ь на старушку в шляпке, что она профессиональный киллер? Да никто. Вам открывают дверь на условный сигнал и… Сколько вам понадобилось минут, чтобы ликвидировать четверых, очумевших от вида чучела в фиолетовой шляпке с пистолетом? Минута? Две? Четыре выстрела – и все четыре в голову. Каково? Правильно пишет журналист. Работал профессионал высочайшего класса. Скольких вы убили во время войны? Ладно, мне все равно, я…
– Ты ничего не докажешь! Это все твои домыслы! – закричал Виктор.
Виолетта сидела тихо, сжавшись в маленький живой комок.
– Оставь, ты же знаешь, что он прав. Не кричи, я тебя прошу, – негромко и спокойно заговорила с мужем по-французски Виолетта. – Мы сами все сделали. Своими руками. Прекрати. Пожалуйста.
– Не знаю, вас удивит это или нет, но я не хочу никому ничего доказывать. Вы сделали то, что вы сделали. Я не полиция и не прокурор. Я рассказал вам свое видение того, во что вы меня втянули. Но и это еще не конец.
– Что?! Ты издеваешься?
– Подождите немного. Вы же поручили мне узнать загадку коллекции. Мне кажется, я ее узнал. Хотя могу и ошибаться. Сейчас выясним. Пять минут. Смотрите, я раскладываю перед вами все фотографии картин, которые находятся, как я понимаю, в пакете на антресоли. Вам ничего не бросается в глаза?
Они стояли перед столом, наклонив головы, все трое. Виктор, дядя Саша и Виолетта. Прошла минута, другая.
– Ничего не вижу, – наконец откликнулся Виктор, – мы видели эти работы сто раз. Что в них такого?
– Вы не видите, и я тоже долго ничего не видел. Но тут все наглядно. Принесите, пожалуйста, пакет с картинами вниз. Или хотите, я схожу?
Через минуту я разрезал бечевку. Наконец-то я держал все то, вокруг чего последние месяцы жило, думало, умирало просто и умирало от страха столько человек, включая и меня.
– Отложим фотографию «Скрипки Энгра» в сторону. Видите, все картины не очень большие. Все без рамок. За исключением этих двух.
– Да, я помню. Этот человек, Делоне… или как там его звали, объяснил мне, что он оставил специально две работы в рамках, между которыми и положил все картины на картоне или холсте, а в отдельной папке – фотографию. Но тоже посередине. Чтобы они не помялись. А в договоре он записал: «Согласно фотографиям в приложении». Он еще говорил, что или он сам, или кто-то из родственников за ними придет, и очень хотел бы, чтобы коллекция не испортилась и ничто не погнулось.
– Это, конечно, Гольденберг сделал заранее все фотографии и принес их вместе со всей коллекцией?
– Да. Мы не придавали этому никакого значения. Многие так делали. Люди доверяли мне, но все равно боялись или путаницы, или случайной подмены.
Я положил две картины на стол живописью вниз и, вооружившись ножичком, попытался ковыряться в торце толстых рамок. Рамка портрета Кики, написанная Сутиным, ничего мне не сказала. Она была цельной и просто широкой. Сердце выпрыгивало из груди, мне показалось, что я все проиграл, все старания, страхи, бессонные ночи – все зря, все, до чего я додумался – все впустую. Мне были уже малоинтересны разборки и жизнь Пахомовых, далеко была и Кики со своими многочисленными любовниками, все ушло даже не на второй план, а куда-то вглубь, вдаль, в вечность. А сейчас – проигрыш и тоска. Тоска и проигрыш. Больше ничего.
Это произошло случайно. От боковой части рамки, с ее правой стороны, откололся маленький кусочек гипса. Очень маленький. В образовавшейся щелочке я увидел саму широкую деревянную раму, идущую в сторону живописи, и тонкую, миллиметра три-четыре толщиной, фанерную накладку сверху. Дядя держал рамку, а я усиленно отковыривал гипс по всему периметру прямоугольника. У меня совершенно вылетело из головы, что мы имеем дело с ювелиром. И точно, это была ювелирная и тонкая работа. На широкой рамке была сверху наложена та самая фанерная накладка, идеально повторяющая размер самой картины и обрамления. Я поддел накладку, маленькие старые гвозди стали вылезать из своих гнезд, и через минуты полторы дядя Саша аккуратно разделил конструкцию на две части.
