Первый. Шоколад без ничего. Голый. Из серебряных кувшинчиков наливается в чашку и… сойти с ума. Увертюра.
Второй. К шоколаду подаются потрясающие по легкости взбитые сливки. Чайную ложку с горкой сливок чуть окунуть в шоколад и… человек улетает.
И, наконец, третий вариант. Банально слегка размешать взбитые сливки в чашечке с горячим шоколадом и спокойно закрыть глаза. Кома.
А ведь есть еще фирменное пирожное «Монблан». Воздушное безе с обволакивающим кремом из сладких каштанов. Все. Плюс полтора кило. С другой стороны, ну и что?
В двадцатых годах, если мне не изменяет память, вдова сына Антона, Анжелина Румпельмайер, принимала весь парижский бомонд в своем салоне. Шанель, Пруст[58], Дали[59], Кокто[60], русская знать во главе с Феликсом Юсуповым[61] – завсегдатаи на улице Риволи. Прямо напротив самого знакового каскада садов Тюильри. Ну и Лувра, соответственно. Это нормально, что на полу заведения, сохранившего и никогда не поменявшего стиль «Прекрасной эпохи», появилась надпись нового названия салона. «Анжелинá» с ударением на последней гласной. Теперь салон имел два названия, две надписи на полу и два гордых имени у парижан. Rumpelmayer’s и Angelina.
Шли годы. Иногда немного не туда, но что поделаешь. Все равно шли.
В 1940 году город света оккупировали немцы. Фюрер лично приехал посмотреть на падшую Францию и пройтись по площади Трокадеро с видом на Эйфелеву башню.
Самые удобные здания для оккупантов, где можно расположить штабы, гестапо, комендатуру и прочую всячину – это гостиницы. Соседняя дверь от «Анжелины» – знаменитый отель Le Meurice. Один из лучших в Европе. Именно там и расположился генеральный штаб военного гарнизона немецких оккупационных сил во Франции, а заодно и резиденция сменяющихся по техническим причинам военных комендантов Парижа. Естественно, во время своего визита фюрер побывал в своем штабе. Вполне логично, что соседний венский салон был счастлив приветствовать бесноватого и шоколадом, и «Монбланом».
Моментально заведение стало любимым местом соседей. Австрия же «своя», родная аннексированная вотчина. Как немцам в венское кафе не ходить? Кормят вкусно. Для господ офицеров скидка десять процентов. Для гестаповцев – пятнадцать…
Я видел ошеломительный по глубине пережитой трагедии сделанный неизвестным автором фотографический коллаж. Очень простой. Две приклеенные рядом друг с другом фотографии с датами на каждой. Первая – 1938 года, полка на вешалке того самого чайного салона. Шляпы, кепи, котелки и даже пара шикарных кожаных автомобильных шлемов. И та же полка 1941 года. Одни немецкие фуражки разных цветов. И больше ни одного цивильного убора. Коллаж был сделан в память о русской девушке-эмигрантке, помогавшей все годы оккупации ребятам из подполья и Сопротивления. Она работала в той самой гардеробной Румпельмайера и принимала на временное хранение шинели и портфели посетителей. Помощь храброй Татьяны была бесценна. Расстреляна за два месяца до освобождения Парижа…
В конце августа 1944 года все было кончено. План Гитлера взорвать, сжечь и уничтожить Париж по тем или иным причинам не сработал. В отличие от парижан и всего мира, фюрер расстроился.
Немецкий контингент и соединения коллаборационистов под управлением из Виши сдались.
Однако все ужасы войны имеют свои последствия и в мирное время. «Анжелина» опустела и довольно надолго. В памяти у всех были живы еще воспоминания о любимом заведении фашистов. Редкие посетители оправдывались перед знакомыми и журналистами, говоря о том, что мир снова вернулся в знаменитый салон, и надо его поддержать. Семья, во владении которой оставалась «Анжелина», пыжилась изо всех сил. Им удалось то ли сдать на пятьдесят лет, то ли продать антресоли салона странному объединению под названием «Maison d’Afrique». Таким образом, в заведении до нынешнего дня существуют три надписи: «Румпельмайер», «Анжелина» и «Дом Африки». Но улучшению финансовых дел семьи владельцев сделка не помогла, и в середине шестидесятых салон перешел в новые, «незапачканные руки». Это сегодня в «Анжелину» стоит дикая очередь из туристов и парижан. Все страшное постепенно выветривается из памяти. Новые поколения и не подозревают, что творилось здесь и в соседнем здании всего несколько десятилетий назад. Память народа бывает очень коротка. Или ее заставляют такой быть. К счастью? К сожалению?
Время покажет. Но если вы когда-то попадете в столицу Франции, вспомните горячий шоколад и пирожное «Монблан». Ну и не смотрите после этого пару недель на весы в вашей ванной комнате.
С удовольствием отметив, что, согласно фотографиям легендарного салона, в нем ничего не изменилось за без малого сто лет, оставив за собой стеклянные двери, я неожиданно осознал, что не знаю, как выглядит дама, с которой назначена встреча. Мало того, я не знаю, на чье имя заказан стол (если заказан), и поэтому мне непонятно, как подать о себе позывные. Запеть «Вдоль по улице метелица метет»? Сумасшедших же видно издалека.
