Я пригибаюсь и медленно провожу рукой по ее порезу. Она вздрагивает, вскрикивает. Убираю свою руку и вижу на ней свежее пятно крови. Затем резко хватаю ее за волосы и приподнимаю подбородок, так что она смотрит мне в глаза, и шепчу в дюйме от ее губ:
– Если ты еще раз издашь какой-нибудь звук, я пристрелю тебя прямо здесь и сейчас.
Затем я тащу ее, как тряпичную куклу, обратно в дом, пока она хнычет.
– Заткнись, – шиплю я. – Не издавай ни звука. Ни единого, ни малейшего звука – или ты рискуешь жизнью Mamie. Ты же не хочешь этого, не так ли?
Это заставляет ее замолчать. Угроза проходит по моим венам, не очень приятно врезаясь во внутренности: мне не нравится угрожать чему-либо, имеющему отношение к Mamie. Мне, конечно, не понравилось бить ее по голове. Я не монстр. Какой бы меня ни изображали.
Я обиженная женщина, и я, наконец, заявляю права на то, что принадлежит мне.
Мы почти вернулись в комнату. Еще секунда, и мы бы проскользнули внутрь. Но жизнь никогда не стеснялась преподносить мне сюрпризы. Еще одна беда сваливается на мою голову.
– Арабель! – Я слышу голос Mamie и оборачиваюсь. Я никогда не видела у нее такого выражения лица.
Она знает. Каким-то образом она все узнала. И эта маленькая сцена – пистолет, приставленный к голове бесценной Дарси, – говорит не в мою пользу.
Губы Mamie сжаты в тонкую линию. Она машет в воздухе листом бумаги.
– Положи пистолет, Арабель. Положи его сейчас же. Под платаном было второе письмо. В коробке, которую мы закопали там, чтобы… ох… – В этом «ох» – отчаяние, безнадежность. Как будто я пропащая или что-то в этом роде. – Арабель, отпусти Дарси. Сейчас. Ты… – Ее голос срывается на крик.
– Хорошо, – говорю я, осмысливая все это. – Ладно. – Я машу пистолетом в сторону бабушки. – Тогда и ты давай, Mamie. Ты же знаешь, я не хочу причинять тебе боль. Но ты также знаешь, на что я способна.
Мне самой немного страшно слышать, как эти слова вылетают из моих уст. Наблюдая, как хрупкая фигурка Mamie в отчаянии скрывается за потайной дверью, я чувствую волну неподдельной грусти. Как жаль – как несправедливо! – что мне придется убить и