Потом, начиная с сороковых-пятидесятых годов, власть над пылесосами, тряпками и ведрами захватили выходцы из-за Пиренеев. Испания была нищей страной, а жизнь народа унылой. К середине шестидесятых их начали (по тем же самым причинам) вытеснять со всех фронтов соседки по полуострову. Без уборщицы, консьержки и горничной из Португалии не обходился ни один приличный дом. Ни в Париже, ни на Лазурном берегу. А уже в семидесятых – восьмидесятых пришла лавина девушек из Польши. А что же наши? А то же самое, что и в двадцатых. Те, которые работать хотели, но не были хороши внешне, до Парижа не доезжали, а те, которые доезжали, работать горничными не хотели. Говоря тем же французским языком, все «просто как здрасьте» или simple comme bonjour!
Однако возвращаясь к Пилар. Для своей хозяйки она была одновременно и горничной, и сторожем, и, в силу умственных способностей, мелким доверенным лицом. Когда я появился в доме, испанская прислуга смотрела на меня с вызовом и чуть с опаской. Но серебряные пепельницы я не воровал, мелочь не тырил и на швабру, кухню и кастрюли Пилар совершенно не претендовал. В итоге кастильская девица успокоилась и даже угощала меня отличным кофе с пампушками.
Да, действительно, мадам разговаривала с ней днем. Письменный стол в моем распоряжении. Мадам сказала, что ты сам разберешься. Если нужен чай-кофе или что-то еще, не надо стесняться. Я пообещал, что не буду, и присел в антикварное кресло. Мы позвонили в Швейцарию. Никто не ответил. Мадам пошла погулять? Вполне возможно.
От нечего делать, сидя за столом, захотелось выдвинуть, а затем тупо задвинуть центральный ящик. Увлекательное занятие.
О столе следует рассказать особо. Массивный, громоздкий предмет в стиле ар-деко выглядел на редкость легким и очень элегантным, несмотря на то что у него не было даже подобия ножек, зато была масса острых углов. Верхняя часть частично была покрыта светлой кожей, фризы облицованы шпоном темно-красного хорошо залакированного дерева, что в сочетании контрастов давало удивительное ощущение какого-то праздничного настроения. Пластины замков были серебряные, с элементами костяной отделки. К столу полагалось полукруглое кресло той же кожи, а из левого внешнего угла изваяния вырастал небольшой диван. Конец двадцатых или самое начало тридцатых годов XX века. Дизайнер Жак-Эмиль Рульманн[56]. Короче говоря, шедевр.
На полках библиотеки стояло штук тридцать-сорок пластинок. Чтобы скоротать время, я поставил Гершвина и раскрыл старый Paris Match. «Позвоню еще через час», – решил я про себя. А пока надо выпить чашку чая, съесть вкусный сэндвич с паштетом и расслабиться. Merci, mademoiselle Fernandes. По-вашему, грациас, сеньорита. В девять вечера в очередной раз спустилась из своей кельи Пилар и мы опять набрали знакомый номер. Ти-ши-на. Если так можно сказать о гудках в телефонной трубке. Это уже было подозрительно. Если Нина пошла гулять, то уже должна была вернуться домой и ответить. В швейцарских горах в девять часов вечера спят все, включая земляных червей и тараканов. Могла зайти к кому-то в гости? Могла. К сожалению, ни горничной, ни мне ни один телефонный номер друзей мадам в этой шикарной дыре неизвестен. По ее словам, в том, что надо срочно найти, есть какая-то необходимость. Иначе к чему такая поспешность? Кстати, домой можно позвонить и от друзей, когда ты в гостях. Конечно, при условии важности звонка. Насколько я понимаю, то, что от меня требовалось сделать, было для нее важно. Пришлось перевернуть пластинку и подождать еще. В половине одиннадцатого мы посмотрели с Пилар друг на друга и кое-как приступили к анализу происходящего.
Будем исходить из худшего. Я до завтра не дозвонюсь. Не позднее тринадцати тридцати я должен запрыгнуть в вагон поезда до Женевы на Лионском вокзале. Это значит, что «последний» телефонный звонок я смогу сделать часа за полтора до этого из ее же квартиры. Ответит ли она до указанного времени, я не знаю. Если что-то случилось, то до утра завтрашнего дня контакта с внешним миром у Нины нет. Шале мадам в горах прекрасно, но стоит на отшибе. Первым (по ее собственным словам) в восемь утра около дверей появляется молочник. Он оставляет на крыльце все, что было заказано накануне (молоко, сливки, масло, творог, сыры), и вряд ли стучит в такую рань в дверь. В девять утра привезут хлеб. Булочник может и постучать. Если никто не откроет дверь – это местное ЧП. В этом случае он сначала развезет всем свежий товар, потом приедет домой, переоденется во все праздничное и поедет в полицию. Для него это серьезное событие (поход в полицию), о котором будут рассказывать еще его внуки. В полиции он появится не раньше трех и не позже пяти часов. Дело в том, что активная жизнь в Альпах шевелится швейцарским «темпом» до шести вечера. В половине седьмого, как я уже знал, все начинают готовиться ко сну, включая коров и собак. Есть еще приходящая несколько раз в неделю местная горничная. Нина Николаевна говорила, что та посещает шале с девяти утра до трех дня. Но по каким дням?