Нижняя часть рамки была полой. Мы медленно вынимали содержимое, будто бы обнаружили не тридцатипятилетний тайник, а реликвию Мертвого моря I века нашей эры. В шелковистую тоненькую ткань были завернуты двадцать два средней величины граненых бриллианта, два изумруда, крупный сапфир, три золотые шестиконечные звездочки, несколько золотых монет, два обручальных кольца и… письмо. Виолетта очень бережно развернула письмо и начала читать вслух.
«Наши обожаемые Руфь, Сара и Эфраим! Прежде всего простите ваших бедных родителей, которые пишут вам по-русски. Просто французский мы не очень хорошо знаем, идиш уже не ваш язык, поэтому осталась только одна возможность. И еще, мы пишем очень просто. Писателей из ваших родителей не получается. Вы же не обиделись? Конечно, нет, это Папа и Мама шутят. А теперь – главное. Если вы нашли и читаете это письмо, значит, Б. г смилостивился над нами, и вы все живы и здоровы. Руфь, какая же ты молодец, все запомнила, добралась до наших картин, и вы все нашли. Наши любимые зверята и котята, мы не знаем, сколько вам сейчас лет, но мы уверены, что вы совершеннейшие умнички и красавцы. То, что мы вам здесь оставили – это все, что у нас было. Не так-то легко в чужой стране заработать и дать образование детям. Но мы делали что могли, чтобы вас вырастить. Наверное, этого всего должно вам хватить на учебу, или на свадьбу Руфи, или на свадьбу Саре. У нас нет сомнений, что вы правильно все сделаете. Руфь, ты старшая, ты всем распоряжаешься. Эфраим, ты мальчик, ты должен всегда нести ответственность за сестер. Сара, ты самая рассудительная и спокойная из всех. Следи за тем, чтобы твоя сестра и брат не забывали Всевышнего и чтили субботу. Б.г послал нам испытания, через которые мы все должны с честью пройти. Если нас сейчас, когда вы читаете это письмо, нет на этом свете, будьте уверены, что мы смотрим на вас сверху и гордимся вами. Вы должны знать, что мы всегда вас любили. Даже не так. Мы всегда вас обожали. Помните, как мы все вместе ползали на ковре в гостиной, и Папа целовал вас по очереди бессчетное количество раз, а Мама в обмен на поцелуй кормила вас штруделем? Мы мечтали посвятить вам жизнь. Оно так и вышло. Только она у нас получилась короткая. Но вы же все наверстаете за нас? Мы так хотим, чтобы вы жили долго и счастливо, мы хотим много-много внуков, даже если мы их никогда не увидим. И еще одна важная вещь. В Одессе на Старом кладбище похоронены ваши дедушки и бабушки. Наши родители. Если у вас не получится положить им камешек на могилу, не забывайте молиться за них и за нас тоже на Кипур…»
Виолетта положила письмо на стол и разрыдалась. Дядя закрыл лицо руками и ничего не мог сказать. Виктор осторожно поднял записку и продолжал читать вслух.
«…Главное в жизни каждого из нас – это любовь. Мы все любим друг друга, и поэтому нам ничего-ничего не страшно. Правда, наши обожаемые Руфь, Сара и Эфраим?
Если мы на какое-то время потеряемся и останемся без адреса (всякое может быть), приходите в наше любимое кафе на площади Трокадеро, где подается мороженое, которое мы все так любим. И там мы обязательно встретимся. Когда-нибудь. Мы уверены. Когда закончится война. А она точно скоро закончится.
Обожающие вас Мама и Папа»
Мы все молчали. Сколько минут – не знаю. Никто не смотрел на часы. Первой заговорила Виолетта.
