– Мамочка, прости. Просто очень важно то, что я сейчас тебе поставлю послушать. И я обещаю тебе поехать в Италию учить немецкий.
Суть разговора была мне уже понятна, но требовались кое-какие детали:
«Мужчина был крайне удивлен и раздосадован, что фрау Кандински не хочет ставить принадлежащие ему семьдесят одну работу, изображения которых он ей прислал, в какую-то книгу, под предлогом того, что она их не помнит. Не для того, чтобы услышать этот неподобающий порядочному человеку ответ, он хранил их все это время после войны. Нина Николаевна настаивала на своем и говорила, что изображение получила, но принять их, как стопроцентные работы ее покойного мужа, не может и не хочет. Со всеми сожалениями. Мужчина предложил Нине Николаевне что-то вроде бизнеса: она признает работы, он отдает ей с продажи двадцать процентов. Ответ отрицательный. Хорошо, тридцать. “Именем покойного мужа я не торгую”. Ответ: “Нет”. Она спрашивает, кто он и откуда эти полотна? Ответ: “Вам не все ли равно, кто я и где взял картины, если вы имеете наглость не признавать их настоящими?” Дальше все довольно агрессивно, и некое обещание еще вернуться. Со стороны мужчины».
– Все? Дай поспать раз в жизни. Ты завтракал? А что ты ел? Только не обманывай маму.
Мне срочно нужен каталог-резоне. Первая версия. Та, которая самая худенькая.
Я снова сел за письменный стол и начал читать интересующую меня главу.
Спать уже не хотелось никоим образом. Строчки завораживали разрывающей мозг двусмысленностью. Передо мной открывалась целая, утопленная в общих предложениях, хорошо спрятанная, зарытая годами и хитросплетениями человеческих характеров и судеб, невероятная история. История того, что совершенно не подвластно ни знаниям обывателя, ни даже искусствоведов, и известная только двум, ну хорошо, теперь уже трем людям на свете. И один из них я. Можно просто сойти с ума. Она будет все отрицать, она немедленно меня уволит, она станет врагом, но как говорил мой дедушка: «Вы можете лечить пациента как хотите, вы можете определить диагноз. Но мы-то знаем, что пульса нет…»
А вот и цифры. Есть! Все сходится. Точно, как в письме Лифаря: 159, 300, 259. Конечно, никто в мире их не подтвердит. Это просто невозможно по определению. Даже у точнейших арийцев.
Осталась еще одна последняя вещь. Хотя ответ я знаю почти наверняка:
– Мама? Прости еще раз. А в разговоре они называли друг друга по имени? Или дать тебе послушать текст еще раз?
– Да, по-моему, называли. Подожди, дай вспомнить. Они так быстро говорили и спорили. Она фрау Кандински, а он…
Мама вспомнила. Вспомнила то, что я и так уже знал.
Теперь остается просто решить, что делать дальше.
Можно позвонить в парижскую полицию. Затаскают и ничего не сделают. Нет, неправда, сделают массу неприятностей: работал, не будучи оформленным, свидетельские показания, почти наверняка обыски. И все. Позвонить в швейцарскую полицию? Сочтут за психа. Приеду туда – могут еще и посадить. За что? А какая разница? Сначала посадят, потом будут выяснять. И потом, с чем звонить? Что произошло? Да, Нина Николаевна может быть привлечена по уголовной статье. Выкрутится – сто процентов. Она занимает в свои восемьдесят очень умную, я бы даже сказал, продуманную позицию. Нет, идти в полицию не с чем.
Я попросил Пилар дать мне поспать еще немного и не тревожить. В груди образовался неприятный нервный комок. И страшная усталость.
Где-то около девяти тридцати зазвонил телефон. Пилар ответила из гостиной.
Через пару минут горничная с тряпкой в руках вошла в кабинет. Разбуженный телефонной серенадой, я уже сидел на диване в ожидании плохих новостей. Ждал, но все-таки надеялся на чудо.
– Звонил какой-то журналист из Paris Match. Говорил какую-то ерунду и спрашивал, когда в последний раз я разговаривала с мадам. Сказал, что ее нашли утром без сознания или что-то вроде этого. Что нам делать?
Без сознания? Значит, она жива? Это уже хорошо. Но откуда журналисты что-то пронюхали? Очень странная история. Мы не знаем, а они в курсе.
– Пилар, брось эту тряпку и немедленно включи France Info. Единственное радио, которое дает постоянно все новости.
Сколько лет живу во Франции, а никак не могу привыкнуть, что школа начинается не первого сентября. По радио шли рассказы о пробках на дорогах, о возвращении людей после августовских каникул, о грядущих забастовках и о последнем сентябре семилетия президентства Жискара.
И вот тут срочная новость.
