ном месте неприятностей…
…На этот раз мы сидели в Les Deux Magots. «Два китайских болванчика» – удивительное кафе в одном из центров Парижа. На площади Сен-Жермен, на углу бульвара, а углы улиц – это основное пристанище парижских кафе, там и находится это заведение, которое невозможно не заметить, гуляя по Парижу.
– Франсуаза Саган[81] как-то бросила: «Я люблю бродить одна. Как прекрасно, что можно открывать для себя каждый раз новую атмосферу старого города, когда снова влюблена». Вон она сидит. Познакомить тебя с ней? Когда-то это было самое знаменитое литературное кафе. Теперь здесь в основном кутюрье и барышни с подиума. Как сюда попала Саган? Боже, это не она.
Необычная прихоть у Нины Николаевны. Когда хочет о чем-то поговорить, она выбирает самые людные места. Вот сегодня – Les Deux Magots. Говорят, что, когда самая красивая женщина в мире заходит в это кафе, болванчики должны кивнуть головой. Сколько бы раз я сюда ни заходил, смотрю внимательно на свою спутницу. Смешно, но все, как одна, заходят внутрь с легкой надеждой и какой-то опаской. В этот раз мы сидим на улице, на знаменитой террасе. Вот уж поистине – «Других увидеть и себя показать». В Париже стоят солнечные дни. Но холодно… конец января. Никогда так не мерз в Москве, как в столице Франции. У нас сухой климат, а здесь влажно. Море совсем рядом. Ехать на машине до Ла-Манша два часа. Однако во всем есть своя прелесть. Мы, например, заказали горячее красное вино с долькой апельсина и корицей. Ничего нет вкуснее, когда ты на легком морозе тепло одет и пьешь горячее красное вино. Хотел бы еще закурить свой «Житан», но Нина не любит, когда я курю. Что поделать. Поберегу здоровье. Оказывается, ее знает уйма народа. Вот почему мы сюда пришли. Может быть…
– Если ты сам захотел, то занимайся нашим немецким житьем-бытьем как следует. Ты уже знаешь, когда мы уехали из Германии. Глава в каталоге-резоне будет очень большой, все-таки мы провели там почти одиннадцать лет. Но я хочу оттолкнуться от того события, которое, к счастью для нас, произошло после переезда в Париж. Почти через пять лет. Уж слишком оно было знаковым для эпохи. Знаковым, трагичным и печальным. А потом пойдем вглубь проведенных годов. В великий Баухаус. Ты когда-нибудь слышал этот ужасный термин «дегенеративное искусство»?
Опять начинается. Ну почему, если я приехал четыре года назад из Советского Союза, и мне всего двадцать пять, я не должен ничего знать? Почему?!
– Слышал краем уха. В 1937 году в Мюнхене открылась выставка «Дегенеративное искусство». Идея нацистов была понятна. Высмеять современное искусство, не отвечающее задачам и идеологии Третьего рейха. Другая задача: показать моральное падение и низменную суть художников-евреев и большевиков. Хотя и тех, и других на выставке было ничтожно мало. К страшной атаке на свободный немецкий дух и нравственность настоящих арийцев отнесли еще до кучи очень «опасных для чистоты арийской души» Ван Гога[82], Ренуара[83], Пикассо, Мунка[84], Сезанна[85] и Гогена[86]. Ну и вашего супруга. Правда, он попал туда через Баухаус. Но какая разница? Забавные истории этой выставки, если можно назвать их забавными: перед входом на экспозицию висел предупреждающий плакат: «Беременным и несовершеннолетним вход воспрещен», а из ста двенадцати художников, чьи работы экспонировали на выставке, только шесть авторов были евреями. Включая Шагала. Одновременно в музеях идет чистка. Так, директора какого-то собрания, приобретшего шедевр Шагала 1912 года «Понюшка табаку», уволили и, по-моему, сослали, а картину выставили в витрине магазина с надписью: «Налогоплательщик, на этот ужас ушли твои деньги». Гитлер точно расставлял акценты: «Кубизм, дадаизм, футуризм, импрессионизм и тому подобное не имеет ничего общего с немецким народом». В ходе конфискации из музеев было вытащено около двадцати тысяч работ. Германия навсегда потеряла фонд искусства первой половины XX века, да и импрессионистов с модернистами тоже. В 1939 году в Берлине во дворе главной пожарной охраны сожгли, по самым скромным подсчетам, пять тысяч картин. Навсегда для мира исчезли шедевры Кокошки[87], того же Шагала, Кандинского, Явленского[88], Лисицкого[89] и других. Это кратко. Я закажу еще кофе. Или мы должны идти?
Это был странный взгляд. Нина посмотрела на меня, как будто прожигала насквозь. Было не очень понятно – мои знания одобрены или совсем наоборот. Немного чересчур для юного помощника. Не comme il faut…
– Да, к сожалению, почти все Васины работы погибли в этом водовороте ужаса. А там были безусловные, неповторимые шедевры… да… жаль до слез. Кое-что немцы продали за копейки на аукционе в Швейцарии. Но наших полотен там, похоже, не было. В целом, они продавали импрессионистов. Местные музеи Цюриха и Женевы не хотели связываться с нацистами. Так и разошлись картины по частным коллекциям. Я бы хотела, чтобы ты подготовил мне всю информацию о судьбах Васиных студентов Баухауса. Там не так много фамилий. Начни работать завтра прямо с утра, если не трудно. Я подготовлю тебе первый список. Надо отправить запросы в Германию. Кое-кто жив-здоров. Я дам тебе телефоны. Вполне возможно, что они поддерживают связь друг с другом. Я уверена, что им будет приятно фигурировать в каталоге-резоне. В той или иной степени они же боролись с Гитлером… хотя бы одним своим участием в Баухаусе. Ты думаешь, я права? А зачем мы будем откладывать работу на завтра? Вон стоянка такси. Поедем сейчас. Ты же не занят? Позвони Пилар, пусть приготовит нам что-нибудь. Свой испанский плов, например. Ты любишь паэлью?