– Ты во многом прав и почти все угадал, мой мальчик. Кое-что хочу тебе рассказать. Не в оправдание, совсем нет. Никогда в жизни. Просто для тебя. Для обшей картины, как говорят по-русски. Мои родители, евреи и коммунисты, были расстреляны одними из первых. В Страсбурге. Французские газеты с упоением смаковали детали. Когда немцы вошли в Париж, у меня не было другого пути, чем тот, который я выбрала. Да, я убивала и ни о чем не жалею. Ну или почти ни о чем. У меня нет детей. Все, что у меня есть, – это Виктор. Единственный мужчина в моей жизни. Когда над ним повисла угроза, я должна была сделать все, чтобы ее отвести. Именно я и никто другой. Я устала за него бояться. Я устала держать на столе оружие, накрытое газетой. Понимаешь? Да, ты опять прав, нам несли много разных вещей уезжающие из Парижа люди. Часть до сих пор лежит в хранилище в Женеве. Часть мы с радостью вернули или самим выжившим людям, или уже их наследникам. Но многое еще там. Когда нас не станет, швейцарское адвокатское бюро будет продолжать разыскивать хозяев вещей. Невостребованное продадут через семьдесят пять лет после окончания войны. Чтобы все это содержать, мы с Виктором и работаем. Это очень помогает выживать, ты знаешь… А вообще, я горжусь знакомством с тобой. Если так пойдет и дальше, ты покоришь мир. Или его часть. И последнее. Ты хочешь остаться у нас работать? Думаю, что не хочешь. К сожалению. Но я обязана спросить.
– Простите, но нет, не останусь. Катя Гранофф познакомила меня с господином Кугелем[51]. Это владелец одной из лучших антикварных галерей Франции, насколько я понимаю. Мне очень хочется поработать и поучиться у легенды.
– Я это чувствовала. Завтра Виктор передаст тебе от нас подарок. От мертвых и от живых. Я думаю, ты его заслужил. Теперь уходи. Удачи тебе, малыш.
Мы обнялись с худенькой старушкой. Долго и крепко. Как тогда она обнимала Рене и Доминика. На глазах у нас обоих были слезы. Жизнь переворачивала еще одну страницу. У нее – одну из последних. У меня – одну из первых. Виктор проводил нас с дядей до двери, над которой колокольчик ответил нам своим собственным прощанием. Морозный парижский свежий воздух сам предлагал нам пройти сквозь него пешком. Сзади осталось прокуренное помещение и истории людей, о которых еще недавно я ничего не знал…
Сидя в знаменитом La Coupole на бульваре Монпарнас, я слушал почти исповедь, нет, тайну, которую мне бы никогда рассказывать не стали, если б не сегодняшний вечер. И теперь постепенно я понимал почему.
– Нас арестовали здесь, прямо напротив столика, где мы сидим, только через дорогу, в кафе Le Select. Красивое название – кафе «Избранное», ты не находишь? Мы сидели втроем и пили пастис – анисовую водку, чуть разбавляя ее водой. Все бригады Сопротивления начинали готовиться к восстанию. После Сталинграда немцы трещали по всем швам на востоке. Было ясно, что русских уже не остановить. Американцы открыли второй фронт. Руководство Сопротивления и де Голль приняли решение начать через несколько дней восстание. Надо было, в силу наших возможностей, помочь союзникам и освободить Париж. Это был наш долг, наша цель, наш шанс отомстить. Всех троих схватили прямо за тем столиком коллаборационисты в штатском и полицейские. Потом подоспели и немцы. Нас отвезли в гестапо. Били по очереди, чтобы мы слышали крики других. Особенно Виолетты. Охота шла в основном за ней. Мы были пешками. На улице Бломе, около мэрии пятнадцатого округа, из небольшого отеля была сделана тайная тюрьма. Вот туда нас и бросили. Несмотря на все секреты, нашим очень быстро сообщили, где мы находимся. Было решено попытаться отбить нас с Виолеттой и Полем. Виолетта была беременна, и к тому же она слишком много знала.