Так. Стоп. Прежде всего следует понять для себя: если что-то случилось, нужно ли найти в столе что-то такое, что может Нине помочь? Скорее всего, да. Лучше взять больше, чтобы попасть в цель. Больше? Да здесь сотни бумаг и всякой всячины! В нашей школе бытовала шутка: «Спокойно, Дункель. Наши взяли водокачку». Так вот, спокойно, Саша. Еще ничего не произошло. Включаем логику и не волнуемся. А разве кто-то волнуется? Никто. Просто надо заняться любимым делом: включить мозги. Что-то я должен ей привезти. Что-то важное, срочное, что не может ждать. Предположим, Нина упала и лежит в больнице. Сердце, шейка бедра, инсульт, обморок, давление? Ей все-таки не двадцать лет. И не тридцать. И вот Нина в больнице открывает глаза, а тут я прямо с тем самым, что она хотела, чтобы я привез, но о чем не успела сказать. В ее глазах счастье. В моих – ощущение премии.
Это же здорово.
Но как это «что-то» определить и затем еще найти?
Французы говорят: «Чтобы понять человека, надо влезть в его ботинки». Мудро.
Для начала надо вообще проанализировать, для чего я ей понадобился в конце прошлого года. До сегодняшнего дня это было иногда туманно, иногда более-менее ясно, но, честно говоря, до конца не всегда логично. Или я утрирую? Я же реально работал для нее и много чего сделал. Хотя… Надо все тщательно вспомнить и проанализировать. Время есть. Время есть? Не уверен. Точнее, времени мало. Или почти нет.
Тогда начинаем с самого первого дня. Со дня нашего телефонного разговора и знакомства.
– Саша, сколько раз я тебе говорила, не ешь всухомятку. Налей себе чаю. Нет, давай лучше я налью, а то ты ошпаришься. Ну и что, что тебе двадцать пять? А если ты ошпаришься в тридцать, мне что, будет легче? Кстати. Тебе звонила какая-то пожилая (по голосу) дама. Оставила телефон и попросила перезвонить. Нина Николаевна. Тебе о чем-то это говорит? Я, конечно, как твоя мама, поинтересовалась, почему она звонит мне, а не напрямую моему сыну. Ответ был вполне доходчивый. Ей дали твой телефон в старую квартиру. А ты вот уже два месяца назад оттуда съехал. А почему ты не перевел старый номер по новому адресу? А, да, вспомнила. Чтобы эта дура рыжая тебе больше не звонила. Теперь понятно, почему эта Нина не могла до тебя дозвониться. Но бабуля оказалась настырной и нашла меня. При случае узнай, каким образом. Просто любопытно. Съешь немедленно круассан, иначе его съем я. Меня будет мучить совесть, и я буду страдать. Ты же не хочешь, чтобы твоя еврейская мама страдала? У тебя красивый костюм. С шейным платком я бы чуть-чуть поспорила, но днем сойдет.
Два раза в неделю мы завтракали в разных парижских кафе, но в последнее время полюбили «Гаргантюа» на Rue du Faubourg Saint-Honoré. Русские люди называли эту улицу с шикарными магазинами «Фобург (предместье) святого Гонорея». Пошловато, но смешно. Вообще-то это был один из известнейших магазинов кулинарии в Париже. В углу стояло несколько столиков для дегустации, а по утрам подавали, может, лучшие круассаны в городе. Маленькие шедеврики не длиннее пяти-шести сантиметров таяли во рту, и истребить их хотелось несметное количество. Опасное увлечение. «Такую фигуру надо беречь», – говорила мама про себя со смехом и про меня с нежностью.
Вечером, вернувшись домой, я набрал переданный мне мамой номер телефона и впервые услышал ее голос. Русский язык был чистый и какой-то по-эмигрантски глубокий. Не засоренный, что ли, инородными словами с территории обитания.
– Александр, да, это я. Спасибо, что откликнулись. Ваш телефон мне дали мои друзья Пахомовы. Вы работали у них в антикварном магазине. Они очень высокого мнения о вас. Первый раз такое от них слышу. Говорят, вы способный мальчик с аналитическим умом. Не хотите у меня поработать с архивом и с документами? Но, конечно, для начала мне бы хотелось с вами познакомиться. Подходим мы друг другу или нет. Я очень чувствительна к этому. Никогда не могла общаться с людьми, с которыми нет взаимопонимания. Вы согласны со мной? Хорошо. Тогда я предлагаю вам попить чудного чаю или горячего шоколада в милом заведении Angelina. Рядом с отелем Le Meurice. Знаете? Завтра в четыре после полудня. Чудно. Тогда до завтра.
Кроме кальки с французского «после полудня», все было хорошо. По-русски давно так не говорят. По крайней мере, не в повседневной речи. Пойти в «Анжелину»? Да с удовольствием!
О, какое это прекрасное место, хотя в шестидесятых – семидесятых годах посещать его было еще неким вызовом. Салон в Париже открыл известный и очень талантливый австрийский кондитер Антон Румпельмайер[57] еще в 1903 году. Надо сказать, что французы честно признают (редкий случай) происхождение круассанов, бриошей и прочих булочек с изюмом, яблоками и шоколадом из австрийской столицы. По-французски корзинка с этими вкусняшками, которые подают, например, в гостиницах, так и называется «viennoiserie». «Венская корзинка». Не понимаю, как тут все эти галлы еще не умерли со стыда? Салон процветал и был одним из самых знаковых мест столицы. Рецепт, наверное, лучшего в мире горячего шоколада, привезенного кондитером из Вены, всегда держался в тайне. Тягучий, сладкий и сладостный напиток можно и нужно дегустировать в трех вариантах.