Когда я подхожу к кассе, по моим щекам катятся слезы.
– «Орео Макфлурри», пожалуйста, – прошу я девушку с безразличным лицом, которой на вид не больше шестнадцати.
Тридцать секунд спустя она без всяких церемоний ставит гигантский бумажный стаканчик на стойку. Я расплачиваюсь с помощью Apple pay, и это единственное, что изменилось по прошествии тридцати лет.
Выйдя на улицу, я опускаюсь на скамейку. Отправляя в рот первый кусочек, я сразу же издаю стон. Не могу поверить, насколько это вкусно. Как же давно это было! Я тороплюсь со второй ложечкой. Я изголодалась по удовольствию и одновременно расстроена из-за девушки, которой была мгновение назад. Девушки, которая отказывалась от мороженого.
Как я могла отказываться от мороженого?! Как?!
Я наблюдаю, как слезинка капает в «Макфлурри». Еще слезинка, еще. Еще мороженого, еще.
Мои глаза с трепетом закрываются. Что-то ушло от меня. Что-то ко мне вернулось. Я не могу дать точной формулировки ни тому, ни другому, но могу наслаждаться мечтами, которые сейчас вертятся у меня на языке. Когда-то забытые и похороненные. Теперь возродившиеся!
Глава сорок четвертаяДарси
Чтобы прийти в себя после недели ужасов в шато, я отправляюсь к морю, в Ниццу. Ирония судьбы в том, что это любимые места Арабель. Я заехала в ее гостиницу, поздороваться с Жанкарло. Он был добр, но молчалив, что меня не удивило. Как бы я ни была шокирована всем произошедшим, я была там, а непосредственное участие позволяет глубже проникнуть в суть. Жанкарло узнал обо всем из вторых рук. Кто может сказать, что легче? Жизнь – это не всегда шведский стол. Иногда вам приходится приниматься за блюдо, которое ставят перед вами.
Я вытягиваю ноги, удивляясь тому, какими загорелыми они стали всего лишь после игр с детьми в бассейне и прогулок у моря. Я подставляю лицо теплому, целебному солнцу Ривьеры. В первые пару дней я порозовела, и Мила, унаследовавшая мою бледную веснушчатую кожу, тоже. Я восприняла это как знак вернуться в нашу комнату, уложить детей вздремнуть и воспользоваться ванной. Это еще одна вещь, которой старушка Дарси не занималась. Она не принимала пенные ванны, не приводила себя в порядок, не читала Джонатана Франзена[86]. И уж точно она спонтанно не покупала шикарный, дорогой изумрудно-зеленый комбинезон в бутике отеля, не сомневаясь, подходит ли он к ее стилю или фигуре, и не раздумывая, куда она вообще сможет его надеть.
Но Новая Дарси… честно говоря, я все еще пытаюсь понять, кто такая Новая Дарси.
Дети едят пиццу, Мила склонилась над своей книжкой-раскраской. Я с трудом отрываю от них взгляд. Они здесь – Мила в нескольких дюймах от меня, Чейз прижался ко мне, чтобы я могла погладить его маленькое пухлое бедро, но все же часть меня хочет, чтобы я могла вернуть их обратно в свою утробу. Они были там в безопасности, и я тоже была в безопасности. После перенесенного испытания я провела с ними пару дней в Сен-Реми – и замучила их объятиями и поцелуями. Я изголодалась по их близости. И все еще не насытилась. Я точно не знаю, что это такое. Что-то первобытное, полагаю. Когда думаю о том, что могло бы случиться… как близко я подошла…
После кошмара в комнате под лестницей, когда появились жандармы со своими сиренами, начались вопросы и восклицания, меня вывернуло наизнанку, а потом еще сильнее, когда офицер Дарманен отвела меня в сторону. Джейд и Викс не отходили от меня. Возможно, они думали, что я могу сломаться. Я сама думала, что могу сломаться. Я хотела поехать в больницу, быть рядом с Рафом, которого увезла «скорая», но полиция не позволила. Я была разгневана, опечалена, обуреваема тысячей других чувств и эмоций. Так что я была не в лучшей форме, когда снова встретилась с офицером. Сначала я подумала, что она собирается извиниться за то, что подозревала меня, или за то, что вовремя не поймала Арабель, но она этого не сделала. Она спросила, может ли она дать мне совет, и, хотя я не особенно этого хотела, не в моем характере отказываться от такого рода вещей. Я согласилась ее послушать. Она заявила, что мне нужно уехать из шато и никогда не оглядываться назад. Потому что она видела, как жертвы пытались переварить трагические события на протяжении всей своей жизни. В конце концов, в их сознании путались преступник и жертва. Офицер объяснила, что если я пойду по этому пути, то начну винить себя. Вспомню о тысяче маленьких оплошностей, уверюсь, что все могло быть иначе. «Оставьте это в прошлом. Шагайте вперед, к своему будущему».
Моему будущему. В последующие дни мне часто приходилось размышлять над этой неизвестной субстанцией. Каким именно будет мое будущее.
После похорон Grand-mère мы с Оливером сидели в одном из парков в Сен-Реми, наблюдая за играющими детьми, и он спросил меня, смогу ли я когда-нибудь простить его. Я сама была удивлена, услышав, как говорю ему, что уже простила. Я видела, как на его лице появилось некоторое облегчение. Он потянулся к моей ладони, но что-то в нем было не так. Наше прикосновение не вызывало прежних ощущений. «Нет, – сказала я ему, убирая руку. – Я прощаю тебя, но я больше не могу за нас бороться».
