Это было опасно для подполья и предстоящего восстания. Их было десять, включая совершенно не приспособленного к таким операциям Виктора. Питерский интеллигент, он и винтовку как следует не умел держать. Но он захотел идти. Это же его жена! Минут через тридцать после начала штурма их осталось в живых трое: Рене, Доминик и раненный в ногу Виктор. Но случилось то, что случилось. Один полицейский открыл нам камеры. Виолетта лежала вся в крови на полу без сознания. Он успел мне шепнуть, что Поль Пелисье – предатель, и вывел нас на задний двор, где расстреливали наших товарищей. Я не стал и не мог реагировать на Поля. Дотащить Виолетту одному было невозможно. Для чего тот легавый это сделал? Мне кажется, он понимал, что все кончено, и хотел получить козыри на будущее. Он убежал от нас куда-то вперед и быстро пропал из виду. Мы же недалеко ушли по соседней улице, нас спрятал у себя в магазине какой-то сердобольный старик. А очень скоро немцам стало не до нас…
– Это отсюда у Дорит такая ненависть к французским полицейским?
– А ты как думаешь? У нас у всех такое же чувство. Ничего с этим не поделаешь. Виолетту мы смогли спасти. В подполье были все профессии. Включая врачей. Я рассказал товарищам информацию про Поля. То, что предатель был – это неоспоримо. Кто-то думал на Поля, кто-то сомневался. Но через два месяца его нашли с пулей в голове. Все понимали, чья это работа, но никто не сказал ни слова. А потом, месяцев через пять-шесть, арестовали того самого полицейского. Он пытался как-то оправдаться. Рассказывал про наш побег, про то, какой он хороший, но на нем было слишком много крови, и его приговорили. Перед казнью он сказал, что тогда в тюрьме он все придумал про Пелисье, чтобы выглядеть лучше: и бежать помог, так еще и предателя сдал. Никто никогда не узнал правды. Он издевался над нами перед смертью, или все было так на самом деле? Виолетта с тех пор никогда не улыбается. Ты заметил?
– Виктор хромает с лета сорок четвертого?
– Да. Кстати. Тебя удивило, что ее ордена лежали в автомобиле? Виолетта прикалывает их к платью и носит исключительно в официальные учреждения: налоговую, мэрию… Для малоприятных бесед с ненавистными бюрократами. Вообще говоря, я хочу попросить у тебя прощения. Я не знал, в какую историю тебя втягиваю. Она мне ничего не рассказывала. После того что произошло с Полем, Виолетта перестала доверять всем. Кроме Рене и Доминика. И Виктора, конечно. Так что прости старика. По бокалу?
За соседним столом нежно держались за руки. Слева кучерявый толстяк рассказывал какую-то забавную историю, вызывая громкий смех у компании друзей. Чуть дальше сидела группа молодых людей с малышом, которому надо было давно спать. Двое мужчин сзади нас обсуждали выбор вина к только что заказанным устрицам. Когда-то здесь сидели Кики, Пабло Пикассо, Кислинг, Шагал[52], Луи Арагон[53], Эльза Триоле[54], Эдит Пиаф, Эрнест Хемингуэй, Марлен Дитрих, Александр Вертинский… Но самым главным является то, что на протяжении уже более тридцати лет в зеркале напротив меня не мелькнул ни один человек в нацистской форме…
Преступление, наделавшее столько шума в семнадцатом округе столицы Франции, так и не было раскрыто. Время от времени в сводках полиции или в ретроспективных очерках журналистов всплывает ставший уже нарицательным термин «Загадка d’impasse des Épinettes».
Рене Паранки́ и Доминик Фабиани́ продолжали жить между Марракешем и Парижем.
Мы иногда ужинали все вместе. Они нашли замечательного и очень внимательного слушателя в моем лице. Мне можно было рассказывать разные истории из прошлого, будучи уверенными, что все останется в этом же ресторане и за этим же столом. Просто людям часто присуще вспоминать и делиться воспоминаниями. Так легче и веселее нести груз бурной и навсегда ушедшей молодости.
Виолетты, Виктора и дяди Саши не стало в течение полутора лет в начале восьмидесятых.
Мама как-то в разговоре обронила, что все имущество из магазина Pakhomoff ушло с торгов парижского аукциона. Вырученные средства пошли в какой-то благотворительный фонд.
Катя Гранофф удостоилась высшей французской награды, стала кавалером ордена Почетного легиона. Она написала умопомрачительные мемуары и ушла из этого мира в возрасте девяноста двух лет в 1989 году. Ее последняя книга вызвала много споров, но тем любопытнее ее читать.
Дина Верни до конца своих дней помогала художникам из России. И ей удалось все, о чем она мечтала. В 1995 году «Фонд Дины Верни» открыл музей на очень престижной улице Гренель. Кроме работ Аристида Майоля, там можно найти дивную коллекцию наивных художников и весьма представительное собрание советских нонконформистов. А еще Дина Верни умудрилась сделать нереальное: восемнадцать скульптур Майоля были ею переданы в дар Франции, но с условием их размещения, может быть, в главном комплексе садов страны – в садах Тюильри. Это между Лувром и улицей Риволи, на которой, кстати, в одном из самых фешенебельных отелей города, отеле Le Meurice, во время оккупации располагался немецкий комендант Парижа и его штаб. В 1995 году наша замечательная Ольга Свиблова сняла о Дине Верни документальный фильм. После установки статуй на столь почетном месте в Париже злые языки задавались вопросом: кого увековечила Верни в садах Тюильри – Аристида Майоля или всем известную «девушку из бронзы»? В ответ на это Дина поставила в Тюильри еще две «свои скульптуры» Майоля. Как и Катя Гранофф, она тоже стала кавалером ордена Почетного легиона. Маленькой девочки с самыми живыми глазами в мире не стало в 2009 году. Ей было восемьдесят девять лет.