«Сегодня в восемь тридцать утра приходящей горничной было найдено тело вдовы знаменитого художника-абстракциониста Василия Кандинского. Вчера горничная Элизабет Мюллер была выходная и не знает, кто посещал мадам Кандинскую в ее шале шикарного горнолыжного курорта города Гштад в швейцарских горах. Прибывшая немедленно на место кантональная полиция констатировала насильственную смерть от удушья. Однако следует ожидать более подробной информации после вскрытия тела. Покойной было немногим больше восьмидесяти лет, она родилась в Российской империи и имела гражданство Франции с конца тридцатых годов. На первый взгляд госпожи Мюллер, в доме ничего не пропало. Картины кисти знаменитого абстракциониста висят на своих местах. Мэтр Градо, нотариус и душеприказчик покойной, огласит в скором времени завещание госпожи Кандинской и сделает его публичным в части наследства шедевров ее мужа. Такова была воля покойной. Следует отметить, что на последнем аукционе Sotheby’s в Лондоне шедевр Василия Кандинского был продан за рекордные двадцать два миллиона франков. France Info будет следить за поступающей информацией от наших коллег из Швейцарии. Теперь о погоде на сегодня…».
Вот и вся информация. Я попросил Пилар на время отключить телефон. Часа через два здесь начнется паломничество друзей, знакомых, любопытных, журналистов и еще Бог знает кого.
У меня есть два часа. Два часа. Не больше. Впрочем, и этого вполне достаточно. Просто надо снова сесть за стол и еще раз сосредоточиться.
Что мне надо срочно сделать? Сначала достать свою записную книжку. Как же хорошо, что она у меня с собой. Только бы мой товарищ был дома. Он же никогда мне не откажет. Гудки, гудки… Есть. Теперь этот проклятый ящик.
– Привет, дорогой. Выслушай меня, не перебивая. Долго объяснять. Прости. Правда, поверь, что это очень, просто очень важно. Потом, может быть, когда-нибудь расскажу. Прошу тебя немедленно сесть в машину и сделать то, что я тебе сейчас скажу. И ничего у меня не спрашивай. Просто сделай, и все. Я наберу тебе через час. Это где-то рядом с твоим домом. Удачи тебе.
То, что мне через час расскажет Иосиф, определит все мои действия на ближайшие годы. Если я прав, то придется идти в полицию со всеми документами и доказывать им все с самого начала. Они не будут верить, понимать, слушать. Но если мне попадется кто-нибудь дотошный, мы накажем зло. Что будет со мной после этого? Я не знаю. Как в фильме «Унесенные ветром»: «А вот об этом я подумаю завтра». Хотя это, разумеется, несусветная глупость. О завтрашнем дне надо думать сегодня. Завтрашний день может быть для меня очень опасен. Эти люди умеют и знают, как мстить.
А пока что у меня уже не так много времени. Пилар рыдала за стеной и что-то причитала на своем языке. Я заглянул в спальню Нины Николаевны. Старая испанка молилась на русские иконы.
Так, быстро за стол. Где эта коробочка? Две загадочные буквы теперь понятны. Осталось сверить слайды…
Прошло больше сорока лет. И теперь уже нет никакого смысла держать всю историю в тайне. Почти никого из участников тех событий не осталось. И я должен, просто обязан все рассказать. В память о Нине Николаевне и Василии Васильевиче Кандинских. И вынуть эту занозу из своей памяти.
Великий русский художник Василий Кандинский и его жена бежали из нацистской Германии в 1933 году в Париж. В Германии наступали черные времена. Жить и творить становилось опасно. Смертельно опасно.
Кандинский всегда много писал. Если бы он еще не измышлял свои теории живописи, не тратил время на преподавание, он бы написал еще больше. Но мир знает около тысячи шедевров первооткрывателя абстракционизма. Ну или одного из первых. Эмигрируя из Германии в Париж, Кандинский с супругой спасали, как ни странно, в первую очередь свой архив. Этому есть объяснение. Теоретические рукописные работы на бумаге поглощали намного больше времени, чем живопись, и казались Кандинскому еще важнее, чем его то, другое творчество. Кто бросит в художника за это камень? Никто. Такова была его воля. Ему так хотелось.
За время своей жизни и преподавательской деятельности в Баухаусе Кандинский написал почти пятьсот работ. Точнее, 459. Масло/холст и акварели. Удалось вывезти 259. Очень много. Хорошо, а где еще двести? Пока отложим эту информацию и этот вопрос в сторону.
Тридцатые годы. Германия. Начинаются гонения властей предержащих (как и следовало ожидать) на знаменитую школу архитектуры и дизайна. Ученики Кандинского разбегаются в разные страны. Они правы: впереди концлагеря, лишения всяческой работы, забвение и смерть.
Кто бежит на Землю обетованную, кто в Америку, кто во Францию. Главное – вовремя спастись.
Нацистами изъяты все шедевры Кандинского, оставшиеся после его отъезда. Часть из них попадает на выставку «Дегенеративное искусство» и подлежит дальнейшему уничтожению, остальные шедевры должны быть просто сожжены на территории одной пожарной части Берлина. Вот и все. Вот и нет произведений Василия Кандинского в Германии. Важная и сокрушительная победа Третьего рейха.
Но все ли картины из конфискованных двухсот действительно были уничтожены? Нет, не все.
Нашелся ученик Кандинского, который, обладая серьезными возможностями, спас каким-то непонятным образом большое количество шедевров. Как он мог это сделать? Мог. Безусловно мог. Дело в том, что его родной брат, который души в нем не чаял, занимал очень важный пост как в партии, так и в структуре SS. Он-то и помог любимому брату спасти и сохранить семьдесят одну работу Учителя.