Между тем зал «Анжелины» был полупустым. Парижане еще пренебрегали заведением с плохой аурой. Одиноких пожилых дам было три. Одна читала журнал и не обращала на меня никакого внимания, вторая на мою улыбку подняла удивленно-презрительную бровь, и еще одна грузная дама в упор на меня смотрела. Но мало ли кто в ее возрасте разглядывает двадцатипятилетнего мальчика. Как раз в тот момент, когда я начал приглядывать себе свободный столик, я и услышал сбоку от себя: «Александр? Bonjour». Все-таки это была она.
– Нина Николаевна, это я.
– Присаживайтесь. Что же вы стоите? Мне было очень интересно смотреть, как вы оглядываетесь по сторонам. Что будете пить? Здесь подают вкуснейший на свете горячий шоколад. Но чай тоже весьма изысканный. Спасибо, что пришли вовремя. По нынешним временам точность у людей – большая редкость. Все стали опаздывать. Вы не находите? У французов есть замечательная пословица: «До назначенного срока – рано, после назначенного срока – поздно». По-моему, лучше и не скажешь.
Эту пословицу я знал, но из уважения к возрасту пришлось улыбнуться.
– А Пахомовы были правы. Вы непростой мальчик. Или это всего лишь врожденная тактичность? Не имеет значения. Перейдем к делу. Человек, которого я ищу, должен нести на себе две функции. Я составляю каталог-резоне картин своего супруга. И мне нужен помощник. Еще мне немного скучно. Вы знаете, что такое каталог-резоне?
Ну это уже вызов. Даже обидно. Каталог-резоне (от французского слова raisonné) – научное исследование всех известных произведений художника. Это сборник наиболее полной информации о каждой работе исследуемых шедевров автора. В подобных каталогах есть практически все сведения: название работы, размер, дата создания, обладатель произведения на текущий момент, провенанс (история владения), выставки, на которых побывал шедевр, литература, упоминания и тому подобная информация. Кроме того, он несет на себе полезнейшую функцию: каталог сильно усложняет продажу подделок. Нет такой картины в издании резоне – большая вероятность, что рынок ее отвергнет. Истоком для таких исследований можно считать книгу Джорджо Вазари[62], художника, писателя конца XVI века. В ней он подробно описал местонахождения шедевров Микеланджело и Боттичелли. Само слово raisonné переводится на русский язык как нечто связанное с мыслительным процессом или рассуждением. Что для искусства не всегда правда. Каждый критик и исследователь может увидеть в любой картине от революционного вызова до порнографии. Все зависит от фантазии исследователя. Критики шедевра Репина «Бурлаки на Волге» с надрывом заявляли, что малюсенький пароходик на заднем фоне реки – это явный призыв к индустриальному будущему России. Хотя кто-то, ссылаясь на слова художника, говорил, что Илье Ефимовичу просто пришлось закрасить случайно поставленное пятно на полотне. Возвращаясь к каталогам, надо сказать, что, неся на себе огромные положительные функции, как неприемлемость появления на рынке подделок и фальсификатов, исследование отрезает возможность нахождения новых шедевров, не вошедших в каталог. Рынок ссылается на то, что до сегодняшнего момента работа в каталог не вошла. И все. Стоимость холста равна нулю. Будь он хоть трижды оригинал.
Все это я выпалил почти залпом, глядя в умные и вкрадчиво-пытливые глаза собеседницы напротив моей чашки с горячим шоколадом и самого меня. Любопытно, что она не кивала в знак согласия, хотя не согласиться со мной было невозможно, а просто внимательно слушала.
– Вы все правильно сказали. Хочу только добавить, что каталог-резоне произведений моего покойного мужа будет первым в своем роде. Ничего подобного еще никто не делал. Я сейчас пишу отдельную главу про подделки. Супруга начали копировать уже как несколько лет. И я хочу положить этому конец.
– Прошу прощения. Но за долгую историю нашего знакомства, а мы здесь уже почти сорок минут, я еще не знаю о вас ничего. А кто ваш муж?
– Василий Кандинский[63].
В отличие от меня, дама улыбнулась. Похоже, что моя реакция, подчеркнутая открытым ртом, была такой натуральной, что показалась смешной и глупо-дурацкой.
– Вы шутите?
– Вовсе нет. Зачем? Все увидите сами. Так вот, я продолжу. Если для составления полного каталога у меня есть исчерпывающая информация, то для последней главы мне нужен помощник. Я уже не в том возрасте, когда могу бегать с фотоаппаратом по аукционам, антикварным лавкам и негодяям-художникам. Такой мальчик, как вы, мне и нужен. И еще один момент. Мне скучно сидеть в моей квартире, хоть там и находится весь архив и все очень красиво. Но, кроме горничной Пилар, которая, говоря между нами, дура дурой, поговорить не с кем. Понятное дело, что мы будем работать и у меня дома, но я бы хотела, чтобы мы встречались где-нибудь в симпатичных местах, таких, как это, и вы бы мне докладывали о том, как идут поиски. Прекрасно понимаю, что проводить время с такой старушенцией, как я, скучно и захочется повеситься на второй день, но я делаю хорошее предложение. И по деньгам тоже. Если вы, конечно, согласитесь.