У меня на даче висит небольшая картина в широкой раме. Это портрет Kiki de Montparnasse 1918 года кисти Моисея Кислинга. Шедевр живописи недавно выставлялся в Париже, Берлине, Флоренции и в Москве в галерее Егора Альтмана. Картина фигурировала на афише выставки и на обложке каталога. Никому и невдомек, что в полой рамке находится маленькая записка на фиолетовой бумаге: «Подарок Александру Добровинскому от Виолетты-Дорит Пахомовой, урожденной Стемлер, и ее супруга Виктора Пахомова. С очевидного согласия семьи Гольденбергов. Декабрь, 1976 год».
Через семьдесят семь лет после окончания Второй мировой войны фоторабота «Скрипка Энгра» Мана Рея, навсегда запечатлевшая обнаженную натурщицу Кики, была продана на аукционе Christie’s 14 мая 2022 года за двенадцать миллионов четыреста тысяч долларов. На сегодняшний день это самая дорогая фотография в мире.
Тайна письменного стола
Понятно было одно – что-то случилось. Это могла быть нелепость, мелкая или большая неприятность, авария, трагедия – что угодно. Но то, что произошло НЕЧТО, в этом не было никаких сомнений.
Я прокрутил в голове еще раз весь разговор от самого начала до странного конца:
– Саша, дорогой, добрый день. Мне срочно, очень срочно нужна твоя помощь. Я же знала, что такой день реально настанет. Прямо чувствовала. Только ты можешь мне помочь. Я уже позвонила Пилар и попросила ее усадить тебя за мой письменный стол в кабинете. Когда ты приедешь ко мне домой и сядешь в кресло, сразу наберешь меня. Я скажу тебе, что ты должен там найти и привезти сюда в Швейцарию прямо завтра утром. Поезжай, мой мальчик. Ты меня сильно выручишь. Возьми себе первый класс, я, естественного, все оплачу. Я буду ждать твоего звонка часа через два-три.
Отказать в такой просьбе и такой даме невозможно. Нина слишком много значила для меня. И, в конце концов, съездить на фешенебельный курорт на пару дней тоже не так плохо. Курорт, правда, зимний, а сейчас самое начало сентября, но это не так уж и важно. В поезде я как раз спокойно дочитаю книгу, которую начал вчера. «Улица темных лавок». Автор Патрик Модиано[55]. Гонкуровская премия 1978 года. Так себе. Но, может быть, я еще не вчитался. Вся надежда на поезд. Хотя в Швейцарии, насколько я помню, будет куча пересадок, но у меня же почти нет вещей.
Спокойно доделав все свои дела, я неспешно поехал по хорошо известному мне адресу в самое фешенебельное предместье Парижа.
Редко улыбающаяся Пилар открыла мне дверь через два часа тридцать пять минут после нашего телефонного разговора с ее хозяйкой. Все тот же шикарный дом, все та же светлая и уютная огромная квартира на шестом этаже с прекрасным видом и все под тем же надзором бессменной испанской горничной. Она пришла в эту семью еще до войны. Как и многие другие, ее родители – коммунисты бежали от Франко. Нина как-то говорила, что Пилар работает у нее больше сорока лет почти без выходных. Отпуск она берет лишь время от времени. Даже в Москву ездила к родственникам. А, собственно, куда ей ходить на выходные? Семьи нет, но есть комната для прислуги на восьмом этаже, без лифта, живет на всем готовом, еще в банке Société Générale копится жалование. Никаких амбиций старой деве и эмигрантке иметь не положено. Но думаю, что в мечтах Пилар Фернандес видела маленький домик с садом где-нибудь в Андалусии, с шикарным видом, под вечным солнцем любимой и теплой страны. Белый двухэтажный дом, утопающий в зелени. Почему бы и нет? Хотя, кажется, она родом из Кастилии. Впрочем, это не имеет значения.
Геополитические перипетии Европы были всегда интересны иллюстрацией смены национальных предпочтений института горничных во Франции. Вплоть до сороковых годов XX века это были в основном сами француженки. В большинстве своем выходцы из довольно сурового региона под названием Бретань. Жены, дочери, сестры, вдовы рыбаков и других детей моря были в течение веков трудолюбивы и чистоплотны. К тому же скалистая Бретань была бедна и на редкость промозгла девять месяцев в году, это и гнало женщин в большие города на заработки. Надежда на то, что в двадцатых годах в богатых домах столицы Франции бретонок немного сменит русская эмиграция из большевистской России, никаким образом себя не оправдала. Наши дамы прислуживать не могли и не хотели. Причем совсем не хотели. А если по-честному, то и не очень-то и умели. Noblesse oblige. Или по-русски – «благородное происхождение обязывает» ничего не уметь делать руками. А так как благородными себя считали абсолютно все и даже совсем не благородные, то горничных из наших женщин не получилось… Ну и хорошо.