Традиционно на кассе в парижских кафе и ресторанах того времени продавались жетоны для телефонов. Ты покупал жетон, бросал его в автомат и дальше в телефонной кабинке наслаждался разговором. От горничной я выслушал недовольную тираду по поводу приготовления паэльи в срочном порядке. Ей надо одеться, так как на улице холодно, спуститься вниз, пойти в рыбный магазин, купить все необходимое, если там это еще есть, и начать готовить. Минимум два-три часа. И почему это мадам взбрела паэлья в голову именно сегодня? Она хорошо знает, как это сложно готовить. Безобразие.
Поднявшись из подвала, я нашел любительницу испанских блюд за милой беседой с каким-то мужчиной. Нина познакомила нас друг с другом. В представлении я, к своему удивлению, стал лучшим специалистом по структурированию каталогов-резоне. Не знал до этого момента. Теперь буду. Как и «известный журналист» Эрберг, который только что от нас отошел.
– Присядь еще на пять минут. Здесь так симпатично. Я заказала нам еще по стаканчику горячего вина. Скажи мне, тот господин около киоска с газетами тебе не знаком?
Я взглянул на киоск. Слева от него находился худощавый пожилой человек выше среднего роста и внимательно смотрел в нашу сторону. Хотя реально понять, куда смотрит человек, с такого расстояния трудно.
– Нет. Первый раз вижу.
– А мне кажется, что я его уже видела несколько раз. Такое впечатление, что он за мной наблюдает. Только не говори, что он воздыхатель. Ты знаешь, сколько мне лет?
Мужчина постоял еще несколько минут и потом медленно удалился в сторону площади Согласия. «Паранойя», – решил я и принялся за горячий источник обогрева. С корицей и долькой апельсина.
Пилар тихонько бурчала что-то по-испански, забирая у нас пальто. «Я накрою в гостиной, но вам придется ждать. И долго. Нельзя придумывать блюда на ходу! Хорошая паэлья – это почти сакрально. Вы же не хотите недоделанное испанское блюдо? Хватит того, что, когда я не смогла как следует что-то сделать для месье в сорок третьем, он сказал, что мне лавры Гауди не дают покоя. Я тридцать лет мучилась, не зная, что он имел в виду. А потом, когда вы меня отпустили на Рождество в Барселону, я узнала про недостроенный собор. И стало еще обиднее…»
Слушать испанские причитания никому не хотелось, и я отправился в кабинет вслед за Ниной Николаевной.
– Какие новости по поводу этих мерзавцев? Я про аукционы и галереи, выставляющие Васины подделки?
– Скорее, подделки под Василия Васильевича…
– Да, конечно. А я как сказала? Ну ладно. Есть ответы на твои запросы?
– Да, кое-что пришло. Большие аукционные дома ответили, что уже некоторое время не выставляют работы Кандинского без вашей атрибуции. Последние продажи были восемь и девять месяцев назад. Одну работу сняли с торгов из-за отсутствия как раз вашего подтверждения. Christie’s. Что же касается Sotheby’s, то они написали, что сожалеют, но извещение об отсутствии вашего одобрения было ими получено поздно, и одна работа попала в каталог ближайших продаж. Но дополнительно будет объявлено, что данное полотно Василия Кандинского не имеет подтверждения ни его вдовы, ни фонда художника. Это из нью-йоркского отделения. Наверняка врут: они прекрасно все получили, просто не хотят снимать картину из каталога продаж…
– Врут, я уверена!
– Остальные дома больше напуганы чем-то и открещиваются невнятными ответами. Но во всех письмах есть одно общее начало: все ждут вашего каталога-резоне как манны небесной.
– Отлично. Это то, что я хотела услышать. Я скоро уеду к себе в шале в Гштад месяца на два. Там волшебная обстановка зимой, масса знакомых, чисто – не в пример Парижу. Но до этого я хочу дать тебе задание на период моего отсутствия. Я все приготовила. Вот чего мне там не хватает – это русской церкви. Поэтому вернусь на Пасху и пойду на крестный ход. Ты постишься?
– Да. На Кипур. Осенью.
– Ой, извини, я забыла. Так где эта тетрадка? Так тяжело все разбирать после мужа. Вместо того чтобы из Германии вывезти свои полотна, он отправил в Париж по почте тонны каких-то бумажек и записок. Говорил, что он, как теоретик, интереснее для себя, чем как художник. Бедный наивный Вася. Его теории сегодня никому не нужны… в отличие от картин. А, вот она. Я приготовила тебе список из шести имен лучших и любимых учеников в Баухаусе. Мне для нашей главы о немецком периоде надо знать, что с ними стало. Пока меня нет, начни работать. Если понадобится, а, скорее всего, понадобится съездить в Германию, я переведу тебе деньги. Ты знаешь, что Вася слушал музыку и переносил ее на полотна? Его шедевры – это музыка в живописи.