Теперь я смотрю на знаменитый бассейн с морской водой, высеченный в скалах, который я могла видеть только на фотографиях знаменитостей в журналах или в Instagram Арабель. За бассейном в спокойном море развеваются паруса.
– Хочешь frites[87], ma chérie? – Сильви передает мне корзинку с картошкой фри, которую только что принес официант.
– Да. – Я благодарно улыбаюсь ей, моей подруге по несчастью в те ужасные минуты в потайной комнате под лестницей. Она устроилась под огромным зонтом, одета в белый льняной топ и брюки на завязках в тон, на ней соломенная шляпа с очень широкими полями и большие черные солнцезащитные очки, но меня ей не одурачить. Я вижу, как она время от времени сдвигает очки, чтобы вытереть слезы.
– Сильви, смотри! – Мила показывает нам страницу, которую раскрашивала, сидя в изножье шезлонга Сильви. На картинке изображено животное, которое я не могу опознать – большое, мохнатое, с гигантскими мультяшными глазами, машущее руками, его хвост развевается за спиной. В этих книжках-раскрасках все животные кажутся мне одинаковыми. Озорными и добрыми. – Посмотри, как я раскрасила хвост, Сильви!
Конечно же желтые каракули снаружи хвоста минимальны.
– Хорошая работа, ангел! – говорю я.
– Magnifique[88]! – радостно восклицает Сильви, гладя Милу по волосам. – Que vais-je faire? – затем произносит она вслух, больше для себя, чем для нас: – Что я теперь буду делать?
– У тебя есть мы. – Я протягиваю руку, чтобы сжать ее ладонь. – Ты будешь с нами.
Сильви перекладывает ногу на ногу, ее рука безвольно лежит в моей.
– Ты ведь вернешься в Америку, верно?
– Да, – признаю я. – Но здесь у тебя есть Жанкарло. Он же сказал, что ужасные поступки Арабель не меняют его любви и уважения к тебе. Он будет рядом, и его семья, и твои друзья. У тебя будет жилье в Сен-Реми. Я помогу тебе. Мы сделаем этот дом счастливым. И ты приедешь навестить нас в Нью-Йорке, если сможешь. У тебя всегда есть я, Джейд и Викс. Они постоянно пишут мне сообщения, спрашивают о тебе. И в любом случае, мы все будем навещать тебя, девочки и я, и дети тоже. Ты всегда была для меня второй бабушкой, Сильви. А теперь единственная, кто остался у меня и моих детей.
– Конечно. – Она улыбается, хотя я вижу, что это дается ей с трудом. – А как же Оливер, ma chérie? Ты не передумала? Арабель… – Она издает сдавленный, хрипящий звук. – Моя Арабель была манипулятором. Она была больна. Оливер…
– Оливер взрослый мужчина, – возражаю я. – Он сделал свой выбор, и теперь мы оба должны жить с этим. На самом деле не Арабель разрушила нашу семью. Что-то в наших отношениях всегда напоминало попытку плыть против течения.
Если копнуть глубже, то во всех отношениях недосуг задуматься о чем-либо, когда ты дико возбужден, влюблен, весел и пытаешься двигаться вперед к желаемым рубежам – у нас с Оливером почти получилось. Мы должны были остановиться на этом «почти». У нас было так много ингредиентов, но нам не хватало клея. Я могла бы бороться вечно, склеивая нас одной лишь волей. Но это отняло бы мои силы до последней унции, и у меня ничего не осталось бы для себя. Нам, женщинам, особенно за тридцать, тяжело, когда мы стоим перед возможностью материнства, а часы медленно отсчитывают время. Легче ухватиться за «почти» изо всех сил. Но моя борьба закончена. Я благодарна за своих детей – из-за них эта борьба кажется достойной, чистой. Но что бы ни ждало впереди, это должно быть легко. И это не будет похоже на «почти». Я не знаю, как это бывает, когда легко, но я знаю все о трудном «почти». Так что, надеюсь, я узнаю его противоположность.
– Я горжусь тобой, Дарси. – Наконец Сильви сжимает мою руку в ответ. – Серафина тоже очень гордилась тобой. Но скажи мне, моя дорогая, что ты собираешься делать с шато?
Дрожь сотрясает мое тело. Я отнимаю свою ладонь и изучаю свои ногти. Я изгрызла их в комнате под лестницей, скорчившись на полу, когда Арабель нависала надо мной. Я пытаюсь не возвращаться в тот миг, к панике, страху, пистолету. Но я не могу остановить вспышки, которые неизбежно возникают в сознании.
– Продам. Прости, Сильви. Я знаю, это был и твой дом. И если хочешь оставить себе, я с радостью отдам его.
– Конечно же я этого не хочу. – Сильви смеется грустным, гортанным смехом. – Что мне делать с таким огромным, обременительным местом?
– У тебя с ним связано так много воспоминаний.
– Воспоминания живут здесь. – Сильви постукивает себя по голове, ее глаза затуманиваются. – А теперь скажи мне, ты ведь не собираешься отдать все свои деньги, как планирует поступить Виктория?